– Узнаешь? – спросила тень. И Андрей Петрович оторопело огляделся. Совсем запущенные в беспорядке теснились могилки. Некрасивыми кучками сухой землицы. На многих даже не было никакого знака. Хотя везде торчали пусть и криво, вбок кресты, большие и маленькие.
– Вот оно, кладбище твоих былых надежд. Как видишь, все похоронены и на каждой из них ты поставил Крест. Недаром чиновником служишь – аккуратный, – сказала ему Надежда-Тень.
Андрей Петрович меж тем нагнулся и попробовал разобрать написанное на одном приличного размера памятнике с крестом, – и не смог прочитать.
– Неужели я даже не помню собственных устремлений?
– Оставь, – сказала Надежда. – Что похоронено – не оживишь! Тебя впереди ждет живое, а мертвые пласты ворошить – себе дороже!
– Обнадеживаешь… – сказал Андрей Петрович, однако последовал за Надеждой-тенью, которая к этому времени окрепла и сильно сгустилась и уже не напоминала тень, а выглядела довольно плотно и привлекательно. Так что Андрей Петрович стал присматриваться, по-прежнему не отставая ни на шаг, уже совсем с другим интересом. В одном месте, там, где дорога пошла вниз, а после вбок и неожиданно сузился проход, он протянул руки и полуобнял свою Надежду, с удовольствием ощутив при этом ее согревающую теплоту.
– Постой! – сказал Андрей Петрович. – Погоди маленько, куда спешить. Дай мне хоть обнять тебя и согреться немного.
Она позволила. Андрей Петрович прижался и такую горячую телесность ощутил, такое жаркое тепло, что стал руками водить и полез сразу во все места. Сильнейшее при этом ощутил он желание. Она заметила, почувствовала (да и как было не почувствовать, весь его срам так и выставился наружу).
– Ты с ума сошел! – отстранилась она строго. – Хочешь собственную Надежду вы…ть!
Его как ледяной водой обожгло от такого грубого злого слова, и в нем, конечно, как в любом человеке, разом все и опустилось.
– Ну, успокойся! – обняла она его и утешила ласково. – Нельзя же так. Недалеко идти, а ты разволновался. Не надо спешить. Дойдем, там ты меня и осуществишь. Вот уже насладишься, если душенька твоя пожелает… – так она его утешала и торопила. Андрей Петрович сильно, однако, засомневался в этом месте и шел неохотно, пока не рассудил, что в конце концов так и должно, видимо, быть, и нельзя сразу исполнить желанное, как только захочешь. Надежда времени требует…
– Пришли! – раздался ее голос, и он поднял глаза, устремленные до того на дорогу, и поразился.
– Это же тупик! – воскликнул он, потому что они, в самом деле, зашли в тупик. Оборотился он назад, и там все завалено и пути нет.
– Куда ты меня привела, последняя моя Надежда? – горько возопил Андрей Петрович.
– Я привела тебя к самому себе, – сказала она. – Разве ты не стремился к тому?
– Я думал найти выход, а здесь тупик, – воскликнул Андрей Петрович. – И себя я плохо чувствую!
– Тупик, да не совсем, – сказала Надежда. – Однако я тебя должна здесь покинуть, – сказала она и стала таять.
– Как так, покинуть?! – Закричал он, а только кому кричать, когда ее нет уже, Надежды-то?
– Моя последняя надежда и та растаяла, – сказал Андрей Петрович. – На что же я, дурак, рассчитывал? Как глупо! Надеяться на то, что все не так, как есть, а много лучше… Как глупо! Вот я и в тупике… – такой произносил он монолог, соображая меж тем, как же ему выбраться отсюда. И ничего не мог придумать, потому что выхода не было. Сжалась его душа, и куда ни обращался Андрей Петрович, везде его встречала стена. “Не прошибить! – горько прошептал он. – Хоть в лепешку расшибись – не прошибить!”
Тут взглянул он сам на себя и увидел мерзкие зеленоватые щупальца, которые так и вились вокруг, сжимали грудь и теснили дыхание. Вмиг почувствовал он всю силу охватывающего его отчаяния. Прямо на его глазах удушающая сила так и сжала ему горло. “Нет! – заорал Андрей Петрович, сопротивляясь изо всех сил. – Не поддамся! – и не без труда, последним усилием отодрал от себя липкую извивающуюся гадость. “Боже! – возопил. – Помоги мне! – и обратил взор ввысь. И видит, там появилась и возвращается к нему Надежда. Потянулся он к ней изо всех сил и руками стал цепляться. Она спустилась к нему. Судорожно схватился он за нее обеими руками, прижался к ней Андрей Петрович и шепчет: “Не покидай! Утешь меня!”
И Надежда его утешила. Сильнейшее чувство испытал он от этого соединения.
– Вот и исполнилось, чего ты хотел, – сказала она ему грустно. – Теперь-то я точно тебе не нужна.
Превращение
Андрей Петрович, все еще переживая чувство, оправился, глянул на свою Надежду совсем другими глазами и поразился: такая она была раньше привлекательная, а тут совсем уродиной стала, постарела и всякую для него привлекательность потеряла.
Отвел он от нее глаза, и видит, впереди засветилось что-то. “Вот он выход!” – воскликнул Андрей Петрович и кинулся туда, откуда ему засветило. И видит перед ним прямо огромное зеркало. И в этом страшном Зеркале Души он увидел себя таким, каков он был На Самом Деле. И даже дыхание у него перехватило. Странное и страшное на него смотрело существо из глубины, в которую завела его последняя Надежда и там овладела им в минуту отчаяния. Маленький карлик с худосочным обросшим волосами низом, где болтался отдельно солидного размера детородный член. А выше пояса совсем детское шло тельце, которое увенчивалось двуликой головой. Один лик был справа, а один слева, как будто лицо составлялось из двух половин совсем непохожих друг на друга и едва ли совпадающих даже. Потому что левая половина была женская, а правая мужская. Когда же поворотился Андрей Петрович боком, то увидел, что и голова у него совсем необыкновенной формы, бобом, и с очень маленькими прижатыми ушками.
– Какой ужас! – воскликнул Андрей Петрович и в гневе обратился к тому месту, где лежала оставленная им Надежда. “Так вот оно, твое осуществление!” – крикнул он и стал бешено эту надежду свою топтать. Пока совсем не растоптал – не успокоился. Когда же притомился и глянул себе под ноги, и увидел, что он натворил – страшно присмирел Андрей Петрович.
– Что же я натворил такое! – прошептал он и с опаской поворотился к Зеркалу Души своей.
Да только в том месте, где зеркало – ничего нет: пустота образовалась. Тут скосил глаза на самого себя Андрей Петрович и понял, что виденное им на него перешло, что он и стал тем самым уродом из стекла. Ощупал в испуге он свои ноги, болтающийся срам… “Чем бы прикрыться?” – подумал и вдруг почувствовал, как его начинает охватывать в это время незаметно подкравшийся к нему ужас. Темным воздухом струится по коже и проникает внутрь. Как мог стал бороться Андрей Петрович, а страх уже в нем поселился, изнутри пожирает. Только мерзкие звуки чавкающего кошмара виснут в воздухе. От этого всепожирающего Ужаса так сжалась душа Андрея Петровича, что не помня себя он кинулся вперед, в пустоту, чтобы хоть как-то спастись от стискивающей его каменной безнадежности…
И очутился снаружи, за столом у себя в кухоньке, с яичницей в зубах и женой, которая по-прежнему стучалась к нему.
– Ага! – воскликнула она. – Наконец-то ты соизволил обратить на меня внимание. – Боже! – вдруг отшатнулась она, разглядев его. – Во что ты превратился?! Какой ужас! Что ты с собой сделал?
А он на нее глядит и видит, что она-то тоже преобразилась у него на глазах, и вовсе не человек, а так, что-то вроде кошачьего существа в платье с выставленными наружу прелестями. А вместо лица – птичья морда с острым клювом: вот-вот клюнет. Тут вышла меж ними безобразная сцена.
– Ты лучше на себя посмотри, – говорит он ей. – На что ты похожа!
– По-твоему, я вообще животное?! – в гневе воскликнула жена.
– А кто же ты еще, – говорит он в ответ. – Теперь я вижу отчетливо, с кем я жил все эти годы!
– Ах вот как! Ты с животным жил, а я? Я жила с этим мерзким ничтожеством! С этим грязным похотливым уродом! – и лапкой своей с острыми красными когтями в него тычет.
– Вижу, не нравлюсь я тебе, Настоящий, – говорит спокойно так ей в ответ Андрей Петрович.
– Да какой ты настоящий?! Настоящие они о жизни думают, сейчас только жить начинают. Им некогда о смерти думать. И мир у них – настоящий, живой! не твой – внутренний!
– Мерзавцы жить начинают, а не люди!
– Да ты им просто завидуешь, – так и обдала его ядом жена. – Они – могут! А ты – нет!
– Вот ты и найди себе такого способного.
– Найду! – зловеще произнесла жена и, надо сказать, вскоре свое слово сдержала. А в конце этой сцены она вскочила и бегом в спальню. Дверью хлопнула и зарыдала.
– Да что же это такое?! – слышит он. – За что?! Ненавижу! Ооох! – орет и причитает. – Что же с тобой сделали, жизнь моя?! Откуда взялся этот мерзкий урод?
Стало Андрею Петровичу очень любопытно, к кому это она обращается. Пошел он в спальню, дверь открыл и видит – обнимает жена мертвое евойное тело, каким он был до своего превращения. Заливается слезами, от рыданий заходится и кричит: На кого ты меня покинул, любимый мой?!
Усмехнулся Андрей Петрович при виде такого, беспощадными глазами на нее смотрит и говорит:
– Вот и оставайся со своими трупными чувствами. Теперь вижу ясно – ты никогда меня не любила таким, каков я На Самом Деле! Тебе вот этот кусок благообразного тела дороже был моей душевной сущности…
– Хороша у тебя твоя душевная сущность! – так и зашипела она ядовито. – А еще меня животным обзывает! А ты, разве любил меня? На самом деле?!
– Вот и поговорили! – спокойно ей в ответ Андрей Петрович. – Теперь у меня хоть сомнений не будет, – и вышел от нее, дверь прикрыл без звука и хлопанья. Она там злобным визгом залилась и в дверь как пустит чем-то тяжелым. “Лампу разбила, дура!” – подумал Андрей Петрович и отправился в прихожую. Тут часы начали отбивать время, и он заторопился. Надел пальто, шарф замотал, шляпу и в зеркало на себя глядит. А там, конечно, жуткий карлик на него сразу двумя половинками лица так и пялится. “Какой ужас! – затосковал и заметался Андрей Петрович. – Как в таком виде показаться людям на глаза? Хорошо, хоть срам прикрыл, а то совсем неприличие одно… Может, не идти?” – мелькнула мысль, но такую мысль он тут же отбросил в сторону. “Если сейчас рубикон не перешагнуть – надо вешаться! Когда Это все пройдет. Тьфу!” – плюнул Андрей Петрович и поспешил от зеркала наружу в тот мир, где располагалось Учреждение, в котором он служил.
Сослуживцы
Влез Андрей Петрович в служебный автобус и, присев на заднем сиденье, огляделся. “Боже!” – поразился он в который раз и одновременно сильно приободрился. – Ну и уроды!”
Так воскликнул он беззвучно, рассмотрев тех, кто сидел с ним в одном экипаже.
В свою очередь, сидевшие с ним рядом тоже скользнули по нему взглядами, и у некоторых в глазах кое-что промелькнуло. Однако вмиг исчезло, если и отразилось у кого живое чувство. “Тоже приметили, – подумал Андрей Петрович, – но не все. Видать, кто про свое уродство знает, тот и в другом видит отчетливей, – догадался он. – А, может, и не так. Хорошо бы спросить кого, да неудобно… все равно, что про горб у горбуна выведывать…”
Тут бы Андрею Петровичу посовеститься, однако жажда знания его обуяла: видят они меня так же как я их или не видят? – горел он любознательным пламенем. Эх! Была не была, – решил Андрей Петрович и, переступая границы приличий внутри себя, подсел к своему сослуживцу – упырю, которого до сих пор знал, как человека порядочного. Тот покосился и хмуро кивнул в ответ на приветствие.
* * *
– Ты что такой мрачный? – спросил Андрей Петрович, для начала разговору. – Выглядишь вроде замечательно, а лицо тучей?
– Я не мрачный, – ответил упырь-сослуживец. – Я задумчивый… А выгляжу хорошо так, потому что приболел. В гробу вообще расцвету.
– Ну а я, как тебе сегодня кажусь? – прямо без обидняков спросил его Андрей Петрович. Сослуживец посмотрел на него равнодушно и ответил:
– Как вчера, так и сегодня ты мне кажешься, – и отворотил лицо в сторону.
– Неужели никаких ты перемен во мне не видишь? – стал допытываться Андрей Петрович от упыря-сослуживца правдивого мнения.
– А что, есть перемены? – усмехнулся, поворотив свою упырью рожу, сослуживец. – По-моему, ты всегда так выглядел, как сегодня. По крайней мере, для меня.
“Вот свинья!” – подумал Андрей Петрович, но не обиделся.
– Мы ж друзья, – тихо сказал он так, чтобы другие не слышали, – потому и спросил. Считается, что мы все люди, ну а взглянешь попристальней – порой такое углядишь.
– Ну и что ты во мне углядел? – поинтересовался сослуживец.
“Эх! Была, не была,” – подумал Андрей Петрович и возьми да ляпни:
– Ты сегодня прямо упырем выглядишь, – сказал он, – я даже забеспокоился.
Сослуживец повел в сторону Андрея Петровича глазом и спокойно ответил:
– Не знаю, может, я и кажусь тебе упырем, лично я себя за человека считаю, – сказал он. – Хотя, конечно, на нашей службе нетрудно кем хочешь стать…
Так он ответил, и Андрей Петрович понял, что сослуживец его не видит, а воспринимает по привычке. “Вот оно что! – вмиг озарило Андрея Петровича. – Других видит тот, кто себя видит!”
А сослуживец как-будто догадался о чем-то.
– Я не советую тебе, Андрей Петрович, – сказал он и снова повел набрякшим глазом, – разглядывать чужие обличья и сущности, не принято! Мы – чиновники жизни, в особенности должны стеречься и вершить дела, не взирая на лица. А сущности выяснять человеческие – это не наше дело! – повторил он снова и отвернулся от Андрея Петровича, тем самым, показывая, что больше говорить про это не желает.
– Это верно, – примирительно стал бормотать Андрей Петрович. – Не для того мы поставлены… у нас дела бумажные…
– Вот именно! – глухо отозвался упырь и смолк окончательно.
“Значит, это лишь мне мерещится и видится всякая чертовщины в себе и других! – осознал Андрей Петрович. – А все, что тут едут, может, и понятия про свою личность не имеют, не то что мою. Повеселел он, и совсем иным глазом легонько повел по сидевшим вокруг него, удостоверяясь. Страшное собрание ничтожнейших тварей ехало с ним в одном железном гробу на колесах.
“Ни одного человеческого лица!” – поражался он снова и снова, забывая про свою собственную двуличную ничтожность. “Что это за особенное собрание такое”, – дивился он, не переставая. Только у одного из них, у маленького лягушачьего вида человека, в черном плаще, вдруг смигнул один глаз, и в зрачках вспорхнуло птичкой любопытство, когда встретился с ним своим взором Андрей Петрович. Однако Андрей Петрович тут же глаза отвел.
Так, всю дорогу, пока они тряслись до места Службы, исподтишка, с превеликим интересом рассматривал Андрей Петрович обличья своих сослуживцев, сам защищенный их слепотой.
А и в самом деле, очень причудливые с ним ехали фигуры. У многих вообще ничего от человеческого не осталось под взглядом Андрея Петровича, так, скажем, огромная вша вместо человека или таракан с усами. Были и составные, как Андрей Петрович, наружности. Только у Андрея Петровича вдоль две личности были сложены, а тут поперек или наискось. Одна рука человечья, а другая лапа лапой, так и загребает, а сама личность пущена справа налево наискось вниз, этаким зигзагом… Что их всех роднило – это ничтожность размера в сравнении с человеческим. Допустим, по наружности вша была огромной, если с обыкновенной вошью сравнивать. В отношении человеческой величины настоящей – фигура была карликовая.
Надо сказать, упырь был большого размера и отличался от других, так что Андрей Петрович в его сторону избегал глядеть. Было несколько дамочек, которых раньше Андрей Петрович всегда рассматривал с теплым мужским чувством. Сегодня, он с трудом узнал их в маленьких злых кошачьего вида фигурках. “Не туда ты раньше глядел, Андрей Петрович, – укорил он себя. – Не то и видел…” – добавил с грустью, припоминая собственную жену и то, во что она превратилась теперь…
Тут они, впрочем, прикатили на место, и Андрей Петрович сосредоточился на ином, казенном интересе. Отвлекся от разглядывания своей личности и личностей окружающих.
Судьбинское учереждение
Уселся Андрей Петрович за свой стол и преобразился: стал выше ростом и грозней лицом, в особенности, одной его половиной. Вместо поганого приказного закутка открылся вид: дорога и Андрей Петрович – Страж этой жизни начал вершить судьбы Прохожих людей.
Служил Андрей Петрович в учреждении, куда сходилось много разных судьбинских человеческих дорожек и тропинок. Многие жизненные пути так прямо и вели в это учреждение, если, конечно, хотел человек чего. К примеру, за границу выбраться или получить себе место под Солнцем получше да попросторней.
А стол Андрея Петровича так тот прямо на самом перекрестке был установлен, где разные судьбинские тропинки и дорожки сходились и дальше уже превращались в протоптанную, набитую дорогу.
В сущности, людьми Андрей Петрович и не занимался, а глядел на бумаги, которые обыкновенно проситель держал в руках. Смотрел внимательно, верны ли подписи и обстоятельность Прошения – выправлена ли. А на лицо человеческое, так мельком разве что взглянет, да тут же глаза и отведет. Впрочем, и смотреть было не на что. Приятных и Человеческих в высоком смысле слова лиц попадалось до обидного мало.
Однако сегодня он стал особенно жадно вглядываться в приходящих и обращающихся к нему. Вглядывался и поражался – будто впервые видел – какие уроды тянулись, совсем на людей похожие. Хотя бумаги – чин чином, все как надо, по-людски, выправлены.
“Чудеса!” – про себя дивился Андрей Петрович. “Где же настоящие люди и почему они сюда не обращаются? Неужели Настоящему Человеку ничего от нашего Учреждения не надо? Не может такого быть: у всех имеется нужда и в месте под солнышком, и в радостях земных. Так он раздумывал, неслышными пальцами души перебирая мысли, а сам непроизвольно и скорей по привычке служебной отмечал разные виды наружностей среди проходивших мимо. В основном шли, конечно, люди мелкие. Кто повидней да покрупней, небось, другими путями пользовались, напрямую, не заходя к Андрею Петровичу. А тут, в большинстве это были разные жуки и жучки, пронырливые твари (сейчас в особенности всю их подноготную отмечал усовершенствованный глаз Андрея Петровича). Снаружи модным пальто или жакетом прикрытые, припудренные, если самочка, а то и в шубах таких, что и жена министра себе никогда не позволит… – внутри этого пальто иль шубы всего лишь хищные членистые существа разного калибра и стати, разумеется, однако юркие и беспощадные, как все насекомые. Андрею Петровичу, впрочем, и новое видение его не больно нужно было: этих он знал по большому опыту Службы и видел во множестве. Другое дело, что раньше лишь ощущал он чувством, сейчас просто видел глазом, что упрощало отношение.
* * *
И все эти жучки хотели одного: жить, как Люди, в этой жизни. Про то и бумаги у них просили. Просили человеческих должностей, места человеческие делили между собой, человеческого домогались жилья и даже разрешения просили быть похоронену на кладбище, которое ближе к Центру, где именитых и важных людей хоронили. Просили дозволить и разрешить, и не препятствовать в ихнем шустром и самом разнообразном жизненном занятии человеческих мест и возможностей. Они на все были согласные, и Андрей Петрович бумаги проверял только для вида, потому что уверен был – формула и знаки соблюдены. Эти просители на волшебное “сезам откройся” – не рассчитывали.
Другая большая, еще большая часть приходивших к нему, были Кляузники. Которые для себя лично в общем-то и не просили ничего и никуда дальше его стола не шли и не стремились. Их цель была в том, чтобы Другим Не Дать. Какую они от этого радость испытывали или пользу для себя извлекали – одному Богу известно? Странное дело, среди тех, на кого эти Кляузники заявляли, жучков почти не было. А писали они про каких-то совсем неведомых Людей, которые даже и не понятно чем занимались и в чем провинились перед другими и жизнью?
Если жучки хотели воспользоваться человеческим, всем какое оно ни было, Кляузники, напротив того, желали лишить, страстно хотели, чтобы ничего человеческого вокруг них не было. Пристально рассматривая сегодня их уродливые тени в профиль, – профиль живой и мертвый (среди кляузников были покойники, еще отбывавшие свой судьбинский срок, эти с особой злобой влачили бренное свое существование).
Притащился старый леший, который требовал возмещения убытков, которые он потерпел от лесорубов. Целой толпой пришли какие-то ну прямо животные, которые требовали себе защиты от уничтожавших их людей.
Андрей Петрович, располагая теперь точным взглядом на людей и вещи, не спорил, бумаги брал и отправлял их по протоптанной дороге дальше. Обрадованные открывающимися возможностями нового просторного и натоптанного пути, просители благодарили и обнадеженные уходили, не замечая усмешки во взоре Андрея Петровича, который хорошо знал, куда, На Самом Деле, ведет этот путь. “Удивительное дело, – бормотал он себе под нос, – почему никто за Людей не просит? А сами Люди не обращаются, не приходят сюда?”
Пока он так думал, глядь, идет мужичок к нему. Невысокого росточку, крепыш. Увидел его Андрей Петрович и сразу признал – не местный, издалека мужичок. Местный не пошел бы сюда. Мужичок меж тем шапку снял свою, поздоровался и, поблескивая глазом хитроватым, объявил:
– Я в отпуск сюда приехал, – говорит, – заодно и дело свое разрешить. Писал в разные места – не отвечают. Верней, отвечают, да по-казенному, не по-людски.
– Какое вас дело привело? – вежливо его Андрей Петрович спрашивает.
