– Я его очень хорошо запомнил. Только тогда он был в железнодорожной куртке и с ним был солдат.
Ольга от одной только мысли, что Митя мог быть причастным к убийству отца, потеряла голову и закричала на Андрея. – Этого не может быть! Просто не может быть!
Андрей попытался робко возразить ей, – ты же сама говорила, что они ненавидели друг друга…
Нервное напряжение последних дней сказалось на Ольге, и она уже была в состоянии, близком к истерике. – Митя мой родной брат! Он не мог убить своего отца! Слышишь, не мог!
В библиотеку зашла взволнованная криками мать. – Что у вас происходит? Оля, почему ты кричишь?
– Он,… он говорит, что это Митя убил папу… Говорит, что видел это… Митя не мог!
Это сообщение потрясло Елизавету Николаевну в самое сердце. Нет страшнее известия для матери, как узнать, что ее сын убил собственного отца. Она, сдерживаясь и стараясь не перейти на крик, жестко сказала Андрею,– молодой человек, прошу Вас уйти.
Чернышев, направляясь к двери, упрямо произнес. – Я не ошибаюсь, я его хорошо рассмотрел.
Тут уже Елизавета Николаевна не сдержалась и сорвалась на крик, – не вздумайте никому говорить о Ваших мерзких домыслах! Митя никогда, слышите? Никогда бы не поднял руку на отца!
Когда обескураженный Андрей вышел, Елизавета Николаевна, прижав к себе плачущую дочь и, пытаясь успокоить, гладила ее по голове дрожащей рукой. Оля подняла глаза на мать. – А вдруг, правда? Вспомни, как тогда папа на него орал…
Мать после этих слов оттолкнула Ольгу. – Замолчи! Митя,… Митя не мог….
– Мама, Митя эти годы был на войне! Понимаешь, на войне! Он мог измениться и очень сильно… И папа при встрече мог не сдержаться и наговорить… Как тогда, помнишь?
Елизавета Николаевна обессилено опустилась на стул и уже не так уверено, тихо произнесла. – Не мог он… Не мог…
Когда Митя пришел в сознание, то не мог понять, где он находится. Тесное помещение было завешано потемневшими от времени иконами. В углу у образа Богоматери тускло горела лампада. Из мебели только стол с лавкой и два топчана. На одном из них он и лежал. С трудом приподняв руку, Митя нащупал на голове повязку. Все, что он видел перед собой, плыло и двоилось. Болшев попытался приподняться, но вновь обессилено опустился. Во рту было сухо и страшно хотелось пить. Замеченный им глиняный кувшин на столе мог таить в себе желанную воду. Откуда-то с улицы смутно доносились чьи-то голоса. Полежав несколько минут, Митя собрался с силами и с трудом встал и, качаясь, подошел к столу. Жидкость, находившаяся в кувшине немного горчила и отдавала болотом, но, не смотря на это, Митя выпил все до дна. Когда он стал ставить пустой сосуд назад, то обратил внимание на древнюю книгу в потемневшем от времени кожаном переплете. Как только Митя, не сдержавшись, начал ее листать, голова у него закружилась, ему стало плохо и он, теряя сознание, сполз на пол. Словно сквозь туман до него доносились мужской и женский голос.
– Вот, спасибочки, батюшка, может, и впрямь, поможет. А то ведь, извелась вся,… хучь в петлю… Детки держат, без меня пропадут ведь совсем.
– Пей эту настойку на закате, на голодный желудок…
– Сытого его и отродясь не было…
– Не перебивай!…
– Молчу, молчу…
– Зелье свое гнать перестань. Беду наживешь.
– Я бы и рада, только как до нового урожая дотянуть? Сама боюсь солдатиков, что за самогоном приходят… А только кормиться чем то надо…
– Зельем своим ты зло выпускаешь на волю! К тебе оно и вернется, рано или поздно… И никакие травы тебе не помогут… Никто не ведает, в каком виде зло возвращается к человеку, его возродившему!
В лачугу зашел старик с длиной седой бородой. Увидев, что раненый лежит на полу у стола, старец снял с веревки, висевшей на стене, пучок травы и поднес к лицу Мити, что бы тот вдохнул. Затем он прошел к грубо сколоченному столу, и устало опустился на скамью. Старец обратил внимание на открытую книгу и покосился на Болшева, который начал приходить в себя. Не дождавшись, пока парнишка окончательно очухается, дед забрал книгу и вышел.
Когда через минуту старец вернулся, Митя, пришедший в сознание, подполз к топчану, и в изнеможении облокотился на него спиной.
– Где я?
Старец поднес Мите деревянный ковш с пахучим напитком, который тот с жадностью стал пить.
– Очнулся? Уходить тебе надо.
Утолив жажду, Митя вопросительно посмотрел на старика. Тот пояснил ему.
– Приходили уже. Лодка мельника была. К нему сыновья с фронта вернулись. Лучше тебе уйти.
– Меня в лодке нашли?
– Да. Она была мельниковская. На прошлой неделе они конокрада поймали, так насмерть забили.
После выпитой настойки, Митя к своему удивлению, почувствовал себя намного лучше, по крайней мере, пропало головокружение и появились силы, что бы подняться с пола.
– Со мной им посложней будет. Он стал озираться, – есть что нибудь,… топор, вилы?
Старик с осуждением посмотрел на парня. – Не успел в себя придти, уже злобствовать начинаешь… Господи, всели разум в раба твоего.
Митя удивился такой постановке вопроса, – я начинаю злобствовать? Вы же сами сказали…
– Господь человеку язык дал, что бы мог он словом образумить врага своего.
– Меня будут забивать насмерть, а я словом?
– Нельзя до бесконечности раскачивать маятник злобы.
Митя был категорически не согласен с подобной философией.
– Толстовство. Непротивление злу насилием. Это не для меня. Все и всегда уважают только силу и умение постоять за себя, а теория графа Толстого для слабаков и трусов.
Не прекращая разговора, старец засыпал из кувшина в медную ступку какие-то зерна и начал их толочь.
– Есть непреложные истины, на которых держится род человеческий. А держится он не на злобе и алчности, а на любви к ближнему, на способности стерпеть невзгоды и на покаянии.
У Мити не было ни сил, ни желания продолжать этот философский диспут о добре и зле, и он задал более приземленный вопрос.
– А какое сегодня число?
– Не ведаю я чисел. Ко мне тебя принесли почитай ден десять назад.
Болшев, покачиваясь, прошел к двери и открыл ее. Ослепленный солнечным светом, он вновь потерял сознание и сполз по дверному проему на пол.
Когда Митя пришел в сознание, понял, что лежит на топчане и старик помогает ему пить из ковша. Закончив пить, он спросил. – Что это? Странный вкус…
– Взвар из травок разных. Он тебе силы вернет, подымет…
– Рецепт из той книги?
Митя почувствовал, как старец напрягся и, стараясь не смотреть в его сторону, спросил.
– Какой книги?
– Которую я здесь видел. Книга… или сшивка из манускриптов…. На латыни, …. Кажется….
– Вот именно, кажется… В бреду не то еще может привидится….
– Но я же видел…. Азбуковник целительства, Клавдий Гален…. Кажется…
– Кажется… Ты, что же по латыне ведаешь?....
– По латыне неуд был, но…
– Неуд,… кажется,… постоянные обмороки….
– Вы считаете?…
Старик явно не хотел обсуждать, была ли книга на самом деле, или это всего лишь галлюцинации. Он перевел разговор на другую тему. – Уходить тебе надо!
Самолюбие не позволяло Мите показать слабину перед опасностью встречи с мельником, и он со злом возразил старику.
– Почему я должен бояться какого-то мельника? Я в состоянии постоять за себя!
– О, господи, ведь дите еще неразумное… Откуда столько злобы?
Болшев пристыжено замолчал. Ему вдруг стало стыдно за свою несдержанность по отношению к старику, который, по сути, спас ему жизнь, выхаживая столько времени. Он лежал с открытыми глазами, погруженный в свои мысли, – а ведь он в чем-то прав. Было ли оправдание той жестокости, которая появилась в нем за пару лет. Была ли виной тому война или что-то иное? Ведь еще не так давно он был совсем другим человеком… На Митю нахлынули воспоминания двухлетней давности.
Тогда тоже была весна. Настена шла по дорожке вдоль монастырской стены. Ее догнал Митя, одетый в форму гимназиста.
– Настен, привет.
Настена с удивлением оглянулась на парнишку. – Привет. Ты чего здесь?
Митя смущено протянул ей книгу,– я тебе Заславского принес. Тайна старого замка.
Настена, с трудом сдерживая раздражение, сказала ему, – Мить, я же тебе говорила, не надо за мной ходить. Не нужны мне твои книжки.
Но парнишка, словно не понимая очевидного, продолжал восторженно настаивать,
– Настен, ты только начни читать! Не оторвешься! Там про семнадцатый век. Представляешь, в древнем замке пропадает дочь князя, хозяина замка…
Настена не дала ему договорить. Она остановилась и жестко повторила, – ты меня слышишь? Мне не нужны твои книжки.
Из-за угла монастырской стены появился Матвейчик, 20- летний кряжистый парень в солдатском обмундировании. Он, лузгая семечки, подошел к ребятам и глумливым тоном обратился к Настене. – Че, решила образованной заделаться? На книжонки потянуло?
Настена изменилась на глазах. От недовольства не осталось и следа. Она слегка коснувшись пальчиками вислого плеча Матвейчика, и заглядывая ему в глаза, засмеялась, – я ему уже раз пять сказала, что б не ходил, а он опять… То одну книжку принес, то вот теперь другую…
– Значит, плохо сказала, не доходчиво.
Матвейчик, забрав у Болшева книгу, натянул фуражку на глаза и этой же рукой резко толкнул. От этого толчка Митя неуклюже упал на землю. Настена, глядя на него, весело засмеялась. Матвейчик, бросив книгу сверху на парнишку, приобнял Настену за плечи и они пошли в сторону тропинки, спускавшейся к Яузе.
Остановившись на мгновение, Матвейчик отсыпал Настене в руку семечек. Она через плечо посмотрела на сидевшего гимназиста. Немного подумав, Настена вернулась к нему.
– Запомни, гимназист, барышням нравятся не книжные умники, а сильные парни,… победители…
Митя уныло смотрел вслед Настене, которая побежала догонять идущего вразвалку Матвейчика.
Митя, погруженный в свои мысли, за письменным столом задумчиво рвал лист бумаги на мелкие кусочки. Зашедший комнату отец, словно не замечал его состояния. Он требовательно обратился к сыну.
– Дмитрий, ты сделал перевод по ливонскому рыцарству?
– Нет.
– Как я понимаю, к домашним заданиям, ты так же не притрагивался? Выдержав паузу и не получив ответа, Николай Савельевич с сарказмом поинтересовался, – может быть, ты вообще не собираешься заканчивать гимназию?
Митя упрямо продолжал молчать, и это всерьез начало раздражать отца.
– Что ты молчишь? Дмитрий, если ты не возьмешься за ум, тебя ждет участь твоего приятеля Ветрова.
Неожиданно для Николая Савельевича Митя с вызовом ответил вопросом на вопрос.
– А почему ты считаешь, что у Кости незавидная участь?
– Та-а-ак…– Отец был неприятно удивлен тем, что Митя не хотел понимать, как он считал, очевидных вещей. Николай Савельевич, нервно вышагивая по комнате, попытался растолковать сыну прописные истины. – Вместо того, что бы учиться, Ветров сбежал на фронт, что бы в окопах вшей кормить. В приличном обществе ценится достойное образование, благородные манеры, а не солдатский мат и запах портянок. Если ты этого сам не хочешь понимать, я как твой отец, обязан заставить тебя это сделать!
– Папа, неужели ты не видишь, что везде ценится не знания, образование, а банальная сила.
– Ты несешь полный бред!
– Бред? Когда были на именинах у Прохоровых, тебя с твоими рассуждениями о Новгородском вече слушали лишь из вежливости, а за твоей спиной ухмылялись. Я это прекрасно видел! И все были в восторге от поручика Мохова.
– Этот Мохов неуч, он косноязычен, и двух слов связать не может.
– Но у него огромные кулаки, широкие плечи и два Георгия!
– Значит, ты считаешь, что твой отец смешон?
Митя упрямо продолжал отстаивать свою точку зрения, – считаю, что в наше время важнее быть сильным, а не образованным!
Отца от обиды словно зациклило, – значит, ты считаешь, что твой отец смешон?
В комнату зашла встревоженная мать.
– Вы, что раскричались? Что стряслось?
