С началом нового учебного года я стал ощущать, что изменения в жизни Тамары наметились более чем серьезные: в туалетном стаканчике появились бритва и дополнительная зубная щетка, старые туфли Тамара сменила на шпильки, а на месте потертого пальто появилась эффектная кожа. Вскоре и старая софа уступила свое место двуспальной кровати, и однажды на воскресное богослужение я поехал в одиночестве. Когда я вернулся с просфорами и новым молитвословом, в квартире было накурено, и Тамара отрешенно смотрела в экран телевизора, держа в руке заляпанный бокал с вином. Я, очевидно, раздражал ее своим возвращением, и вместо «спасибо» получил приказ помыть сантехнику в доме и провести дезинфекцию от тараканов.
Таким образом, в отношениях «матери» и «сына» наметились неизбежные изменения. Я чувствовал, что что-то должно произойти, но предугадать, что именно, не мог в силу возраста. Конечно, назвать прежнюю диктатуру Тамары нормой у меня язык не повернется, но я по привычке опасался того, что станет только хуже.
Мы продолжали верить в Бога и молиться, но уже не столь отрешенно. Кстати, уже тогда я отметил, что без посещений храма жизнь становится гораздо более радостной. Потому что когда ты вместо вызубренной молитвы напеваешь веселые песенки, рисуешь, гуляешь, то градус скорби в душе снижается и сердце наполняется счастьем. Ведь все эти определения: раб, грешник, мученик, лукавый, искушение – провоцируют в голове беспокойный хаос и постоянный мандраж, который программирует сознание на «бояки», неврозы и самоуничижение.
Мне нравились церкви и монастыри, я их очень ценил: Кижи, храм Василия Блаженного, Спас-на-Крови… Но любил их как величайшие произведения зодчества! А церковные ритуалы со временем меня начинали отпугивать. Особенно смущали люди, которые могли всю службу простоять на коленях и отбивать земные поклоны, глядя на распятие рассеянным взглядом. Неужели это так принципиально? Твоя просьба будет скорее исполнена, если ты стоишь на мраморном полу? А если у тебя больная спина? Ревматизм? Ведь если Бог повсюду, то Он слышит тебя 24 часа в сутки в любой точке мира. Если молитва произнесена с душой и от чистого сердца, но не в храме, то что? Ее не примут к рассмотрению?
В общем, в один ноябрьский день я пришел из школы и увидел, что в нашей квартирке под кухонным столом нарисовалась батарея пустых бутылок, линолеум стал липким, а вместо сковородки на плите красовалась массивная пепельница, набитая трупами сигарет. Я понял, что именно так и выглядят перемены в моей жизни. Минут через десять после моего знакомства с обновлениями дверной замок сделал три уверенных оборота, и я услышал хмельной голос Тамары:
– Ларик, сыночек, ты дома? – Она громко сбросила обувь и закрыла форточку. – Ларик, ты так выстудишь всю квартиру!
– Я хочу прибраться. – Я согнал Маркиза с подоконника и спрятал его в коробку.
Что-то снова громыхнуло в прихожей, и я выглянул в дверной проем. Тамара пошатывалась и выглядела как проститутка. Рядом с ней разувался небритый мужчина лет сорока пяти, в красивой рубахе. От него пахло дорогим ароматом, его черные волосы были зачесаны назад, глаза мутно горели алкоголем, а в руках были черные четки. Очевидно, что когда-то этот мужчина обладал внушительной силой, но теперь его лучшие годы остались в прошлом и он осознанно «спускался с горы».
– Ларик, поздоровайся с Петром Николаевичем.
Петр Николаевич сделал шаг навстречу и как-то ехидно улыбнулся уголком рта. Что-то в нем было не так! Казалось, что он ухмыляется надо мной и сдерживает недобрый смех. Доверия он не внушал совершенно, но я все же протянул ему руку ради Тамары.
– Ты что, не знаешь, что первыми подают руку старшие? Что ты меня позоришь перед приличными людьми?
Тамара подставила Петру Николаевичу губы для поцелуя. Он чмокнул ее и вместо рукопожатия потрепал меня по голове:
– Нормально, пацан!
На его руке я заметил размытую наколку в виде парусника, впрочем, разглядывать мне ее не хотелось – синие рисунки на телах меня с детства отпугивали. Так уж складывалось, что люди с наколками всегда глядели на меня колючим взглядом, и я чувствовал от них угрозу. Такие дядьки, как правило, постоянно кашляли, курили папиросы и часто были пьяны. В общем, несмотря на приличный общий вид, Петр Николаевич меня напугал.
– Ларик, я выхожу замуж! Петр Николаевич будет жить с нами, поэтому ты обязан слушаться его во всем и помогать. Ты меня понял? – Тамара отчеканила новое постановление окрепшим голосом, так, чтобы я даже мысленно не смел дискутировать на тему нового жильца.
– Да. Я понял.
«Молодожены» прошли на кухню продолжать торжество, послышался звон бокалов, заиграла музыка, и я понял, что сегодняшний вечер мне запомнится масштабной пьянкой. Хотелось скорее уснуть, но, судя по настроению Тамары, мой сегодняшний покой приносился в жертву ее счастливой помолвке.
– Сынок! Иди пить кока-колу!
Я приплелся на кухню. Петр Николаевич крутанул пробку, и двухлитровая кола брызгами окропила все стены. Тамара расхохоталась (хотя мне за такое был гарантирован подзатыльник), Петр разбавил виски и положил ладонь на ее колено, наполнил стаканы и, почувствовав мое недовольство, успокоил:
– Это временно, весной переедем в новую квартиру.
Петр Николаевич протянул мне стакан и снова улыбнулся уголком рта. Я почему-то тупил. Меня завораживал странный взгляд этого человека, и я не отрываясь всматривался в его зрачки. Только теперь я понял, что один его глаз был карим, а другой – пронзительно-голубым.
От этого открытия я невольно вздрогнул, и Тамара ткнула меня пальцем в висок:
– Пей, ты же любишь, дурак!
Я продолжал завороженно смотреть на Петра Николаевича и не притрагивался к стакану. Он потерял терпение, поставил стакан на стол и прошипел сквозь зубы:
– Дебил.
– Не хочешь – как хочешь! Нам больше достанется! – Похоже, мои чувства Тамару больше не интересовали.
Петр достал сигарету, прикурил и разом создал на кухне дымовую завесу. Он подмигнул мне карим глазом:
– Пепельницу подай!
Я взял с конфорки пепельницу и поставил на стол, едва не столкнув бутылку виски. Тамара вспыхнула, и я уже приготовился к удару, но Петр включил доброго дядьку и сменил тему:
– Пацан, ты к хоккею как относишься?
– Хорошо, – ответил я.
– Надо его на секцию записать. У меня здесь приятель… Тренирует молодежь. – Петр выпустил массивное кольцо дыма в мою сторону.
– Ой, да какой из него спортсмен? Он художник! – отмахнулась Тамара.
– Художник – от слова «худо»! – хохотнул Петр. – Художники вечно сидят без порток! А сила в жизни всегда пригодиться.
– Можно, я пойду в комнату?
– Можешь даже телевизор включить. Только не громко! – разрешила Тамара.
Когда наступил час ночи, я занял свое новое место. Мне постелили на кухне и плотно закрыли обе двери. Пьяные люди плохо оценивают ситуацию и не контролируют издаваемые звуки, и поэтому сквозь дремоту я слышал сладострастные стоны Тамары и гулкие выдохи дяди Пети. Конечно, я и раньше слышал про секс. Я понимал, что что-то неладно скроено в этом мире и все женщины на картинах обладают грудью, но не имеют пениса, но поверить в похабные рассказы старшеклассников я не решался. Мне казалось, что это враки.
Периодически я слышал, как они наполняют бокалы, смеются и снова приступают к совокуплению. Казалось, что за стеной не половой акт любящих сердец, а какая-то тяжелая драма, больше напоминающая бойцовский поединок. Тамара стонала, и мне казалось, что этот странный Петр причиняет ей невыносимые муки, а она боится его и не смеет позвать на помощь. Я ужаснулся тому, что брак вместо удовольствия приносит такие страдания женщине, и решил убедиться в том, что жизнь Тамары вне опасности.
Я на цыпочках пробрался к комнатной двери и приложил ухо к замочной скважине. Шекспировские страсти прервались, но Тамара продолжала громко дышать, и было ясно только одно – в данный момент она жива, но в каком она состоянии, оставалось загадкой. Я успокоился и уже начал обратный путь на кухню, но в следующий миг получил удар в скулу дверной ручкой. Я отшатнулся и автоматически посмотрел в комнату. Передо мной во всей красе стоял совершенно голый Петр Николаевич с обнаженным членом, который болтался в метре от меня полупьяным шлангом.
Я мгновенно осознал, что сделал что-то дерзкое и непозволительное. Я даже готов был принести извинения и понести наказание, но все мои размышления разрушила ослепительная вспышка, и пришел я в себя, уже лежа на раскладушке.
Пролитый вискарь создавал на кухне невыносимую атмосферу алкогольного магазина, а сигаретный дым за один вечер пропитал занавески дымом. В течение одной ночи я возненавидел красную помаду, колготки в сеточку и звуки женского оргазма.
Вскоре за окном поднялся сильный ветер, а потом начался монотонный ноябрьский ливень. Капли барабанили по подоконнику, создавая помехи в моем сознании. Спать совершенно не хотелось. Я вытащил Маркиза из шкафа, примостил его у себя на груди, и мы с ним нежно миловались. Я носом щекотал ему в животик, а он сладко посапывал, урчал и никуда не вырывался. Настя когда-то мне рассказывала, что таким образом кошки могут исцелять хозяев от болезней. Может, это было ее выдумкой, но Маркиз был моим единственным утешением, и благодаря теплу его шерсти я все же уснул под грохот ледяного дождя.
* * *
С появлением дяди Пети моя жизнь изменилась больше, чем мне бы того хотелось. Отныне прядок устанавливал он, а мне приходилось подчиняться и выполнять его распоряжения. В мои обязанности входили стирка, глажка, покупка продуктов и ежедневная влажная уборка. Вы скажете, что так было и прежде? Соглашусь, но только теперь объем моего труда увеличивался вдвое. Петр Николаевич никогда не вытирал ноги при входе, не мыл за собой посуду и частенько забывал спускать за собой. Раньше я должен был следить за настроением одного диктатора, а теперь у меня их стало двое.
Первые пару недель мне удавалось соблюдать порядок, но это отнимало так много времени, что я почти забросил уроки и студию. Как следствие, в дневнике появились четверки, а Ольга Робертовна позвонила Тамаре и серьезно с ней обо мне поговорила. Не скрою, мне это очень льстило и на какое-то время возвысило мою самооценку, но эйфория закончилась неожиданно быстро. Вместо послабления режима я стал жертвой мужских комплексов Петра Николаевича, и однажды он вызвал меня на «мужской разговор», предварительно выпив изрядную порцию виски. Он решил продемонстрировать мне свой авторитет, усадив меня напротив себя, словно я оказался на допросе в милиции. Он эффектно (как ему казалось) закурил, выпустил жирное кольцо дыма, по-голливудски прищурился и приступил к воспитанию ребенка:
– Мужчина – либо воин, либо пахарь. Первые могут все, вторые – ничего! Будущее закладывается в детстве. Победители получают все: женщин, свободу, автомобили, красивую жизнь. Пахари обречены на жалкое существование, они всегда будут ненавидеть воинов, завидовать им, но все равно подчиняться, потому что им никогда не хватит решимости преодолеть свой внутренний страх перед неудачей. Зачастую они боятся даже попробовать бросить вызов жизненным неурядицам! Они терпят и ждут перемен к лучшему, они не способны брать быка за рога! У пахаря нет инстинкта убийцы, а вот победитель идет до конца. Чемпионы сделаны природой из другого мяса. Запомни! И если ты хочешь стать первым, то должен приучить себя драться за то, чем хочешь обладать.
– Даже за пятерки? – пролепетал я.
– Даже за пятерки! За «Сникерс», за жвачку, за карандаш. Вот смотри, что я делаю. – Он напряг ладонь и ткнул меня между ребер так, что я согнулся от боли. – Тебе ведь больно?
– Очень.
– А почему ты не увернулся? Ты ждешь от меня грубости и заранее смиряешься с ней, потому что страх сидит в тебе и сковал твою волю. Понимаешь, о чем я? – Он выпустил мне в лицо новое облако дыма.
– Понимаю, – выдавил я, сдерживая слезы.
– Дуй в магазин. У меня кола закончилась! – Он осушил стакан до дна и включил видеомагнитофон.
* * *
Отвращение к дяде Пете усугубляло мое внутреннее одиночество, и я чувствовал, что добром это не кончится. Чтобы хоть как-то смягчать свое сердце и мысли, я поднажал на живопись. Ольга Робертовна почувствовала это и посвящала мне кучу времени и по выходным абсолютно бесплатно занималась со мной индивидуально. Крестная мать как-никак. Она не просто учила по учебникам, она увлекала меня в таинственный мир искусства и добивалась того, чтобы я постоянно совершенствовал свой стиль.
Я продвигался в своем развитии не по дням, а по часам и схватывал все на лету. Я читал книги по искусству и постоянно упражнялся. Ольга Робертовна уважала мое стремление и однажды познакомила меня с приемом эмоционального взрыва под названием импасто. Если вы видели картины Ваг Гога «Звездная ночь», «Пшеничные поля», «Подсолнухи в вазе», то все они были написаны этим способом. Ольга Робертовна убедила меня, что однажды с помощью мазков и цвета, постигнув все основы художественного ремесла, я смогу отображать на холсте всю амплитуду переживаемых эмоций. Я получу возможность транслировать свое внутреннее состояние на весь мир посредством живописи! И я верил ей, потому что за время общения ни разу не почувствовал фальши с ее стороны.
В приеме главное – прислушаться к своим чувствам, осознать творческий замысел и немедля приступать к работе! Писать так картину несколько дней противоестественно, здесь важна запредельная концентрация. Это диалог внутреннего космоса с внешним миром при помощи мастихина и красок. Я чувствовал, что этот прием создан для меня, и он мгновенно завоевал мое сердце.
Я брал из тюбика толстый слой краски и, почти не разводя, наносил его кистью так, словно замазывал на зиму окна. Я сражался с холстом, правил его несовершенство, чтобы он превращался в транслятор эмоционального переживания. Я ощущал себя дерзким создателем мира, в дела которого никто не посмеет вмешаться! Картины наполнялись жизнью и все больше и больше приносили мне удовольствие. Я нащупал свое!
Тамара была довольна тем, что я «при деле», ей нравилось вставлять в разговорах с соседями фразочки вроде: «Картину Лариона взяли на выставку…», «Он дома почти не бывает, они работают над этюдами»… Сама она мало что понимала в живописи, путала фамилии художников и не могла отличить Паленова от Репина, но ее это не смущало, ведь моя одаренность в глазах общества возвышала ЕЕ!
Это было хорошее время. Каждый день обещал мне новые впечатления и открытия. Во мне постепенно раскрывалась вселенная, непознанный океан, в который я заплывал все дальше и дальше! Никто не смог бы меня убедить в том, что в мире есть что-то более прекрасное и значимое, чем полет в космическом пространстве твоего подсознания! Так я превращался в живописца!
* * *
Петр Николаевич работал на складе электронной техники. После отсидки его пристроили приятели, которым он что-то отстегивал. Подобная работа подразумевала левые источники дохода, и Петр конечно же мухлевал с товарами и умудрялся втюхивать неосмотрительным покупателям брак. Без воровства также не обходилось. Уже через три месяца квартира задыхалась от коробок с электронной всячиной, и к нам регулярно захаживали люди, которым Петя за наличные деньги выносил бытовые прибамбасы.
Чтобы освободить место под складирование техники, Петр иногда прибирался в квартире по собственной инициативе. Выкидывал все, что ему было не нужно. Причем под горячую руку попадали даже хорошие вещи. За одну такую акцию он выкинул новый CD-плеер и несколько книг, среди которых был библиотечный экземпляр «Мастера и Маргариты». Духовные книги к тому времени окончательно меня запутали, и потрепанный переплет Булгакова стал откровением. Прочитав роман от корки до корки, я задумался: может, все-таки дьявол не козлик с копытами, а интересная личность? Он ведь прекрасно разбирается в людской природе, понимает ее и не осуждает, но право выбора всегда предоставляет самому человеку. У дьявола своя философия, о которой принято помалкивать и даже игнорировать, но это не значит, что ее не существует. В любом случае Воланд показался мне прикольной личностью – с ним весело, он остроумен и, скорее всего, желает добра человечеству. Он пытается помочь людям, но они эту помощь активно отвергают и предпочитают купаться в пороках материальных ценностей, за что конечно же их ждет неизбежная расплата. Ибо веровать в Бога и изображать набожность – вещи довольно разные.
Кстати, выброшенный Петей CD-плеер помог открыть мне океан мировой музыки: «Пинк Флойд», «Куин», Мадонну, Стинга, Джорджа Майкла и многих других исполнителей! Музыка вдохновляла меня, наполняла энергией, которую я в дальнейшем использовал в работе! Засыпая, я мечтал поскорее проснуться, чтобы снова услышать любимые песни и написать новые картины. С той поры вся моя жизнь проходила под музыку с утра до вечера.
Кажется, через год Тамара и Петр официально расписались. Не могу сказать, что я был рад. Петя не торопился с переездом, я подрастал, творчеством заниматься было негде, а Маркиз постоянно прятался в шкафу, потому что места в доме становилось все меньше и меньше. Но Тамара мечтала об официальном браке, и этот момент в ее жизни все-таки произошел. Она стала невестой, а потом и законной супругой. Вероятно, кроме нее, это было совершенно никому не нужно.
Традиционной свадьбы не было, зато случилось венчание на дому. Петр купил в красный угол большую икону в золоченой оправе, она была столь громоздка, что на полочке пришлось делать глобальную перестановку. Когда он зажег новую лампаду, то Тамара захлопала в ладоши, словно первоклассница. Через полчаса в квартиру приехал знакомый батюшка и обвенчал их за сто условных единиц. Смотрелось все это экзотично и даже карикатурно. На свадьбу я подарил им дружеский шарж, на котором они были в образе Бонни и Клайда, но они не оценили, и рисунок лицом вниз отправился на крышу запыленного шкафа. В тот вечер они нажрались сильнее обыкновенного.
В церковь Тамара теперь отправляла меня одного, чтобы я ставил свечки и оставлял написанные ею записки за здравие и упокой. Возвращался я с просфорами и свечами. Иногда привозил ладан, масло и православные брошюрки. Тратить половину воскресенья на это занятие мне давно не хотелось, я чувствовал бессмыслицу обряда, и в какой-то момент песнопения меня так измучили, что я вставил в уши наушники и всю службу простоял, слушая радио «Максимум».
Обретая уверенность в собственных силах, я уже не уповал на небесную помощь. Я чувствовал, что в состоянии брать на себя ответственность за свое будущее. Я уже убедился в том, что взрослые никогда не говорят правды и манипулируют мною исключительно в собственных интересах. Ежедневно я наблюдал нестыковки между тем, что внушалось мне, и тем, что происходило вокруг. Меня воспитывали во лжи, и эта ложь порождала недоверие и вызывала протест. Я был заложником своего положения только в силу возраста, но я подрастал и понимал, что способен переломить ход своей жизни. Я усвоил, что ради достижения собственных целей имею право на обман и нарушение любых заповедей. Потому что видел, как взрослые делают это повсеместно.
Я начал с себя! Я принял себя и полюбил! Окончательно и бесповоротно! Я решил жить по закону совести. Своей совести. Пусть я не буду таким милым и угодливым, как раньше, но жить в постоянном угнетении я больше не собирался. Если я могу быть Богом мира на холсте, то почему я не в силах стать тем, кто способен изменить мир вокруг себя? Я верил в свои силы! Я хотел, я мог! И поклялся не сворачивать с этого пути. Ну а если поначалу что-то и не получится, то я приду в храм и покаюсь! Ведь притчу о блудном сыне никто не отменял! Верно?
* * *
– Мужик должен быть в доме главным! Он обязан содержать семью. Кухня, стирка и прочая возня – для баб! Хозяин в доме – мужчина, поэтому если я что-то говорю, то так тому и быть! И ты, пока сидишь на нашей шее, обязан подчиняться нам и слушаться. Особенно мне – хозяину!
Я выслушивал это ежедневно и в какой-то момент усвоил: настоящим мужиком мне не стать никогда. В глазах дяди Пети я не имел никакого потенциала. Ведь я мыл посуду, стирал, убирал за ними мусор и целыми днями проводил в изостудии. По его мнению, я должен был воровать сигареты, иметь приводы в милицию, пить пиво и постоянно драться. Я с ним не спорил, скорее всего, так оно и было. Я не хотел быть Шварценеггером, но я хотел быть Ван Гогом, и в голове Петра Николаевича это никак не укладывалось. Он не скрывал своего пренебрежения ко мне. По его словам, я был откровенным браком природы: «Тебе ни одна баба не даст!» Вероятно, Петр Николаевич тем самым посылал мне «отеческое» проклятие.
Кстати, я не упомянул, но Петр Николаевич частенько распускал руки. Он перебирал с вискарем, и если ему что-то не нравилось, то после парочки дежурных оскорблений давал мне щелбан или подзатыльник. Впрочем, все зависело от степени его раздражения, иногда я мог получить и по-трезвому.
Каждый такой удар доставлял неприятные ощущения, но еще больший гнев вызвало то, как Петр стал обращаться с Тамарой после импровизированного венчания. С ней он не скупился на трехэтажные выражения, ее слезы не вызывали в нем сочувствия, а избиения стали нормой. Иногда хотелось вмешаться и вонзить в его потную спину кухонный нож, но подобные ссоры после горючих слез частенько заканчивались бурным сексом, и я понимал, что в эти разборки лучше не вмешиваться.
Поскольку дядя Петя был жадным прохиндеем средней руки, то воровал даже у тех, на кого работал. Я подозревал, что он ведет какую-то сомнительную двойную игру. Он все время что-то бурчал себе под нос и аккуратно записывал в тетрадочку какую-то черную бухгалтерию. Он частенько с кем-то спорил по телефону, и я понимал, что его провал – дело времени.
В те времена на милицию никто не полагался, и поэтому для расправы над Петром Николаевичем наняли обычных бандитов. К подъезду подъехал «форд», из него вылезла пара «быков» и зашла к нам «на чай». Петр долго не хотел отдавать какую-то сумму, и в результате вся техника в доме была перебита. Качки были туповатыми ребятами, поэтому швыряли Петра по всей квартире и не соглашались ни на какие компромиссы. Мое присутствие их не смущало. Сломавшись под тяжестью избиений через несколько часов, Петр снял с полки массивную икону и выдал «спортивным костюмам» пакет с аккуратными пачками зеленых долларов. Смекалки Петру Николаевичу было не занимать, это уж точно, но притащить в дом красивую икону с тем, чтобы использовать ее в качестве тайника, было откровенным богохульством. Конечно, я и поверить не мог, что в доме, где царил складской хаос, хранилось так много денег! Спортсмены забрали пакет, обоссали стульчак унитаза, подмигнули мне и удалились, а Петр схватился за голову, упал на колени и зарыдал. На это было приятно смотреть, потому что зло должно наказываться демонстративно и акцентированно, иначе человек не усвоит урока.
Уже не помню, как именно звучал диагноз, но после побоев две недели Петр даже не вставал с кровати. Он получил больничный, какое-то время бюллетенил и вскоре уволился с работы окончательно. С тех пор «настоящий мачо» постоянно находился дома на диване, а забота о хлебе насущном полностью легла на хрупкие плечи Тамары.
Потеря денег обострила эгоцентризм Петра до предела, он испытывал жену и меня на прочность ежедневно. Теперь он курил даже в постели, охал матом на всю квартиру при любом движении, требовал водки и часами пересматривал любимые фильмы на полную громкость. Складывалось ощущение, что он делал это назло, чтобы мы тоже страдали на физическом уровне и чувствовали, как ему больно.
Как ни странно, я был совершенно не рад новому положению дел. С одной стороны, Петя получил по заслугам и вроде бы восторжествовала справедливость, но с другой – все рухнуло к чертям! На эти деньги можно было бы купить не только машину, но и квартиру. Мы могли бы изменить нашу жизнь к лучшему, но самонадеянность и алчность Петра перечеркнули наши перспективы.
Зарплаты Тамары хватало только на еду. В сухом остатке я имел раскладушку, мольберт и безработного пьяницу, который становился злее с каждым днем. Тамара по вечерам ревела, искала виноватых, жаловалась на судьбу и продолжала прикладываться к бутылке. Моим единственным другом по-прежнему оставался Маркиз.
* * *
В результате побоев у Пети отнялась нога, и он перестал ходить. Надежда на то, что все когда-нибудь вернется в прежнее русло, испарилась окончательно. Денег катастрофически не хватало, и Петр решил, что я обязан зарабатывать деньги самостоятельно. Поскольку я был совершеннолетним и у меня не было приводов в милицию, дядя Петя стал использовать меня в качестве курьера по доставке марихуаны. Мол, даже если и примут, то в первый раз отделаешься штрафом, а во второй раз полтора года условно. Дядя Петя отсидел в общей сложности гораздо больше и про срок в восемнадцать месяцев говорил иронично: «Семечки!»
На практике это выглядело так: я ловил машину и по Варшавскому шоссе ехал почти до МКАД, в район Аннино, где пробирался к воротам воинской части и подавал условный сигнал. Ко мне выходил солдат-срочник и выносил конверты или спичечные коробки с травой, которые величественно называли «кораблями». После я «огородами» шел до троллейбусной остановки и ловил машину в обратную сторону. Все занимало около часа. Ездить приходилось два-три раза в неделю, так как Петр был довольно успешным торговцем и втридорога умудрялся распространять «шишки» среди уличной молодежи. Трава была отменная, и деньги постепенно вернулись в нашу обитель. Так у меня появились карманные средства на краски и кисточки. Конечно, на таких курьеров, как я, периодически устраивались облавы, но бегал я всегда хорошо и соблюдал осторожность. Правда, однажды меня выследили конкуренты и погнались за мной, но я рванул от них пулей, забежал в местный автосервис и спрыгнул в автомобильную яму, пока какой-то дед делал своему «Москвичу» сход-развал. Парни походили-поискали, но старик меня не выдал, так как я наврал ему, что это гопники из соседнего района, которые отнимают деньги у малышни. Пожилой слесарь проникся моим рассказом, проводил до остановки троллейбуса и подарил видавший виды эспандер для развития силы кистей:
– Тренируйся! Не позволяй всякой шпане себя обижать!
Эх, дед, где ты теперь? Если умер, то желаю тебе Царствия Небесного.
А вот Пете было плевать на мою безопасность, он постоянно хохмил на тему моей внешности: «Хорошо, что ты такой чушок! Ни один мент не заподозрит, что в твоем рюкзачке куча травы!»
Со временем к травке добавился героин. Денег стало побольше, но появился побочный эффект. Догадываетесь? Правильно! Петр стал ширяться для души. Сам он это называл «снимать накопившееся напряжение». Конечно, мне было плевать на его здоровье, но вскоре характерную дорожку от инъекций я заметил на щиколотке Тамары. Я понимал, что через три месяца он начнет жить от укола до укола, а мне придется бить стекла в машинах, чтобы воровать барсетки и магнитолы. Это не входило в мои планы, так как я давно уже решил, что проживу долгую и счастливую жизнь! Я не собирался сидеть на «малолетке». Мне вполне хватило впечатлений от детского дома!
Я понимал, что Тамара любит этого козла и преданность его чудовищным желаниям сведет ее в могилу. Если она получит передозировку, то что тогда будет со мной? Неужели моим официальным опекуном станет этот синий уголовник, который мнит себя Тони Монтаной? Нужно было действовать, но как? Что предпринять, чтобы изменить ситуацию? Это был настоящий вынос мозга, а времени для решения проблемы оставалось не так много…
* * *
В тот день я достал Маркиза из коробки и вывел его погулять. Мы посидели во дворе под массивной ивой и решили, что так дальше продолжаться не может и все должно быть прекращено в течение недели. Маркиз предложил мне план по нейтрализации опасности, и за пару дней я выстроил вполне жизнеспособный алгоритм дальнейших действий.
В тот день у Тамары был выходной, и я весь вечер провел в студии. Вернулся я очень поздно, и в квартире стояла подозрительная тишина, лишь в ванной горел свет и дверь была приоткрыта. Честно говоря, я испугался и подумал, что кому-то стало плохо, и только поэтому распахнул дверь, и тут я увидел, как Петр хладнокровно вводит в щиколотку Тамары героиновый нектар. Мне чуть не вытошнило, и я бросился в комнату, но по дороге наткнулся в темноте на что-то пушистое и мягкое!
В коридоре на полу в неестественной позе лежало тело Маркиза. Он не подавал признаков жизни. Я взял его на руки, но он не дышал, и меня затрясло от шока. Я сел в кресло и зарыдал. Я гладил то, что было мне дороже всего на свете, и не понимал смысла происходящего в этом мире.
В комнату вошла Тамара, посмотрев на меня равнодушно, она пообещала завтра же отправить меня в психушку или сдать обратно в детдом, а потом ко мне подковылял Петр, вырвал из рук Маркиза и швырнул его на пол:
– Сейчас же выбрось эту дрянь!
В следующую секунду я увидел замах, зажмурился, и резкая волна теплом разлилась сначала по голове, а потом и по всему телу.
Очнулся я на кухне. Раскладушка была мокрой насквозь от мочи, и мне жутко хотелось пить. Не знаю, как долго я был в отключке, но дядя Петя храпел на весь дом, в раковине валялся шприц, а туфли Тамары валялись в коридоре с оторванными каблуками.
* * *
