– Не слушай его, Кристина. Борис требователен к сыновьям. Мы воспитаны по правилам, которые нельзя нарушать.
– А Мирон нарушает? – догадалась я.
Степа хохотнул.
– Скорее, он их игнорирует.
– А заодно гробит себя в подвале. Степке лучше как следует продать его гениальное искусство, чтобы хватило денег на новые глаза и спину, – Борис махнул рукой и сменил гнев на милость. – А не слушай меня, Кристина. Что-то я и правда включил старого ворчуна. Сам со спиной страдаю и не вижу ни черта вблизи. Мирошка чудак, конечно, но гениальный. Завидую ему. Мой папка игнорировал мои творческие потуги и направил талант в созидательное русло. Я поем в кабинете.
– Боря! – возмутилась Светлана.
Но он клюнул ее в щеку, забрал чашку и второй кусок пирога.
– Не ворчи, жена. Надо посмотреть фасады до вечера.
Светлана махнула на него рукой и отпустила.
– Вот так всегда, – проговорила она. – Я думала, что мы всей семьей посидим. Боря ушел, едва поел, а Мирон и вовсе не появился.
– Не обижайся на них, мама, – поддержал ее Степа.
– Я не обижаюсь. Но хотелось произвести впечатление на Кристину. Как будто мы большая нормальная семья.
– Вы отличная семья, – вмешалась я. – Мне очень приятно познакомиться и с вами, и с Борисом Сергеевичем. Я совсем не ожидала, что вы такие милые и радушные.
Светлана усмехнулась.
– А чего ты ждала? Что мы волки и сожрем тебя?
Я пожала плечами.
– Не знаю. У меня не было до сих пор таких знакомых. Я недавно в Москве.
– Провинциалка? Какая прелесть. Я тоже была такой сто лет назад. И никогда не стану вести себя в духе пафосной столичной стервы. Слишком хорошо запоминается московский снобизм.
За этими словами скрывалось, наверное, много историй из балетного прошлого Светланы. Я ужасно хотела сидеть с ней в этой прекрасной гостиной, пить чай и слушать до ночи. Но Степан очень вовремя напомнил о цели моего визита.
– Мама, ты совсем заболтала Кристину. Я провожу ее к Мирону.
– Проводи, конечно. А когда вернется, мы еще чайку попьем. Возможно, и поужинаем.
Светлана подмигнула мне. Не знаю, шутила она или серьезно настраивала меня на ужин. Я была готова на все.
Зато по пути к подвалу мне стало не себе. После слов Бориса о сыне я немного опасалась знакомиться с Мироном. Мне нравились его работы, но отшельничество в подвале попахивало девиацией.
– Степа, а он не разозлится, что мы врываемся? – спросила я на лестнице
– Если разозлится, то будет это скрывать, – ответил Степан. – Я предупреждал его, не переживай. Папа утрирует многое. Мирон веселый парень на самом деле.
– Подвал делает его немного зловещим.
– Заскоки, – Степан пожал плечами. – У всех свои тараканы. Уверен, у тебя тоже есть.
У меня были, конечно. Но я не стала о них рассказывать, хотя Степа этого ждал.
Не получив от меня ответа, он принял молчание за окончание темы и толкнул дверь в подвал.
Я думала, это будет какая-то яма, типа землянки или погреба, как у бабушки в доме. Но подвал Бероевых был под стать дому. Просторная комната, может, чуть меньше гостиной. Темное пространство освещали лампы с теплым светом. Посередине стоял мольберт со свежим холстом. Нижняя часть уже была расписана, но я не видела деталей издалека.
Краски, палитра, кисти, вода в бутылке разбросаны прямо на полу. Никаких стульев, табуретов, кресел.
Я просканировала помещение взглядом и нашла в углу кушетку, а на ней Мирона.
Его я тоже узнала по фото. Я нашла немного в сети и затерла до дыр. Теперь до дыр я терла глазами самого Мирона.
Он валялся на кушетке, свесив ногу, смотрел в одну точку.
– Мир, привет. Ты жив? – крикнул Степа.
Мирон и ухом не повел. Он продолжал глазеть в потолок, но соизволил ответить.
– Что со мной будет? Живой.
– Работа кипит? – посмеивался брат, подталкивая меня вперед. – Я принес тебе мамин пирог, и кое-кто хотел познакомиться. Помнишь?
– Помню. Летописец с искусствоведческого. Или журналистка?
– Я курсовую пишу, – пропищала я как мышка.
– Молодец какая.
Мирон наконец повернул голову в нашу сторону. Я ждала то же равнодушие в глазах, что и в голосе. Но он рассмотрел меня очень даже неравнодушным взглядом. Огонь его глаз заставил меня нервничать сильнее, чем визит в дом богачей и знакомство с его родителями.
В очередной раз я ждала какого-нибудь подвоха или гениального закидона. Но Мирон разочаровал меня в самом приятном смысле этого слова.
– Как зовут? – спросил он.
Я открыла рот, но забыла, как говорить, кашлянула, икнула и крякнула кое-как:
– К…тина.
– Тина? – переспросил Мир.
– Кристина, – подсказал вместо меня Степа.
– Мне нравится Тина, – упрямо повторил его брат.
Отдышавшись, я смогла проговорить более-менее внятно:
– Тина – это прикольно. Мне нравится. Хотя никто так меня не называл.
– Значит, я буду первым, – обрадовался Мир.
Он сел на кушетке, растрепал свои волосы и забрал у Степы тарелку с пирогом. Но при этом не сводил с меня глаз.
– Можешь присесть сюда? – спросил Мирон, указывая туда, где только что валялся сам.
Я кивнула и послушно опустилась. Мы оказались слишком близко. Я чувствовала тепло его тела и ощущала запах. По спине пробежали мурашки. Я с трудом сдерживала дрожь.
Мир вообще никак не реагировал на меня. Он откусил кусок и поставил тарелку на пол, а потом и сам стек с кушетки и встал передо мной на колени.
Окей, он все же реагировал.
– Мир, ты поговоришь с Кристиной? – спросил Степа и напомнил. – Ты обещал.
– Да-да, конечно, – быстро проговорил Мирон, рассматривая меня с пола. – Волосы у тебя безумные…
Свободной рукой он потянулся ко мне, и я отпрянула, немного перепугавшись.
– Можно? – спросил Мир. – Я немного хочу… поправить.
Я глянула на Степу и увидела, как он закатил глаза и посоветовал:
– Лучше не сопротивляйся.
Звучали эти слова весьма двусмысленно, но Степану я верила. Не могла представить, что кто-то из них обидит меня здесь. Хотя подвал был очень подходящим для насилия помещением.
– Можно, – сказала я тихо Мирону, окончательно заинтригованная.
Мирон тотчас выправил мои волосы из-за ушей и растрепал их. Я чуть не застонала, потому что приглаживала пушистые волны сто лет перед визитом сюда.
– Глаза потрясающие. С этими волосами… И брови… в разлет.
Мирон провел пальцами по моим бровям несколько раз медленно, чуть надавливая. Он как будто запоминал форму и продолжал при этом таращиться на меня в упор.
– Ты ее пугаешь, Мир, – предположил Степа из-за его плеча.
– Пугаю? – спросил Мирон, продолжая сверлить меня своими глазами.
Они были синими, яркими, даже в полумраке подвальной студии.
– Не пугаешь, – сказала я смело.
Страшно мне не было, но волнительно – да. А еще жарко. Я вся горела, глядя Мирону в глаза. Когда он касался меня – будто маленькие импульсы тока проникали под кожу и отправлялись гулять по телу.
– Тогда я оставлю вас, – понимающе предложил Степа.
Я кивнула, зачарованно глядя на Мира. Едва Степан ушел, Мирон отпустил меня и отошел к мольберту. Он снял с него холст, подвинул к дивану краски, кисти, палитру, сел прямо на пол и стал писать.
– Прости, что набросился, – говорил он, глядя то на меня, то на холст. – Но ты пришла, и меня осенило. Я только набросаю по цветам, чтобы не забыть. Три дня не мог понять, что нужно вверху. Откинься на спинку. Устала, наверное, прямо сидеть.
Я выдохнула и расслабила спину.
Мы сидели в тишине, обмениваясь взглядами. Вернее, я смотрела на Мирона постоянно, а он поглядывал на меня из-за холста время от времени. Это взаимодействие ощущалось так интимно. Я потеряла счет времени, только считала удары сердца между его взглядами.
Но в конце концов я все-таки вспомнила, зачем пришла.
– Мы можем поговорить? – спросила я аккуратно.
– Чи-чи-чи, – зашикал он на меня. – Чуть позже. Мне нужно минут пять. Может, десять.
Конечно, я не спорила и не напоминала, когда пять минут превратились в два часа.
Он не извинялся за задержку, но позволил посмотреть результат.
– Ух, – только и смогла я сказать, глядя на полотно.
– Что чувствуешь? – сразу вцепился Мирон, пытаясь понять первое впечатление.
– Жутковато.
Внизу я видела огонь и руины. Дым служил переходом от земли к небу, которое было серым, как мои волосы. Облака завивались клубами мышиного пепла, а из туч проступали… глаза. Мои глаза?
– Это апокалипсис?
Мне ничего больше в голову не пришло.
Мирон усмехнулся очень довольно и сказал:
– Не исключено.
– А что хотел сказать автор? – спросила я не в силах прекратить заигрывать с гением.
– Возможно, это судьба.
Я не стала спрашивать: судьба человечества или человека? Все эти вопросы казались глупыми на фоне случившего с со мной сейчас соприкосновения. Или не только со мной? С нами?
– Ты пришла ко мне, – сказал Мирон. – Хотела поговорить?
Я встрепенулась и с трудом сбросила с разума оцепенение.
– Да. Я пишу о развитии изобразительного искусства. Искала ярких, молодых авторов.
– Что ж… у тебя хороший вкус.
– А у тебя гигантское самомнение.
Мирон усмехнулся.
