– Я сама разберусь! – говорю я ему в спину, но не выпускаю стёрку из рук. Я ненавижу Эдика, но мне приятна эта маленькая победа. Да, эти девочки не очень уважают меня. Зато Эдика боится весь класс. А он меня любит.
Иногда, когда Эдик особенно достаёт, я соглашаюсь с ним погулять. Тогда он приходит ко мне домой, стучит в окно, и мы вместе ходим по лугу. Он рассказывает про мальчишеские драки, в которых он всегда побеждает. Эдик скучный, каждый раз я никак не могу дождаться, когда закончится наша прогулка. Но в голове у меня уже закладывается, пока очень глубоко, маленькая, не осознаваемая ещё формула.
Вам нужен готовый на всё поклонник? Возьмите не самого умного мужчину. Дайте ему немного надежды. Не соглашайтесь быть с ним, но и не отвергайте. Дружите с ним – дружите, конечно же, в кавычках. Поправляйте красиво волосы, тепло ему улыбайтесь. Изобразите интерес к его дурацким увлечениям. Берите, он ваш. Конечно, в семь лет я не думаю об этом так цинично. Мне лишь начинает казаться, будто от мальчиков не стоит ожидать чего-то хорошего. Но и они могут приносить пользу.
***
Через год начинается новая буря – мама просит раздела московской квартиры. Московская бабушка, которую я так давно не видела, обрывает трубки всем маминым родственникам, у которых есть домашний телефон. Мама вздумала делить квартиру на Путевом проезде. Какое она имеет право. Мама стойко отказывается общаться с бабушкой.
– Опять твоя звонила – вздыхает тётя Катя, садясь за стол на нашей неопрятной кухне – Свет, ну что за истеричка…Может не будешь связываться?
– Почему это не буду? – мама будто даже весела. – Мне от них на хер ничего не надо. Но для Ленки я у них эту квартиру с кровью выгрызу. Сука, они бы хоть раз бы спросили, на что мы живём? Твари.
– Смотри, я б не выдержала, наверное, – тётя Катя снова вздыхает.
– А я выдержу. Кать, Ленка тоже хочет нормально жить – мама гладит меня по голове.
Я вспоминаю, как сильно завидую детям тёти Кати – они тоже девочки и живут в квартире с красивым ремонтом. Они всегда хорошо одеты, часто у них появляются новые игрушки. Чудо-машина дом для Барби, о котором я боюсь даже мечтать. Я ношу вещи, из которых они выросли. Совсем ещё неплохие – так говорит тётя Катя. Тётя Катя хорошая. Но всегда, когда я прихожу к ним в гости, её дочки смотрят на свои старые вещи свысока. Я хочу свою, новую одежду.
На день рождения папа присылает мне телеграмму, а мама дарит десять «киндеров» и мягкую игрушку – собаку в розовой кепке, которую мы называем Гаврош. После, я первый раз пишу папе письмо – мне так хочется, чтоб ты приезжал, а на день рождения дарил бы мне подарки, как мама. Перед школьными каникулами папа присылает ещё одну телеграмму – они с бабушкой ждут меня в Москве на каникулы.
– Ты хочешь поехать? – у мамы в голосе сомнение.
– А ты не обидишься? – осторожничаю я. Поехать мне очень хочется.
– Ну езжай. В конце концов, он твой отец, она бабушка. Может престанут из-за квартиры скандалить – позволяет мама.
Мы едем в электричке в Москву, я ёрзаю от нетерпения, мама инструктирует:
– Про мою личную жизнь ни слова! Про работу тоже. Куда я с кем езжу, не вздумай даже – не их собачье дело. Бабушка всем потом мозги вывернет.
Я понятливо киваю. Конечно, вывернет.
На Ленинградском вокзале мама передаёт меня папе вместе с рюкзаком вещей. Они стараются не смотреть друг на друга.
– Свет… – говорит папа наконец – я не против квартиру делить, но мать…
– Всё – мама машет рукой – Пол – квартиры наши, так что идите на хуй оба! Вот Ленка по тебе скучает, держи. Ребёнку только нервы не трепите – мама разворачивается и идёт к билетным кассам. Мы с папой остаёмся на асфальте, украшенном плевками и окурками. А потом тоже идём – к метро.
Я вдыхаю давно знакомый запах подземки. Так больше не пахнет нигде. Мы с папой едем на Новослободскую – я прошу его подождать несколько минут, пока я посмотрю на мозаику с цветочком, похожим на очищенный мандарин. Мозаика на месте – оранжевые сочные лепесточки совсем не изменились.
В квартире у бабушки тоже свой особенный запах – пахнет книгами, немного Кузиными «ссаками» и чуть хлоркой – с ней бабушка моет пол.
Мы садимся за стол. Борщ, вареники с картошкой и грибами. Я окунаю вареник в сметану – московская бабушка готовит вкусно.
Я жалуюсь им на Эдика, рассказываю про муми-троллей, свои книжки, луг и свои оценки в школе – учусь я на одни пятёрки.
– Как там мама, папу тебе нового не нашла ещё? – казалось бы ласково спрашивает бабушка.
Я напрягаюсь.
– Мама работает много – говорю я – На рынке. Ей некогда папу искать.
Бабушка недоверчиво хмыкает.
– Торгашка всегда и была – говорит она папе.
– Мать, помолчи! – папа поднимает взгляд от борща. Бабушка фыркает и отворачивается к кастрюлям. Подбородок у неё чуть трясётся – так бывает, когда она возмущена.
– Чем тебя там кормят, Леночка? – вновь ласково спрашивает она.
– Да всем кормят – я решаю не жаловаться на щи и кабачки – баба Аня разное делает.
– «Баба Аня» – кривится бабушка, в прошлом учительница русского языка – Из тебя тоже деревенщину делают.
Я жую вареник и не отвечаю. Мне очень не хочется быть деревенщиной.
На следующий день мы идём с папой в Макдональдс. Мне кажется, что всё здесь очень «по-американски», как в кино – бумажные коричневые пакетики для еды, большие белые стаканы с жёлтой буквой.
Папа покупает картошку-фри, молочный коктейль и жалуется мне – цены сильно выросли, бабушка болеет и денег со сдачи квартиры теперь еле хватает на жизнь. Поэтому он не приезжает в Тверь. Поэтому они не хотят продавать квартиру.
– Пап, ну мама же работает – я пробую горячую палочку картошки. Вкусно.
– Не хочу я на рынок идти, как мама – папа пожимает плечами – Я попробовал. Это позор, Лен. У меня высшее образование, МГУ.
Я молчу. Мне нравится на рынке. Мне нравится, как выглядит красивая теперь мама. Папа выглядит не так – отёкшее лицо, а глаза налиты красным. Лысина на его голове стала ещё больше. Мне почему-то стыдно слушать про его МГУ.
– Мне, пап, кажется, будто мама поднимается по ступеням вверх, а ты спускаешься вниз – я смотрю на упавшую крошку, чтобы не смотреть на папу.
Вместо того, чтобы разозлиться, он улыбается:
– Ты, Ленка, настоящая поэтесса! – говорит он.
Почему-то это меня расстраивает.
Вечером мы смотрим новости – бабушка и папа громко обсуждают какие-то фамилии и вновь ругаются на телевизор. Я тискаю покрупневшего Кузю. В Твери мы почти никогда не смотрим новости, и мне скучно.
На следующий день мы гуляем в сквере у дома, а вечером папа уходит по делам, оставив меня бабушке. Мне хочется похвастаться ей своими успехами – я быстро читаю, легко решаю примеры по математике.
– Бабушка, а ещё слушай, что я придумала. Рассказ!
Я на память начинаю читать рассказ, который придумала сама и которым я ужасно горжусь.
«Живет на свете Ветерок. Увидеть его никак нельзя, но зато можно почувствовать.
Это он легко колышет занавески, когда открыто окно.
Это он освежает лицо в жаркий летний денёк.
Это он приносит ароматы с далёких лугов и морей.
Решил однажды Ветерок отправиться в путешествие.
Полетел за моря, за океаны,
И встретил там своих собратьев – Шторм и Ураган.
Начали Шторм и Ураган смеяться над Ветерком:
–Какой же ты слабенький! – говорит Шторм.
– Совсем- совсем хиленький! – вторит ему Ураган.
–Я могу легко перевернуть целый корабль! – похвастался Шторм.
–А я могу вырвать с корнем толстое дерево! – подбоченился Ураган.
Задумался Ветерок…Оглядел себя: вроде и правда он слабенький, и правда хиленький…
Но не хочется ему переворачивать корабли!
Не хочется ему ломать деревья!
Нравится Ветерку собой быть!
Нравится ему играть с шёлковыми детскими волосами.
Нравится ему гонять по воздуху пёрышко.
Нравится ему ловить вкусные запахи и разносить их вокруг.
Показал Ветерок Шторму и Урагану язык,
И улетел дальше путешествовать.
«Хорошо, что я такой, какой есть!» – думал Ветерок
Быть собой – это и есть настоящее счастье!»
Я победно смотрю на бабушку, она одобрительно кивает. В духовке почти готово вкусное песочное печенье. Мне очень здорово – в Твери я почти всегда играю одна, и никто не печёт печенья. Я благодарна бабушке за этот вечер и почти люблю её снова.
– Лена, вот ты так хорошо считала примеры! – хвалит меня бабушка – можешь посчитать кое-что для меня?
– Конечно – я готовлюсь показать лучший результат.
– Вот смотри – бабушка хитро смотрит на меня – Папа и мама поженились в апреле, а день рождения у тебя в сентябре. Ребёнка в животике женщина носит девять месяцев. Значит сколько месяцев ты была в животике, когда мама и папа поженились?
Я считаю. Четыре месяца.
– Бабуль, это же совсем легко. Я была у мамы в животике четыре месяца. Давай посложнее – улыбаюсь я.
– Правильно – кивает бабушка – А ты знаешь, что приличные девушки не беременеют до свадьбы?
Откуда это ощущение? Будто мне подсунули горькую конфету в красочном фантике. Мне больше не хочется показывать свои успехи. И зачем только я читала ей свой рассказ, говорила ей о своей жизни…Я очень давно хочу спросить бабушку кое о чём.
– Если бы мама и папа не забеременели… – я опускаю голову вниз. Мне очень обидно спрашивать такое и будто вся кровь из тела переносится на моё лицо – Если бы мама и папа не забеременели, то не было бы меня. Бабушка, ты что, хотела бы, чтобы меня не было?
В ответ я слышу лишь тишину и тиканье часов. Бабушка не смотрит на меня. Несколько секунд я молча наблюдаю за ней.
– Не говори глупости – наконец отвечает она – Пойдём, печенье готово.
Бабушка встаёт с дивана, идёт на кухню. Я иду за ней, смотрю на подол её разноцветного халата – цветочки на нём чуть плывут от собравшихся в глазах слёз. Мы едим печенье. Оно не такое вкусное, как могло быть, потому что мы едим его с плохим настроением.
Когда в квартире уже темно и бабушка с Кузей спят в своей комнате, приходит папа. Я просыпаюсь от того, что он долго шумит в коридоре. Потом он вдруг заходит в большую комнату – я сплю тут, на разложенном кресле-кровати, и включает свет.
– Пап! – возмущаюсь я – Я сплю!
– Ленка…– папа садится на край кресла-кровати – Ленка моя…
От папы сильно пахнет алкоголем, глаза его покраснели и смотрят на меня как-то глупо. Я не люблю, когда у папы такие глаза.
– Ленка, я так тебя люблю! Так скучаю по тебе – говорит папа и гладит меня по голове. Мне неприятен его запах. Мне неприятно, что он сидит на постельном белье в уличных брюках.
– Пап, иди спать! – я убираю голову из-под его руки – Ты пьяный!
– Ленка, доча…– папа продолжает бессвязно бормотать – такая ты умная, поэтесса…
В горле у него что-то булькает и по комнате расстилается неприятный аромат отрыжки.
– Пап, отстань! – уже почти кричу я – Иди спать!
– Ленка, доча…– папа пытается обнять меня. Вдруг я чувствую ужасную ярость. Волна злобы поднимается от самого живота к горлу. Кажется, что грудь мою рвут на части тысячи маленьких чертят. К глазам подступают горячие слёзы.
– Ненавижу тебя! – кричу я и бью папу подушкой – Если ты меня любишь, почему не приезжаешь? Почему работать не идёшь? Зачем пьёшь водку?
Я толкаю папу со всех своих детских сил, он падает на пол. Несколько секунд он бессмысленно смотрит вокруг себя, а потом кладёт щёку на сложенные ладони, как ребёнок, и закрывает глаза. С ужасом я вижу, что его брюки начинают темнеть в паху. По комнате вновь расстилается неприятный запах, на этот раз мужской мочи.
Слышатся бойкие бабушкины шаги – видимо, она проснулась от шума. Зайдя в комнату, бабушка замирает на несколько секунд в дверном проёме.
– Иуда! – шипит она сквозь зубы – опять нажрался, скотина!
Бабушка переводит взгляд на меня. Губы у меня трясутся, я закрываю ладонями лицо, чтобы не смотреть на папины штаны.
– Это всё мать твоя проклятая! – бабушка шипит уже мне – не был он таким раньше, не был! А теперь она его еще и обобрать хочет, квартиру эту я им выбила! Надеялась, что она честная, а она блядь тверская. Так и передай ей – проклинаю я её!
– Да пошла ты! – кричу неожиданно я. Голос у меня тонкий, детский. Я чувствую, как ужасно звучат такие слова моим голосом, но не останавливаюсь – Не смей про маму говорить! Это я тебя проклинаю!
На бабушкиных глазах собираются слёзы, а я ухожу на кухню. Там я сажусь на табуретку. Со странным сладострастием я вспоминаю все обидные моменты из своей восьмилетней жизни. Папа не приехал на 1 сентября. А вот мама кричит на меня, чтобы я не мешала ей отдыхать после работы. Московская бабушка говорит все эти слова, а тверская не моет руки и может пальцем задавить таракана. Девочки в классе не очень-то дружат со мной, а Эдик, дебильный Эдик пинает мой портфель, и мне не у кого просить защиты. Нормальный папа защитил бы меня. Но мой папа вот такой. От всех этих мыслей мне нестерпимо жалко себя – так, что в горле становится больно, будто я проглотила всухую большую таблетку. В комнате через стенку суетится бабушка: раздевает папу и моет с хлоркой пол. Я слышу, как она при этом рыдает и всхлипывает, но её мне вовсе не жаль. От осознания того, что ей больно от моих слов, я чувствую удовлетворение.
