– Им было по семь лет, они не знали, что такое самоубийство, – Роуз вздохнула и грустно улыбнулась, – они пытались научиться летать.
* * *
Здание островного министерства внутренних дел настолько компактно, что в нём вряд ли разместилась бы полиция среднего городка на континенте. Издалека двухэтажное здание казалось коричневым. С приближением глубокие вертикальные деревянные панели словно раскрылись. Стало ясно, что строители почти не нарушили местных архитектурных традиций. Стен как таковых не было. Панели были похожи на огромные, длиной от земли до крыши, вертикальные жалюзи, за ними скрывалось от солнца здание из стекла. Когда такси с Давыдовым и Роуз остановилось перед входом, двое полицейских как раз докуривали сигареты.
– Инспектор Энели Туилаги? – переспросил тот из них, что постарше, кивнул и показал в глубь стеклянного коридора, дышащего прохладой: – Проходите, он как раз вас, похоже, и ждёт.
Инспектором оказался небольшой человек в накрахмаленной рубашке, застиранной и наглаженной традиционной юбке, которую часто носят местные мужчины[7 - Тупену, саронг, лунжи, сулу вакатага или лава-лава – традиционный предмет одежды жителей Индонезии, Тонга, Самоа, Фиджи и ряда других стран.], и тёмных пыльных резиновых шлёпанцах, надетых на босые ноги с огромными белыми мозолями вместо пяток. Он стоял на табуретке и свёрнутой в трубку бумагой безуспешно гонял по стеклу обезумевшую от попыток вырваться наружу огромную муху. Туилаги на секунду полуобернулся к вошедшим, этим и воспользовалось насекомое, оно с жужжанием переметнулось к соседнему окну. Инспектор с сожалением проводил его взглядом, спрыгнул на пол и поздоровался с вошедшими кивком в сторону приставленных к столу стульев, а сам занялся мухобойкой. Разгладив исписанную чьим-то торопливым почерком бумагу, он придал листкам вполне пристойный вид и вернул их в лежащую на столе коричневую папку. Завершив таким образом переход от боевых действий к мирной жизни, Туилаги начал внимательно читать копию своего же доклада, которую Давыдов взял у Андрэ.
Дочитав до конца и удовлетворённо хмыкнув, словно оценивая чужую работу, инспектор наконец заговорил.
– Мистер… – и, услышав подсказку, распевчато повторил, – Да-вы-дов. – Потом тяжело вздохнул и продолжил. – Дело там, похоже, не чисто, но никаких прямых улик. Точнее вообще нет улик, не считая старой трубы от перил. Зато есть запись с камер видеонаблюдения, которая не оставляет сомнений: в момент гибели Клейн был один.
Инспектор смиренно сложил руки на животе.
– Если бы знать мотив, – он улыбнулся, – но ваш американский фонд, которому принадлежит право сорокадевятилетней аренды острова, является крупнейшим нашим налогоплательщиком и одновременно благотворительной организацией. При его непосредственном содействии на различные гранты также построены две больницы, проведена канализация по периметру островов… Я только успел опросить самого Осмолова и его сотрудников, а мне уже позвонили из правительства…
– Правительство против расследования? – удивлённо переспросила Роуз под неодобрительный взгляд Давыдова.
– Что вы, что вы, – запричитал полицейский, – никто не был против, – тут Туилаги явно переборщил с выражением смиренности на своём лице. – В том телефонном разговоре меня просто попросили выразить сочувствие и соболезнования, интересовались психологическим состоянием на острове, а также просили уточнить дальнейшие планы фонда и института. – Только при этих словах Туилаги, наконец, улыбнулся полностью и на миг почудилось, что в прищуре его узких глаз смиренность вдруг сменилась на что-то диаметрально противоположное. Спустя секунду он вновь был полностью серьёзен.
– Вы допросили всех? – поинтересовался Давыдов.
– Допросить не успел. Только познакомился, – вновь с прежней улыбкой уточнил Туилаги, – со всеми восемью сотрудниками института, включая их руководителя Осмолова. В момент гибели Клейна они завтракали. То есть у всех стопроцентное алиби. Клейна обнаружил Эдди Коэн, тридцатипятилетний темнокожий еврей, это их повар и он же по совместительству помощник видеоинженера-компьютерщика Павла Усманова. За завтраком они слышали звук мотора катера, ветер дул с северо-запада, поэтому было слышно. Но Клейн так и не поднялся наверх. Вот Эдди вместе с Усмановым спустя какое-то время после завтрака и стали просматривать на записях с камер наблюдения, куда направился гость.
* * *
Туилаги взял со стеллажа за спиной коричневую папку, аналогичную той, в которой покоилась «мухобойка». Перелистывая тощую стопку листов, он словно убеждал себя, что ничего не забыл. И только после этого сказал то, что, по-видимому, считал главным.
– Вот ещё очень «удачное» совпадение: ночью отключался электрогенератор. Довольно надолго, если быть точным, – он заглянул в папку, – на тридцать девять минут. То есть почти три четверти часа все камеры на острове были выключены. Об этом мне тоже сообщил Эдди. Причина: в трансформаторном щитке обнаружили крысу, её тельце и вызвало короткое замыкание… Трансформаторный шкаф практически герметичный, поэтому удивительно, что в него попал зверёк. И, похоже, одновременно с этой «аварией» на перилах появились повреждения.
Туилаги улыбнулся и тут же вновь спрятался за выражением смиренности на лице.
– У вас есть данные живущих на острове?
В ответ Туилаги, со словами «Я только успел сделать копии паспортов и провести предварительный опрос», протянул Давыдову листок с именами и фамилиями, напротив каждой из которых стояли дата и место рождения, а также данные паспортов.
Список, составленный инспектором
Осмолов Тимур, россиянин (место рождения: Ленинград, СССР), 56 лет (19 января 1951), профессор, руководитель института.
Пилар Альварес, мексиканка (место рождения: Мехико, Мексика), 49 лет (27 февраля 1958).
Пьер Якобсон Тамм, француз (место рождения: Таллин, СССР), 31 год (12 февраля 1978).
Индира Каур Манви, индианка (место рождения: дер. Манви, Индия), 31 год (22 мая 1978).
Эдди Коэн, израильтянин (место рождения: Гондар, Эфиопия), 35 лет (1 декабря 1974).
Сумико Киёмидзу, японка (место рождения: Токио, Япония), 35 лет (15 августа 1975).
Павел Усманов, россиянин (место рождения: Лондон, Англия), 45 лет (9 сентября 1964).
Эмили Джевонс, англичанка (место рождения: Камбрия, Англия), 51 год (10 октября 1957).
Давыдов одобрительно кивнул.
– Вы сделали это ещё утром?
– До звонка, – улыбаясь ответил Туилаги.
– Постараюсь закончить вашу работу.
* * *
Пристань была всего в нескольких сотнях метров от здания полиции. Простившись с инспектором, Давыдов и Роуз уже через несколько минут оказались на катере.
По дороге девушка недоумевала:
– Получается, что местное правительство покрывает убийцу?
– Давайте не будем делать поспешных выводов, – ответил Давыдов. – Вероятно, они уверены в версии несчастного случая, и тогда вполне логичным выглядит звонок инспектору. А Туилаги сам, в силу своего характера, мог придать данным ему рекомендациям не совсем верный акцент.
Капитаном оказался пожилой полинезиец в застиранной до белизны когда-то синей майке и чуть более тёмных шортах. Он приветливо улыбнулся и с готовностью бросился помогать девушке забраться на борт катера. А выводя судно из гавани, стал рассказывать о местном барьерном рифе. Однако в дальнейшем разговор не сложился.
– Я ничего не видел, – ответил он на вопрос Давыдова о том злополучном рейсе. – На берег обычно не схожу: привёз, выгрузил и в обратный путь. Так было и в тот раз… Погода… Дождь. Поэтому на нём был плащ, – капитан говорил о Клейне только в третьем лице и не называя его по имени. – Я ему предлагал спрятаться в каюте, но он отказался.
Дальнейший путь они проделали молча, любуясь дельфинами, которые сопровождали прыгающий по волнам катер.
При приближении к острову со стороны мыса вдруг послышался странный звук, похожий на шум захлёбывающейся бензопилы. Шум то нарастал, то пропадал. Наконец из-за мыса появился гидроцикл, которым управляла миниатюрная женщина в гидрокостюме. Увидев приближающийся к пристани катер, она чуть снизила скорость, сделала небольшой вираж вправо, а потом резкий влево. Наклонившись к воде в левую сторону, она практически положила гидроцикл набок, и одновременно добавила газ до упора. Струя водомёта выстрелила воду фонтаном метров на пятьдесят. После этого гидроцикл притормозил и медленно приблизился к катеру.
– Хороший трюк, – похвалил Давыдов.
– Да, «фонтан». У меня он получается лучше всего. Прыжки пока только учу, недавно его купила – сказала девушка и представилась, – меня зовут Сумико. Профессор ждал вас с утра, а сейчас уже день… Он в аппаратной. Я вас провожу к нему.
Катер мягко ткнулся в причал. Капитан помог выгрузить вещи и, словно в подтверждение недавно сказанных слов, тут же, развернув судно, тронулся в обратный путь. Знакомая по видеозаписи крутая лестница вела от пристани почти вертикально вверх.
* * *
Ветки хлещут по коже и оставляют на ней красные полосы. Капли росы перемешиваются с потом, соскальзывают и падают на землю. Видно, как ломаются сухие прутья под ногами. Но хруст веток почти неслышен за разъярённым клёкотом чаек. Сквозь них пробивается крик: «На помощь! На помощь!».
– Дай общий план. Смени камеру, – кто-то почти кричит в темноте у экрана.
Резко меняется угол съёмки. Становится видно, как через подлесок бежит ребёнок семи-восьми лет. Над ним, над самыми кустами, чайки уже почти добивают здоровенного попугая какаду. Его шея и одно из крыльев в крови. Птица в очередной раз повторяет так похожий на человеческий призыв о помощи. Кустарник пересекается глубоким оврагом, верхушки зарослей над которым колышутся почти вровень с землёй. Словно оценив непреодолимость для человека этого препятствия, чайки вместе с жертвой зависают посередине. Но мальчишка, на секунду притормозив, вдруг начинает семенить ногами по ветвям, и успевает ударить самую большую чайку кулаком. Отлетев в сторону, та с удвоенной силой набрасывается на какаду снизу. Теснимый с брюха попугай начинает подниматься вверх, удаляясь вместе с водоворотом чаек всё выше от земли. Ребёнок подпрыгивает, но его руки задевают лишь медленно кружащее в воздухе перо. Он замирает, а потом, пританцовывая на тоненьких ветках, которые не выдержали бы и воробья, вдруг начинает бить кулаками воздух вокруг себя.
– Ничего себе, – звучит возглас удивления из темноты, – как бы он не спятил.
Риторический вопрос прерывает почти командный крик:
– Дай крупный план чаек.
Птиц словно бьёт какая-то невидимая сила. Они поочерёдно отлетают в стороны, возвращаются, снова удар, в воздухе пух, перья. Чайки отступают. Лишь одна из них, самая большая, продолжает кружить в небе, словно пытается рассмотреть, как внизу ребёнок разглаживает перья спасённого попугая. Потом и она исчезает где-то в вышине.
– Тимур Маркович, как он это сделал? – Перед экранами сидят двое, чуть подальше, у большого пульта, ещё один, в инвалидной коляске. На центральном мониторе ребёнок счищает с попугая кровь. На других, которые поменьше, типичные виды тропического курорта: пальмы, тропинки к морю, продолговатый пляж, прозрачная вода в лагуне… Десятки, если не сотня экранов выстроены полукругом. На мужчинах, сидящих у мониторов, зеленоватая униформа. Если бы не толстые профессорские очки на носу одного и довольно интеллектуальные лица обоих, их можно было бы принять за охранников.
– Кто его знает, Пьер. Этому мы его не учили. – Носатый брюнет лет шестидесяти, в очках, с выделяющимся животиком поправляет рубашку. Становится видна пришитая над нагрудным карманом табличка с фамилией «профессор Т. Осмолов». Он поворачивается, встаёт:
– Роуз, Давыдов, вы привезли нам удачу. Это первый проблеск за семь лет. И это почти победа. Получилось! – Он с особым выражением произносит последнее слово. Он направляется к гостям, но в результате подходит к сотрудникам, которые начинают собираться в коридоре у полуоткрытой двери. Новости в этом маленьком коллективе, похоже, распространяются мгновенно. У всех взволнованные лица, радостные, удивлённые, недоумённые.
– На ужин всех жду на террасе, – объявляет профессор, – у нас сегодня праздник в честь гостей и первого успеха. – Одним он пожимает руки, других хлопает по плечу, наконец, останавливается около женщины, стоящей в углу. – Пилар, у него начало получаться.
Ответная улыбка у женщины выходит какой-то неуверенной, словно она знает или чувствует то, что ещё неведомо профессору.
Осмолов опять разворачивается к гостям.
– Знакомьтесь: это Пилар – моя муза, учитель музыки, китайского и испанского языков. Павел Усманов, отвечает у нас за компьютеры и всё с ними связанное. Эмили Джевонс, наш доктор. С Сумико вы уже познакомились. Индира Манви. Эдди, наш повар. Пьер, наш главный администратор и мой помощник.
Он быстро представляет всех собравшихся. Затем называет по имени гостей:
– Максим Давыдов и Анна Роуз, представители нашего главного спонсора и заказчика. – И тут спрашивает: – Вас уже разместили? Нет? Пьер проводит вас в гостевые апартаменты, и жду вас у себя в кабинете под красной крышей.
* * *
Гостевыми апартаментами оказались две просторные смежные комнаты, похожие на гостиничные номера, стены которых были украшены картинами. В комнате Давыдова на одной из фотокартин была изображена спящая девушка, которая вместе с подушкой левитировала над кроватью. В комнате Роуз внимание привлекала репродукция картины Марка Шагала «Прогулка», на которой мужчина держал за руку взлетевшую вверх вопреки законам гравитации женщину.
Оставив вещи, Давыдов и Роуз вышли в маленький сад, вокруг которого были выстроены домики-апартаменты всех членов института Осмолова. Кабинет профессора, красная крыша которого выделялась ярким пятном, был направо, но слева, из-за скалы, которой заканчивался сад, доносились взволнованные голоса. Давыдов и Роуз дошли до скалы и сквозь заросли кустарника увидели членов института. Они окружили сидящего в инвалидной коляске Павла Усманова.
– Это правда? – жарко спрашивала у него японка Сумико, которая встретила катер верхом на гидроцикле. – Это точно не твои штучки со спецэффектами?
– Это было на самом деле? – вторила ей Пилар.
– Нам кажется, что всё это вымысел, что это придумали ты и профессор, – недоумевал Пьер, который ещё недавно стоял рядом с Осмоловым в зале для наблюдений за Филиппом, а затем провожал гостей до их комнат.
– Здесь не было ни одного спецэффекта, – отвечал инвалид. – Я сам в шоке и не знаю, что об этом думать.
Участники короткого напряжённого диспута на миг замолкли. Потом индианка Индира произнесла:
– Даже не знаю, что сказать. Получается, профессор прав. Получается, это действительно возможно. Я уже в это не верила.
Давыдов и Роуз развернулись и пошли на встречу с Осмоловым.
* * *
Одна из стен кабинета профессора полностью составлена из огромных окон. Сейчас они открыты, ветер колышет прозрачные занавеси. Непрерывный пересвист птиц и другие звуки словно превращают кабинет в участок леса.
– Это ещё не полёт, но он сделал то, на что по легендам способны только святые, йоги и буддийские монахи.
Огромный кабинет для Осмолова, кажется, мал, он ходит по нему, как тигр по клетке, постоянно натыкающийся на прутья-стеллажи, прутья-столы, прутья-стулья. Кажется, что этот большой, грузный человек вдруг враз помолодел. Его движения порывисты, волосы растрёпаны, глаза горят. Он останавливается у старинной гравюры, по виду семнадцатого (максимум восемнадцатого) века, на которой изображён парящим на приличной высоте монах.
– Вы знаете историю этого святого? – профессор словно обращается к аудитории. – Французский юродивый Иосиф Купертинский[8 - Джузеппе из Копертино, также известный как Иосиф из Купертино и Иосиф Купертинский (1603–1663) – итальянский монах-францисканец, канонизированный в 1767 году.]. Он демонстрировал левитацию самому Папе Римскому Урбану VIII. К моменту смерти в 1663 году, а умер он шестидесятилетним, монахи зарегистрировали более ста «вылетов». Но он был юродивым – это потом его объявили святым, – и не мог управлять парением, взлетал всегда спонтанно, когда молился. Чаще всего парил во время богослужений, чем пугал паству. За это, – хихикнул Осмолов, – его и сослали в один из отдалённых монастырей. Исследовать это явление церковь не решилась. Церковь вообще хранит очень много секретов. Помните «Аки посуху» из Библии? Кстати, по легендам и русский святой Василий Блаженный[9 - Василий Блаженный – юродивый, один из наиболее почитаемых московских святых. Умер в 1551 году, канонизирован в 1588 году. Московский Покровский собор, называемый храмом Василия Блаженного, расположен на Красной площади.] на глазах у сотен верующих не раз форсировал Москву-реку именно таким способом.
Он чуть сдвинулся вправо к нескольким фотографиям йогов, застывших над землёй в позах Лотоса.
– Эти тоже всё скрывают, – пренебрежительно кивнул Осмолов, – всю жизнь ограничивают себя во всём, отказываются от женщин, вина, мягкой постели, потом часами читают свои мантры, чтобы взлететь на несколько сантиметров. Я был в Индии, посещал Тибет, разговаривал со многими дервишами и монахами. Знаете, что они мне предложили? На десять-пятнадцать лет уйти в их монастырь, постигать бытие. И только потом, после просветления, предполагали они, я, возможно, смогу левитировать. Идиоты, мне не нужно это одному, эти возможности скрыты в каждом из нас.
Профессор крутанулся на каблуках, шагнул вперёд.
– Мальчишка поможет нам понять, какие участки мозга отвечают за левитацию. Но самое главное даже не это. Мы сможем явно продемонстрировать всему миру, что левитация и прочие сверхспособности – это не миф, не сказки. Чтобы развить их, нужно просто заниматься с ребёнком. Обучать его так же, как мы обучаем детей музыке или математике… А потом, потом…
Осмолов остановился и, словно освобождаясь от каких-то мысленных картин, встряхнул головой.
– Роуз, Давыдов, мы на пороге великих открытий, человечество изменится. Вы представляете, каким будет мир? Какими будем мы? – Он попытался подпрыгнуть, взмахнул руками, потом, словно поняв, как это выглядит со стороны, грузно упал в кресло.
Роуз и Давыдов переглянулись, но промолчали. Осмолов и не ждал ответа. Он бы больше обрадовался вопросам, но не дождался и их. Он вновь вскочил, порывисто кинулся вперёд, схватил с полки какой-то фолиант.
– Понимаете, в чём проблема? Левитация или неконтролируема, или достижима лишь на непродолжительное время, – профессор умолк, как будто пришёл к этому выводу только сейчас. Задумался и вдруг заговорил совершенно о другом, словно потеряв нить рассуждений.
– Все слышали о детях, воспитанных животными. Но Киплинг приукрасил историю про Маугли. Новорождённый, попав к медведям или волкам, становится зверем. Верните его в человеческое общество – и он умрёт.
Осмолов взмахнул рукой, словно опуская топор палача.
– Это десятки раз подтверждалось практически. И потреблением сырого мяса дело не ограничивается. В Африке нашли юношу, воспитанного антилопами. Он бегает на четырёх конечностях со скоростью пятьдесят шесть километров в час. Это в полтора раза быстрее, чем мировой рекорд в беге на сто метров. А этот бежит с такой скоростью десятки минут… А на Фиджи ребёнка воспитали курицы – родители сразу после рождения заперли его в курятнике. Он кудахчет и отказывается ходить, скачет на корточках, как курица. В любом помещении ищет место повыше, пытается взгромоздиться на насест…
Осмолов остановился, переводя дыхание, и вновь поднял руку, но теперь для того, чтобы изобразить ею почти танцевальное движение.
– В детстве мы легко учим языки, рисование, пение… В нас очень просто было развить способности к музыке или точным наукам. Кто из вас играет на музыкальных инструментах? – вдруг резко спросил он.
Давыдов и Роуз отрицательно покачали головами.
– А знаете почему? Родители недосмотрели. Колыбель Моцарта стояла у клавесина, на котором его отец-капельмейстер разучивал мелодии, а его мать – сама дочь музыканта, она постоянно пела серенады. От самого зачатия Моцарт был погружён в музыкальную среду, он был практически вылеплен из музыки, поэтому и написал свой первый менуэт в шесть лет. Давыдов, у вас дома звучала музыка? Во что вы играли со своим отцом?
– В шахматы, причём лет с двух, – гордо выпрямился Давыдов, и кресло под ним тяжело скрипнуло, – в шашки, решали головоломки…
– У вас должен быть прекрасный аналитический ум. Всё правильно – вы пошли в науку, стали учёным. Из вас мог также получиться прекрасный детектив, следователь, журналист, – Осмолов взялся за кувшин с водой, на секунды замолчал, отпивая из стакана, и не заметил, как многозначительно Роуз смотрела на своего спутника.
– Итак, среда, в которую попадает младенец сразу после рождения, определяет, кем он станет – человеком, волком или курицей! Музыкантом или учёным. Социализация имеет основное значение. Почему мы ходим на двух ногах? Мы стараемся быть похожими на окружающих, на своих родителей. И то, что мы усваиваем без каких-либо усилий в один, два, три или четыре года, в дальнейшем даётся с трудом или вообще не даётся. Клавесин вам теперь не одолеть, это не шахматы, – дёрнул головой профессор в сторону Давыдова и многозначительно постучав указательным пальцем по лбу закончил. – Всё дело в мозге, а он развивается только тогда, когда используется. Мозг ребёнка с самого рождения запрограммирован на обучение, и пока идёт его активный рост (после трёх лет он существенно замедляется, а после шести практически прекращается), ребёнку не требуется никакой дополнительной мотивации для обучения. Если грамотно организовать процесс, любой ребёнок с наслаждением будет учиться всему, что вы ему предложите. И делать он это будет с такой лёгкостью, которая и не снилась детям школьного возраста. Другое дело, что заучивание названий уникальных бабочек или автомашин – это знания, которые, скорее всего, со временем будут ребёнком утрачены. Например, многие родители заставляют детей учить стихи, но лучше научить ребёнка их сочинять, хотя бы через игру в буриме[10 - Буриме – литературная игра, заключающаяся в сочинении стихов на заданные рифмы.]. Стихи он забудет, а умение, навык их сочинять останутся с ним на всю жизнь. Учить ребёнка надо навыкам. Он должен уметь музицировать, рисовать, разговаривать на нескольких языках, плавать, решать задачки… Вот что я отношу к навыкам.
Осмолов подошёл к огромному стеллажу с дверцами из белого стекла. Достал небольшой альбом и две колбы, в которых в растворе плавали почти одинаковые серые полушария.
