Дмитрий Кашканов "Небо и море"

Прозвучало не совсем убедительно, хотя бы потому, что дерево росло в метре за забором и никак не могло принадлежать жильцам.

– Это общее дерево, – парировали пацаны, – Народное.

– Зато ваши камни наш шифер ломают.

– Мы же не специально.

– Ну и что? Вот идите и собирайте орехи на ваших орешинах. А эта – наша!

Препирательства с расстояния метров двадцать продолжались бы и еще. Но кто-то из пацанов кинул в нарушителя спокойствия камень. Галька звонко щелкнула о ствол дерева. Недостатка в камнях вокруг не было. Я ответил броском на бросок.

Камни полетели гуще. Нападавшим везло. Я не попадал. Зато мне, когда я неосторожно высунулся из-за ствола дерева, камень попал точно в плечо. Войну можно было продолжить, ведь пострадало левое плечо, но враги сами отступили, струсив вероятных последствий.

На плече вздулась огромная шишка. Пришлось обращаться за помощью домой. К счастью, у нас гостила бабушка. Она посоветовала пописать на ватку и приложить к шишке. Было противно лечиться таким способом, зато шишка действительно быстро прошла, и плечо почти не болело.

На соседнем квартале, примерно в километре от нашего дома, достаточно пересечь проспект «Дружбы народов», располагался большой парк. Это был (да и сейчас есть, только под другим постсоветским названием) парк имени «40-летия ВЛКСМ». В нем, кроме дорожек, деревьев и ларьков были две жемчужины: просто озеро и «Бублик». На просто озере можно было поплавать на лодке или катамаране, поваляться на песчаном пляже, но там не было тайны, возможностей для первооткрывателей. «Просто озеро» и этим все сказано. Соседний Бублик имел посередине высокий остров с обрывистыми глиняными берегами. Собственно, именно поэтому озеро так и называлось. Чтобы забраться на остров, мало было переплыть неширокое озеро. Потом надо было карабкаться по скользкой мокрой глине, а это было доступно только отчаянным и смелым. Кстати, я смелостью никогда не отличался, и на «дырку от бублика» попал уже во взрослом возрасте по мосту, перекинутому между берегами.

На бублике лодок не было, и никто не мешал плавать там и развлекаться, так как твоя душа желала.

Летом на озере тот король, у кого есть плавсредство. У пацанов какое может быть плавсредство? Лодок у них не бывает, плот в парке на воду не спустишь. Единственное, что можно придумать – это автомобильная камера с обмотанным изолентой соском. Сосок обматывают не для красоты, а для безопасности, чтобы не ободраться об него.

Легковые камеры – это так себе, для мелочи, на такой даже вдвоем не усидишь. Хороши камеры от «ЗИЛа». Легко выдерживают двух взрослых, а дети даже могут свободно нырять с нее. Удобна такая камера, но великовата. Не всякий пацан сможет легко катить к озеру и домой тяжелый черный бублик.

Но самые впечатляющие камеры – от «Беларуся». На воде такая камера напоминает черный плавучий остров с сидящими на нем аборигенами. Аборигены периодически ныряют в воду, а потом с помощью товарищей залезают обратно. Настоящая величина камеры становится очевидной, когда этот остров вытаскивают на сушу и ставят вертикально. Хорошо надутая камера много выше роста взрослого человека, толстенная в обхвате и катить ее могут только двое мужчин, посекундно удерживая от падения или наезда на пешеходов, или других отдыхающих.

А что, если взять камеру от БелАЗа? На ней и в океан пуститься не страшно. Жаль только, говорят, что у БелАЗов колеса без камер обходятся.

С камерами и прочими доморощенными плавсредствами допускали только на Бублик. «Просто озеро» было притоном цивилизации и порядка. Там купались только на пляжике, за буйки не заплывали. Дикарей с камерами и пивом задвинули в демократический Бублик. Правда, через несколько лет их и там не осталось. Во-первых, потому, что камеры постепенно вышли из употребления, а во-вторых, потому, что берега Бублика спрятали под бетонными плитами, по асфальтовой дорожке вокруг него стали гулять благопристойно одетые люди, на остров перекинули мост, а на самом острове отрыли кафе. Дикари, не смирившиеся с наступлением чистоты и порядка, просто вымерли как класс.

Поначалу парк был довольно беден аттракционами. Пару качелей, цепочная карусель и все. Это потом, уже ближе к 90-м ларьками и разного рода развлекаловками уставили все доступное пространство. В 70-е люди отдыхали довольно бесхитростно. Во-первых, на углу парка со стороны проспекта «Дружбы народов» был весьма внушительный пивбар с устроенным рядом туалетом. Народ гудел там как пчелы в улье. Пили и внутри, и выносили с собой в трехлитровых банках и бидончиках. Несмотря на отстраненность питейного заведения от туалета, смрад стоял ужасный, особенно в летнюю жару. Видимо, не у всех хватало скорости, чтобы добежать двадцать метров до сортира.

После объявления о независимости Узбекистана пивбар наконец-то закрыли. На его месте открылось кафе с мороженым и безалкогольными напитками. Поставили яркие красные зонтики. Стало не страшно и не противно идти мимо. Правда, туалет еще несколько лет «озонировал» окружающую атмосферу.

Подростками мы бегали в парк на «Бублик» каждые выходные в конце весны и начале лета. Обычно, собирались взрослые из трех или четырех коттеджных квартир, ватага детей. Несли с собой подстилки на землю, закуски, по дороге наливали в пивбаре пиво в тару. Мелочь катила свои опасно надутые ЗИЛовские и ГАЗовские камеры.

В парке взрослые прежде всего (в буквальном смысле) накрывали поляну, то есть попросту стелили покрывала на утоптанную землю, раскладывали закуски и выставляли пиво. Начиналось пиршество с разговорами. Не помню точно, но почему-то кажется, что пить пиво в общественном месте из непрозрачной посуды не возбранялось. Хотя, может, закон и не позволял, но если пили и не дебоширили, то закон закрывал глаза. Наши родители были как раз из числа веселых посетителей и пиво было просто катализатором веселости, но никак не провоцировало на скандалы. Да и вообще, пьяных, валявшихся или непотребно шатавшихся я что-то не припомню.

Пока взрослые закусывали, мы, скатив наши чернобокие каравеллы, плескались вокруг них в мутной желтоватой воде Бублика. С начала мая и до середины июля вода, поступавшая в Бублик прямиком из Бурджара была еще относительно чистой и прохладной. К августу озера перегревались, в них обильно заводились всякие болезнетворные микроорганизмы и купания прекращались. Но пока купаться было безопасно, мы не упускали ни одного шанса.

К сожалению, из озер периодически вынимали утопленников. Тонули в основном, ныряя с камер в очень нетрезвом виде. Глубина была невелика и самые отчаянные легко доставали лбом глинистое дно. После таких забав некоторые не всплывали и их потом доставали водолазы.

Одного из моих одноклассников однажды убили на Бублике.

Он жил не в коттеджах, а на втором этаже ближайшей к коттеджам пятиэтажки. Мальчишка был шебутной, колючий и не по размеру задиристый. Как-то он с друзьями из своего двора отправился купаться. Покатили свой баллон. На озере, кто-то из залетных охламонов докопался до пацанов, то ли баллон хотели забрать, то ли просто мелочи насшибать. Как водится, поругались, пообещали начистить рыло друг другу, но до реальной драки дело не дошло. На том и разошлись. Наши (назову их так для простоты понимания ситуации) попрыгали в воду, а залетные, ощутив свою безнаказанность, начали кидать камни с берега. Одна галька попала прямо в середину лба моего одноклассника. Он утонул мгновенно. Пока окружающие сообразили и стали нырять, было уже поздно. Вытащили на берег уже мертвого.

На похороны мы заглянули, но войти и, хотя бы посочувствовать родителям, духу не хватило. Так, потолкались снаружи у подъезда, пошептались да проводили взглядами маленький гроб на руках плачущей родни.

Убийцу так и не нашли. Говорили, что залетные были из Домрабадской махалли. Кто же их там будет искать? Это ведь могло спровоцировать межнациональную ненависть. Кому это надо?

В тридцати километрах южнее Ташкента в 60-е, перекрыв плотиной речку Ахангаран, построили большое водохранилище. Поначалу никаких баз отдыха, парков и прочей подобной инфраструктуры там не было. Водохранилище привлекало только рыбаков. Но постепенно, народ распробовал прелесть купания в прохладной чистой и почти горной воде и к водохранилищу потянулись дикие отдыхающие. Новое озеро назвали Ташкентским морем, несколько покривив душой против географии и масштабов. Но до Черного было далеко, а местное море радовало патриотически настроенные души понаехавших в Ташкент русских.

Мои родители и соседи Злобины подождали, пока в народе пойдет слава о Ташкентской Пицунде и, пользуясь случаем и удачно оказавшимся в распоряжении транспортом, решили съездить на разведку.

Погрузили в УАЗик-буханку посуду, выпивку, еду, палатку, матрасы и одеяла, залезли сами в душную железную коробку и поехали.

УАЗом управлял наш сосед Владимир Руфанович Злобин. Человек молодой, высокий, красивый и очень веселый. Его широкая улыбка с крупными белыми зубами могла бы поспорить в белизне и шири с улыбкой Фернанделя, но, в отличие от киношного комика, была располагающей, а не смешной. Справа от водителя ехала его жена Шура, женщина под стать мужу большая и красивая, разве что несколько избыточно громкая. Шура работала нянькой в детском саду и, наверно, в ее группе дети строились в каре и шагали на прогулку по одному только взгляду. Нет, Шура не была грозна. Наоборот, она много смеялась, подкалывала своего Руфаныча. Просто, делала все это очень громко, и не придерживаясь скучного этикета.

В «салоне», если так можно назвать железный ящик с лавками и без окон, ехали мои родители, маленькая Светка Злобина, мой друг Женька Чмырь и я.

Часа через два пути добрались до места и остановились на каменистом пологом берегу, метрах в двадцати от воды. Мужчины разгрузили машину и установили палатку, женщины занялись разогреванием на костерке обеда и приготовлением салатов. Дети, не задерживаясь, убежали купаться.

После обильного обеда с шурпой под водочку мужчины засобирались на рыбалку. Приготовлениями руководил Злобин. Главное правило рыбака – «наливай и пей» к нему не относилось. Он рулил УАЗиком, а шофер он был ответственный.

А вот мой папа, хотя в рыбалке был больше теоретик, сдерживать себя не стал и отдался рыбацкой страсти со страстью. Вероятно, он не знал правила о том, что напиваться в стельку положено только после ухи, и поэтому решил не мучить себя ожиданием. Процесс завершился быстро. Пока я ловил двух маленьких карпов, папа уже храпел в тени, забыв и удочки, и малолетнего сына.

Вечером, с первыми комарами, Злобин принес моего папу и привел меня к месту стоянки. Громко, но невнятно возмущавшегося папу, с грехом пополам уложили в палатку, мой улов бросили на траву, женщины попили чая, поговорили и улеглись.

Всю ночь папа храпел, охал, вылезал из палатки и подолгу шумно очищал желудок. Нещадно кусали залетающие в палатку комары. Мама шипела на папу, несправедливо называя его алкоголиком.

Утром помятые, разобщенные и молчаливые отдыхающие позавтракали остатками вчерашней снеди, залезли в железное нутро машины и под Злобинские шоферские шутки-прибаутки и Шурин смех отправились обратно.

Каждое лето в Ташкент приезжали родственники из Челябинска и привозили обычно одного Андрея, но иногда с ним приезжала Наташа, а однажды приехала вся ватага сразу: и Андрей, и Наташа, и Игорь. По странному решению взрослых все приехавшие остановились в маленькой двухкомнатной квартирке у деда и бабушки в панельной хрущевке на третьем этаже. При этом, наш трехкомнатный коттедж с верандой и садом почему-то выпал из внимания гостей. И никто у нас детей на отдых не оставил.

Вероятно, моя тетка Валентина Борисовна рассудила так, что, поскольку коттеджные Кашкановы работают и за детьми особого присмотра весь день не будет, то лучше уж пусть потолкутся в душной квартирке, чем привольно и опасно поживут недельку почти на природе.

Так как такое повторялось из года в год, то, вероятно, в первые год-два нашего житья в коттедже, племянников моим родителям не привозили потому, что моя сестра Лена была еще совсем маленькая и моей матери кто-то дополнительный в доме был не нужен. А когда Лена подросла и стала ходить в садик, дома бывал только я (да и то только в периоды, когда не в пионерском лагере), а мне доверия, как пастуху малолетнего Андрюшки, не было. Тетка Валентина однажды убедилась в этом сама.

Она приехала просто на денек к нам, взяла Андрюшку. Пока мы с ним сидели в песочнице, все было гладко. Потом пришли друзья Женька с Лариской и позвали пойти в «штаб» покурить и поиграть в карты в буру. Андрюшка долго обиженно ныл и увязался-таки за нами. На пути к цели надо было перелезать через металлический забор. Мы по привычке перелезли, а Андрей перелезть не смог, неловко упал с забора, ушибся и поцарапал (хорошо, что не пропорол насквозь) себе живот о стальной прут.

Понятное дело, что, громко стеная, он побежал домой и выложил матери всю нелицеприятную правду-матку о своем бездушном двоюродном братце и его подельниках. Ни покурить спокойно, ни поиграть в картишки нам не дали. Пришлось вне расписания жевать полынь и плестись домой на разборки.

После инцидента Андрей у нас дома бывал только эпизодически и только в сопровождении отца или матери.

Когда Наташу и Андрея только привозили в Ташкент на поправку, они были бледные, какие-то ватные. В задачу бабушки входило покрыть внуков загаром, напитать витаминами, вдохнуть в изможденные организмы порцию детской жизнерадостности, чтобы всего этого хватило на жизнь в Челябинске, как минимум, до следующего лета.

Тетка Валентина с первого же дня своего отпуска начинала бегать по магазинам и базарам. Бабушкин стол пестрел черешней и абрикосами. Зная аппетиты молодежи, фрукты брали не килограммами, а ведрами. То, что не съедали дети, шло на приготовление варенья и компотов.

Сколько может влезть черешни в два детских желудка? Полкило, кило, два? Однажды, не вставая из-за ведра, мы с малолетним Андрюшкой съели три кило отборной черно-бордовой черешни! Причем съели всю, сколько было в пластмассовом ведерке.

Кто знает? Будь побольше ведро, может и рекорд был бы другой?

Иногда заморенные жарой и походами челябинцы вырывались вечером поплавать в открытом бассейне, который был построен на заднем дворе школы на 21-м квартале. Бассейн работал все лето. В этом заключался главный его парадокс. Бассейн школьный, а вода в нем только в дни летних каникул. Зато летом дети, не разъехавшиеся в лагеря, весь день плещутся, набираясь сил и здоровья на весь предстоящий учебный год.

После восьми вечера с наступлением темноты мелочь загоняли по домам и наступало время взрослых снять дневную усталость у прохладной воды.

Уже не слышно визга и криков. Народ купается степенно. Мужчины с уханьем ныряют и, проплыв под водой метров десять, выныривают и фыркают в темноте. Женщины осторожно сходят в прохладную воду. И, не замочив прически, аккуратно плывут, отворачиваясь от волн, поднятых ныряльщиками. Бассейн освещает прожектор над школьным крыльцом. Лампа всего в двести ватт и ее свет, выхватывая из темноты фигуры людей, не в силах пробиться сквозь черную толщу воды. К двенадцати часам уходит последний купальщик, вода успокаивается. В густом воздухе растекается невидимая влага, оседая росой на окружающей бассейн траве.

Наташа в Ташкенте подолгу не проживала. Ей хватало недели, пока в Ташкенте были её мать и отец. Мимозочка сначала сильно обгорала, на следующий день сидела только дома в купальнике, вся измазанная жирной сметаной. Потом она обязательно съедала каких-нибудь свежих фруктов или ягод и страдала от расстройства желудка. В конце концов она просто постоянно страдала от жары. Кстати, о жаре. Сейчас Наташе немного за шестьдесят, и она уже лет тридцать проживает в Эйлате. Там, думаю, климат пожестче Ташкентского. Как она там, бедная? Привыкла, наверное.

Игорь у нас не жил вероятно потому, что его отец Виктор Борисович привез сына в Ташкент только раз, да и то совсем ненадолго. Не дольше недели. По-моему, Игоря Ташкент не впечатлил. На тот момент Игорю было уже лет одиннадцать или двенадцать. У себя в Челябинске он был заводилой и главой дворовой компании. Там его ждали приключения и слава. А в Ташкенте надо было с отцом таскаться в жару по городу, что-то покупать, что-то неинтересное смотреть. Тоска!

Конечно, Игорь не унывал и не сидел букой. Он уже в этом возрасте был высок, силен и чем-то похож на молодого Маяковского. Он не капризничал как Андрюшка, не страдал как Наташа, и всегда был готов или придумать куда сбегать без участия взрослых, или рассказать что-нибудь мальчишеское-захватывающее, или придумать какую-нибудь игру дома, когда уже ничего другого невозможно было предпринять.

Однажды вечером, когда квартира набилась до отказа людьми и детьми, уставшими после очередного культпохода в город, в парк, на базар, бабушка нарезала холодной окрошки и взрослые уселись за большой дедов круглый стол есть, выпивать и играть в карты. Наташа завязала голову мокрым полотенцем, Андрюшка, умаявшись, уснул. Нам с Игорем постелили на балконе, но спать не хотелось, а играть, как назло, было нечем. В пылу сборов в Челябинске про игрушки забыли. Пацаны приехали без соответствующей подготовки. У меня в бабушкином доме тоже не оказалось игрушек в достаточном количестве. Игорь, подумав с минуту предложил играть в войну.

– Давай картами играть, – предложил он.

– Король это – генерал, Дама – его жена, Валет – офицер, цифры – отряды, тузы – танки. Мои черные, твои красные!

Я сразу уловил смысл.

– Я сначала разложу оборону в подушке и одеяле, а ты потом атакуй меня. Если возьмешь мою крепость, значит ты победил, – Игорь, как будто только и делал, что играл картами в войну.

Битва началась.

По матрасу, занимая выгодные позиции за складками простыни, поползли красные танки. Вперед ринулись разведвзводы из шести солдат. Большие взводы из десяти солдат ждали в резерве главного командования за одеялом. Генералы противоборствующих армий наблюдали за битвой с господствующих подушек по обе стороны поля боя. Генеральши настраивали мужей на боевой лад.

Неожиданно из неприметной складки одеяла выскочил вражеский взвод из восьми черных солдат, и шесть красных разведчиков погибли мгновенно. Но и восьмерым фашистам долго радоваться не пришлось. В сражение вступил красный танк и беспощадно раздавил врагов гусеницами.

– Эй, бойцы, соберите-ка карты, нам еще колода нужна мы играть будем, – в самый разгар войны прозвучала из комнаты дедова мирная инициатива.

Пришлось признать ничью. Наступила эра мирного сосуществования.

В тот приезд Ташкент только однажды посетил Алексей Андреич. В Ташкентской жаре и тесноте он скучал. Дома ждали просторная трехкомнатная квартира, машина «Победа», грибы, ягоды, прохлада в рощах и на озерах.

Мокрый от пота, в трусах и майке, обняв баллон с холодным пивом, он жаловался:

– В Челябинске, если жарко, то снял свитер и стало хорошо, а здесь снял все и все равно жарко! Кожу снимать?

Мои родители и соседи в те годы весьма напряженно работали. Но и отдыхать успевали. Если не вспоминать моментов «стратегического» отдыха с полетами в Адлер или поездками в горы, то каждую летнюю субботу устраивался небольшой расслабон в парке на озере или прямо возле коттеджа в саду. Поначалу наших привлекало озеро, а потом пришло понимание, что вода из шланга, безопасность и свобода от общества куда ценнее парковых удовольствий. Место домашнего пикника надежно скрывалось от посторонних взглядов за густыми зарослями ежевики и шиповника. Можно было не стеснять себя городскими условностями, купаться и загорать, не отходя далеко от родной крепости.

Для празднования субботы делались закупки мяса, вина, пива. Из дома вытягивался шланг, ставился мангал, стол и стулья. Все получалось куда содержательнее и безопаснее, чем в парке.

Вот, просто в качестве примера, как это бывало:

В одну из летних суббот из магазина возвращаются мужчины, нагруженные хлебом, маринованным луком, сырым шашлыком и сухим вином. Женщины дома в ожидании праздника готовят салаты и закуски посерьезнее. Летняя суббота! Глуп, кто не празднует субботу!

Дети стайкой бегут за мужчинами. Кто-то помогает нести авоську с продуктами, кто-то просто перепрыгивает выбоины в асфальте.

Вдруг Юрка Руденко, сын сварщика, резко останавливается, наклоняется.

– Во, повезло!!! – кричит Юрка, сжимая в руке бумажный рубль.

– Где взял?

– Прям на дороге лежал! И как его никто до меня не увидел?!

Дети начинают наряжено всматриваться в асфальт и траву на обочине. Следующему везет Женьке. Он тоже находит рубль. Напряжение усиливается. Кажется, только взрослые мужчины беспечны, будто им вовсе деньги не нужны.

Еще рубль!!! Снова Юрке повезло.

Я старательно обгоняю всех в надежде, может и мне достанется ценная находка. Но нет! Юрка, прямо из-под моего носа, выхватывает еще рубль!

– Это я первый увидел! – обиженно кричу я на Юрку.

– Зато я первый поднял. Кто нашел, того и будет! – веселится Юрка.

Вдруг раздается громкий звон. На асфальт падает и катится в траву металлический рубль. Дети кидаются за ним. Везет Женьке.

Так вот это кто шутил! Дядя Володя Злобин!

Дядя Володя отказывается, говорит, что железный рубль тоже на дороге лежал, а он его просто случайно ногой поддел. Так что все права на находки сохраняются за нашедшими.

С вечерней прохладой, два Володи и их дамы накупавшиеся и назагоравшиеся, наевшиеся шашлыка под сухой «Ок Мусаллас», просят моего отца, третьего Володю, принести аккордеон. Душа запросила песен.

Красивее всех поет дуэт моей мамы и сварщика Володи Руденко. Он, хоть и хохол (как все вокруг его зовут) но знает множество русских народных песен и умеет красиво их петь. Потом на аромат шашлыка приходит Коль Колич из соседнего коттеджа. Он высокий и широкий в плечах. Задумчивый и улыбчивый. В песню он вступает не сразу, а немного сидит и прислушивается (то ли к пению, то ли к истоме после стакана вина и пары палочек шашлыка). Потом, когда Руденко плавно переходит на тягучие украинские песни, ему на удивление правильно начинает подпевать русский Коль Колич.

Мой отец, поначалу подыгрывает певцам на аккордеоне, но, постепенно хмелея, перестает попадать и в тон, и в клавиши. Отставляет инструмент и, подперев щеку слушает, разглядывает звезды и о чем-то думает.

Женщины шутили, что нашу субботу всегда начинают три Володи: Злобин, Кашканов и Руденко, а потом их разбавляет пришлый Коль Колич.

Дамы из наших трех семей: мама, Шура Злобина и маленькая тоненькая Надя Руденко как-то умудрялись никогда не спорить и не лезть в дела друг друга. Просто жили на одном пятачке, зная друг про друга все и при этом, не досаждая советами.

Самой счастливой парой были Злобины. Тут была и горячая любовь, и достаток в деньгах и полное взаимопонимание в семейных делах. Мои родители жили пристойно. Не ругались. Растили детей. Любви хоть и не было, но внешне это никак никому не показывалось. Руденки жили как на вулкане. Отец семейства много зарабатывал и был душевным человеком пока трезв. Выпив же, становился невменяем, агрессивен, драчлив. Вымещал накопившуюся обиду на телевизорах. То ли лица ведущих программу «Время» его раздражали, то ли руководители партии и правительства не устраивали.

Обычно, после очередной удачной пьянки Надя, хохолова жена, истошно кричала: «Изверг! Мебель не трогай!!!» После этого слышался глухой «Бух…» и мелкий звон рассыпавшихся осколков. Надя с детьми в такие драматические минуты убегала к Шуре, ища укрытия. На крупную Шуру Руденко не рисковал возвысить голос. И Надя отсиживалась у нее в безопасности.

– Опять хохол телевизор обновляет, – философствовал сосед Злобин, слушая битву в коттедже напротив.