Дмитрий Кашканов "Небо и море"

– Пойдем-пойдем, бери трактор и пошли, а то дома баба Лиза с ужином заждалась, – легонько подтолкнул меня к выходу дед.

– Дед Боря, а ты правда его мне купил? – мне трудно было поверить в свою удачу, – На день рождения?

– Нет, до дня рождения тебе еще далеко. Просто так купил. Потому что я тебя люблю.

Вообще-то, поведением в магазинах я отличался в очень плохую сторону. Мама говорила, что для меня было в порядке вещей требовать себе игрушку, катаясь по полу в магазине и истошно вопя «Хочу!!!» Но вот я этого не помню. Помню себя божьим одуванчиком и послушным ребенком.

В конце 1965 года в Челябинск завезли бананы. Их продавали всюду, как картошку. И в гастрономах и даже с лотков на улице как мороженое. Родители сами ели заморские фрукты и меня изобильно ими кормили. Однажды мой желудок не выдержал, я долго страдал на горшке. В следующий раз я откусил банан лет через тридцать, а до того даже запах бананов был мне ненавистен.

В детстве я здоровьем не очень отличался. Мама меня периодически поила рыбьим жиром, который я любил настолько, что просил вторую ложечку и потом тщательно ее облизывал. Поили меня какими-то витаминными настойками и даже кагором. От кагора я спал и набирался красных кровяных телец. В садике всю нашу братию каждое утро поили из специальных аптечных мензурок дрожжевым напитком. Мы выстраивались гуськом в затылок, подходили и по очереди брали каждый по мензурочке. В дрожжах «витамин А, а может Б», как говорила нянечка, рекламируя напиток.

Детский сад, в который меня водили, располагался в типовом двухэтажном здании с широким крыльцом посередине. С двух сторон крыльцо украшали белые гипсовые олени с оленятами. Здание было построено еще задолго до эпохи хрущевского минимализма и упрощенчества и в его облике сохранились элементы приятных архитектурных излишеств, которые придавали садику уютный домашний вид.

В декабре 1964 года было не очень морозно, снег лепился, и кому-то из воспитательниц пришла в голову замечательная идея дополнительно украсить к Новому году территорию детсада снежными фигурами. Долго обсуждали, что же именно получится создать силами непрофессиональных скульпторов. Предложений было много: и Деда Мороза, и китайского дракона, и крепость, и просто снеговика. В итоге, после жарких прений и реальной оценки собственных сил, остановились на двух больших шарах по сторонам дорожки перед крыльцом и как раз перед оленями, установленными немного выше. Но, чтобы шары не напоминали такие же, как в соседнем парке, их решили украсить цветными льдинками из замороженной разноцветной воды.

Утром, приведя своих чад в садик, мамы ахнули! Действительно, вышло красиво! Белый снег словно весело смеялся красными, синими, зелеными квадратиками льда. Снежные шары стали похожи на большие сахарные головы, утыканные пестрыми леденцами.

К сожалению, дети, дождавшись прогулки, поняли намек на леденцы буквально. Очень скоро все льдинки в пределах досягаемости детских ручонок оказались выколупанными и съеденными.

Во избежание простудных заболеваний, заведующая распорядилась выковырять оставшийся цветной лед и просто посыпать шары бумажными конфетти.

В Челябинске делали отличное мороженое, и мама не упускала возможности купить себе брикет в вафельной обкладке. Я любил эскимо, но в силу нередких простуд, эскимо мне заменяли творожные сырки в шоколаде. Вид такой же, вкус тоже примерно похож. Если осознать, что ничего другого все равно не будет, то было легко смириться со злодейкой-судьбой и с аппетитом есть эрзац-эскимо. Особенно это легко получалось, когда идешь из магазина по снегу. Сырок холодный – вполне себе мороженое.

Иногда раз в месяц, иногда – чаще, в гости к бабушке приводили ее внуков Игоря, Наташу и меня. Однажды зимой 1964 года в маленькой дедовой квартире собралась вся его семья. Я с папой и мамой, Игорь которому скоро было бы уже шесть лет с отцом Виктором и мамой Тамарой. Восьмилетняя Наташа с папой Лешей и мамой Валей. Ну и конечно хозяева – дед Борис и бабушка Лиза.

Было шумно и весело. У бабушки с дедом была не очень большая двухкомнатная квартира, но на один вечер места хватило всем. Взрослые разговаривали и играли в карты за круглым столом. Дети возились на дерматиновом диване с бабушкиными фарфоровыми слониками, иногда пытаясь смотреть непонятную передачу на маленьком экране большого телевизора.

Но интереснее всего в бабушкиной квартире было играть в прятки!

Под кроватями в спальне были сложены чемоданы с вещами. Если спрятаться за ними и сидеть тихо, никогда в жизни никто тебя не найдет. В кладовке было удобно затаиться за ящиком с дедовыми инструментами. Можно залезть в шифоньер или спрятаться за золотистой бахромой скатерти, свисающей со стола. Но когда тебя начинают находить даже в этих надежных местах, приходится придумывать новые и неожиданные.

Замечательные места были на кухне. Там у бабушки стояла белая печь. Рядом с ней ящик с углем, а напротив стол и комод с посудой. Но, к сожалению, прятаться там нельзя. Лезть в комод и за угольный ящик строго-настрого запретили родители. В комоде посуда, а в ящике с углем таилась опасность получить свое чадо в костюме трубочиста.

Зато в закутке, в кладовке, сложены щепки для растопки печи. Для приличного вида куча прикрыта старым покрывалом. Если залезть под покрывало и притвориться щепкой, можно спокойно ждать, пока водящий не станет сдаваться. Вот я и придумал спрятаться именно там. Когда Наташа договорила «Кто не спрятался, я не виновата!» я быстро залез под покрывало и уселся на кучу щепы.

Вдруг, как будто пчела ужалила в попу. Я с криком подскочил. Захотелось выскочить и убежать из такого негостеприимного убежища, но даже просто идти было очень больно. Здоровенная заноза порвала мои сатиновые штанишки и глубоко воткнулась в мягкое мясо.

Все сразу громко заговорили, забегали, засуетились. Заохала бабушка, мама подхватила меня на руки, тетя сердито выговорила Наташе, что игра не доводит до добра, а дед, как опытный фронтовик, потребовал показать рану. Папа с дядей Виктором убежали к управдому звонить от него в дежурную больницу.

Аккуратно, чтобы не задеть раненую попу, мама одела меня в теплые штаны и шубу. Побледневшая тетя прижала руки к сердцу. Дядя Леша взволнованно закурил на кухне в форточку.

Наташа и Игорь стояли в сторонке, и сочувственно смотрели на мои сборы в дорогу.

– Вырезать занозу будут, – со знанием дела сказала Наташа. Услышав слово «вырезать», Игорь сморщился и опасливо потрогал свою попу.

Наконец в дверь залетел папа, схватил меня, одетого и замотанного шарфом и, гремя санками по мраморным ступеням, мы втроем с мамой и папой устремились на улицу. Мама, на ходу застегивая пальто, едва успевала за прыгающим через две ступеньки папой.

По звонкому укатанному снегу папа почти бегом повез санки с пострадавшим в больницу. Мне приходилось сидеть на одной половине попы. Было неудобно и немного больно, но приходилось терпеть. Я уже знал, что мальчикам неприлично плакать. И конечно, было очень интересно узнать, как это из попы можно вырезать занозу?

В белом больничном кабинете медсестра первым делом восхитилась мужеством молодого человека! Понятно, что после этого молодому человеку плакать совсем расхотелось. Я начал показывать, что мне совсем не больно и не страшно.

Пока хирург вынимал из попы занозу, я успел рассказал медсестре и про прятки у бабушки, и про детский сад, и про маму, и про папу. Когда я ответил на последний вопрос, врач прилепил пластырь на ранку и сказал, что до свадьбы заживет.

Так я и не узнал, как вырезают занозы.

Весной 1965 года часто случались ранние оттепели. На солнечных местах уже в марте появились проталины и там начала пробиваться зеленая травка. В один из таких необычно теплых дней мама и папа вели меня четырехлетнего домой из детсада. На вечерних апрельских улицах торговали бананами и еще чем-то привезенным из теплых стран. Я уже успел объесться бананами и недовольно морщился, когда ветерок со стороны фруктового лотка приносил их сладковато-тягучий аромат.

А вот, например, арбуз… Какой он?

В букваре на странице с буквой «А» нарисован такой красивый полосатый арбуз со стоящей рядом яркой красной долькой! Когда мама спрашивала, какая это буква, то думалось совсем не о букве, а о чем-то необычайно вкусном сладком-сахарном и не таком нудном как бананы.

Вдруг издалека, из темноты аллеи ветерок принес что-то свежее, новое и необычное. Я непроизвольно замедлил шаг, повиснув на руках мамы и папы.

– Что случилось, Димочка? – спросила, наклонясь мама.

– Мама, арбузами пахнет!

– Арбузами? – мама с папой недоуменно переглянулись.

– Арбузам еще рано, – сказал папа. – До них еще месяца четыре, а то и пять. Вот вырастут – обязательно купим.

Теперь все понятно. Арбузы уже есть! Но они пока еще малюсенькие, спрятались под прелой прошлогодней листвой и пахнут. Осталось потерпеть немного, они вырастут большие, превратятся в тяжелые зеленые арбузищи! И когда их запахом пропитается не только эта весенняя аллея, но и весь город, вот тогда и настанет арбузное время. И самый большой, самый красный и самый душистый арбуз папа принесет домой.

А пока в теплом влажном весеннем воздухе разлит сочный запах приближающегося арбузного лета.

Летом при первой же возможности родители старались провести время либо в парке, либо в лесу, либо, на крайний случай, в гостях. Однажды в теплое солнечное воскресенье папа, мама и я проводили в парке.

Городской парк Гагарина выходит к берегу большого чистого озера, кое-где по берегам заросшего камышом, лилиями и кувшинками. Если взять лодку на лодочной станции и не жалеть цветов, то за пару часов можно собрать целую охапку. Вот только много рвать нет смысла. Букет получается мокрый, носить его неудобно. А прекрасные белые лилии очень скоро завянут.

Удержаться и не сорвать любимой молодой жене хоть пару нежных цветков, мой романтически настроенный папа был просто не в состоянии! Когда он тянулся за лилией, лодка накренялась так, что от борта до воды оставалась всего пара сантиметров. Я хоть и маленький, но очень ответственный член команды, жалобно просил не рвать лилию. И вовсе не из сострадания к цветку, а из боязни потерять обоих родителей сразу.

Проплавав положенный прокатный час, лодка благополучно, не зачерпнув и ложки воды, вернулась на станцию. Как будто не понимая переживаний сына, или, может быть, желая пошутить, папа весело спросил:

– Димуля, в следующее воскресенье поедем на лодке за лилиями?

– Я лилии не буду рвать никогда! – сердито ответил я.

Как в воду глядел. Так и не довелось.

Там же, в парке к середине лета появлялись древесные лягушки. Парк этот – обычный смешанный лес с озерками и болотцами. Лягушкам там вполне хватало места.

Как здорово гулять всей семьей по парку-лесу в хорошую погоду! Беспечно щебечут птицы, шумят высокими кронами серьезные сосны, густо пахнет хвоей и смолой. Ну, и конечно же: «Вон, смотри! Смотри! Белочка! А вот, смотри, лягушка!» Родители белку, конечно, поймать не могли и радовались совершенно искренне, поймав для меня лягушку.

Зелёную полосатую пленницу усаживали в кармашек моей рубашки так, чтобы наружу выглядывала остренькая голова с черными глазками и две маленькие лапки.

Мне было всего три с небольшим. Я пока еще послушный. Если папа посадил лягушку в карман, значит так и надо. Будем ходить по парку вместе. Пока меня выгуливали, лягушка беспомощно сидела в кармашке.

Наконец, недолго помучив прогулкой, земноводную отпускали восвояси.

Несмотря на эти романтические встречи с уральской фауной, с возрастом горячей любви к холодным жабам и шустрым головастикам у меня не возникло. Но зато, те недолгие страдания древесных лягушек приучили меня к мысли, что амфибии – это просто хорошие соседи по планете и убивать их, особенно просто так, для развлечения, это совсем уж последнее дело.

В моем детском саду репертуар музыкальных занятий не отличался изысками. Пели в основном обязательные тематические к сезонам песенки про косолапых мишек, про елочку, про «мы везем с собой кота».

Весело, конечно, но мне больше нравилось петь дома с мамой. Наша любимая песня – «Вставай, страна огромная!» Мы пели ее серьезно и ответственно. А еще я любил «Как провожают пароходы», про безымянную высоту и про сбежавшую электричку. Обычно, мы пели дуэтом. Конечно, не совсем равноценным… У мамы был красивый голос и тонкий слух, но она старалась петь негромко, чтобы и меня было слышно.

Когда маме бывало некогда, или она уходила в магазин и ее не было дома, я играл и пел сам. Если по комнате сновал ярко раскрашенный электропоезд, то я ему пел про электричку. Для большого автобуса на батарейках хорошо подходила песня про пароходы, а включенные в темном коридоре автобусные фары сразу напоминали тревожную песню о безымянной высоте.

А вот, «Вставай, страна огромная!» я пел, когда хотелось встать, потянуться и немного побегать.

Волшебные переводные картинки! Они как детские секретики, которые устраиваются в земле под стеклом и делаются из фольги, пары бусин и осколков цветного стекла. В переводных картинках, как и в секретиках, всегда есть тайна. Никогда не знаешь заранее, какая яркая и красивая картинка скрывается под бумагой, пока не переведешь ее на какую-нибудь белую поверхность. Чтобы увидеть тайну, нужны ножницы, тарелка с водой и эта самая поверхность. Новая, только что очищенная от размокшего бумажного слоя картинка пахнет свежей краской. Запах очень похож на тот, который некоторое время держится в комнате после ремонта.

Одно время как-то совпало, что у нас было изобилие переводных картинок и достаточно свободного времени, чтобы переводить. Наверно, я болел, и мама сидела со мной дома. Вскоре, мы с мамой залепили все поля и все белые места в детских книжках, несколько картинок приклеили на шифоньер и магнитофон. Кризис в картинках настал тогда, когда оказалось, что лепить уже больше некуда. Папа поставил нам диагноз – картинкомания. Глядя на наши горящие и ищущие свободного места глаза, он вздыхал и просил только не налить воду внутрь магнитофона. Со всем остальным он уже смирился.

По праздникам и иногда по выходным мои молодые родители захаживали в гости к Пузанковым. Мне очень нравилось ходить в гости, особенно в гости к родственникам, у которых тоже есть дети. Можно играть в другие игрушки или просто рассматривать слоников на комоде. Но взрослые почему-то думали, что ребенку больше всего хочется посидеть у них на руках. Тебя хватали, несли кому-то показывать. Спрашивали, сколько тебе лет и ходишь ли в садик?

Лучше всего мне гостилось у дяди Лёши и тети Вали. В их большой ухоженной квартире чего только не было! И диковинные игрушки, и дядин офицерский китель, увешанный значками и медалями, и даже объемная фотография подмигивающей девушки в деревянной рамке.

Тете и дяде тоже нравились мои визиты. Тетя любила меня пылко. Сюсюкала, тискала и зацеловывала. Дядя Леша предпочитал разговаривать со мной на серьезные темы. Все бы хорошо, но дядя очень много курил. Курил он и тогда, когда разговаривал с племянником, держа его на руках. Понятно, я не испытывал особого удовольствия от таких мужских бесед. Я долго терпел и наконец решился!

На одной из родственных вечеринок дядя, как всегда, предложил:

– Ну что, Диментий, пойдем, покурим, поговорим?

На что я твердо ответил, – Я бросил! – чем привел в неописуемый восторг собравшихся, среди которых кроме Валентины Борисовны курили все и мало кто помышлял отказаться от этой вредной привычки.

Дядя, по моему примеру, совсем курить не бросил, но, когда говорил со мной на серьезные темы, больше не курил.

Наш двор на улице Потёмкина был образован двумя, стоящими друг напротив друга двухэтажными домами. Тот, в котором я жил, был оштукатурен и покрашен в желтоватый цвет, а напротив стоял черный от старости, бревенчатый дом. Однажды, в 1965 году я, уходя в детский сад утром, еще видел этот дом, а вечером его вдруг не стало. Деревья вокруг, столбы с веревками, даже песочница с деревянным грибком, все осталось на месте, а целый дом исчез.

Говорили, что в подвале дома была разлита ртуть, жильцы часто болели и некоторые даже умерли. Недавно эту ртуть обнаружили и решили снести дом.

Сделали это быстро, как будто дом не снесли, а унесли. После дома осталась неглубокая яма, немного рыжего деревянного мусора и обломки старого шифера.

Конечно, такой страшный дом не жалко. Вот только двор сразу стал открытый, пустой, неуютный и как будто чужой. Заглядывать в яму, оставшуюся от дома, не хотелось.

Когда моим родителям дали их первую отдельную двухкомнатную квартиру в другом районе, я ни разу не пожалел старого двора.

В декабре 1965-го года мои родители получили новую квартиру на первом этаже четырехэтажного панельного дома по улице Вагнера. У меня появилась своя комната с окном на заснеженный пустырь. Родители, даже когда мы все бывали дома, были вечно заняты. То они расставляли мебель, то раскладывали в шкафу посуду, то готовились встретить гостей на новоселье. Я все время сидел в комнате один. Очень хотелось напроказничать, чтобы ну хоть кто-то меня заметил!

Есть идея! Подставив к окну стульчик, я взобрался на узкий подоконник, некоторое время стоял в нерешительности. Во-первых, очень высоко. Во-вторых, я у всего мира на виду. В-третьих, идея очень уж смелая! Но отступать уже поздно. Я стянул штаны и показал пипиську прохожим, идущим вдалеке по снежной тропинке через пустырь.

Задохнувшись от ужаса содеянного, быстро слез с подоконника и долго сидел, прислушиваясь, не пришли ли те прохожие наказывать шалуна?

Пронесло!

Вечером собрались гости. Сидели, разговаривали, пели. А я опять один в своей комнате. Это становилось просто невыносимо! Почему никому нет дела до ребенка?

Когда уровень обиды на судьбу-злодейку пересилил инстинкт самосохранения я решительно вошел в комнату к взрослым и попросил отца дать мне самую новую газету. С гордостью перед друзьями и родственниками за грамотного сына, отец дал свежий «Советский Спорт».

– Читать будешь? – подмигнул он гостям.

Я молча унес газету к себе в комнату. Там черным карандашом тщательно нарисовал на газете жирную фашистскую свастику. Когда свастика была готова, я отнес показать взрослым результат своего протеста. Отец взял газету в руки, улыбка сползла с его лица и, недолго думая, он от души врезал мне по попе.

– Марш в кровать, охламон! Завтра поговорим!

Бунт удался! Пусть попа горит, зато на душе спокойно. Доказал им!

Переезд в Ангрен

В новой квартире мы прожили не долго. Весной 1966 года в Ташкенте произошло сильное землетрясение. Пострадало множество старых глинобитных домов, при этом кирпичные дома еще царской постройки, и даже большинство советских зданий, так называемых «сталинок», разгула стихии не заметили. По сравнению с Ашхабадским землетрясением 1948 года в Ташкенте погибло совсем немного людей, и в основном от каких-то случайных причин, напрямую не связанных с рухнувшими зданиями. Просто так совпало. Необходимость построить образцовый социалистический город в Восточной республике назревала давно и землетрясение стало хорошим поводом для начала широкомасштабных работ по превращению тихого и несколько замшелого Ташкента в выставочный образец возможностей СССР.

Во всех крупных городах и столицах республик Союза сформировались так называемые «строительные поезда». В Ташкент потоком пошли передовые стройматериалы, приехали сотни тысяч строителей и промышленных специалистов, для которых открылась прекрасная возможность попробовать вкус новой жизни в новом климате и среди новых людей, а также неплохо заработать на командировочных и высоких ставках первоначального этапа восстановления города.

Из Челябинска в Ташкент тоже направился строительный поезд. Моего деда не пришлось долго уговаривать. Или жизнь в Челябинске ему обрыдла, или так уж поманили длинные рубли, или просто захотелось большого дела, но он уехал в числе первых строителей. Через пару месяцев за ним собрался мой отец с той лишь разницей, что дед стал работать на стройках в Ташкенте, а отцу предложили место в строительном управлении в городе Ангрене Ташкентской области.