– В ином случае позабавился бы я с тобой, – оскалился рыжий: на сей раз усмешка выглядела угрожающей. – Да только вы раньше помрёте без воды, не сделав необходимого. Потому дам тебе время поразмыслить о настоящем и грядущем. Заодно приглядись к спутникам: кто из них более всего тебе не по нраву?
При последних словах всё вокруг начал заволакивать туман. Десятник кинулся вперёд, намереваясь ухватить рыжего за одежду, но рука цапнула пустоту. Ругаясь, Каркси метался во густеющей мгле, все меньше понимая, где находится он и где стоит смеющийся рыжий колоброд…
– Господин Дуб! Подымайтеся! – Ратника осторожно теребил за плечо сухонький пожилой мужичок.
– Кто? Что?! – разом уселся десятник, хватаясь за кинжал.
Старик отпрянул:
– Милосердствуйте, господин Дуб! Я ж без зла да со всем почтением…
Приходя в себя, пограничник разглядел в мутном полумраке короткую белую бородёнку, того же цвета кустистые усы и тёмную на их фоне загорелую кожу лица.
– А, это ты, – выдохнул Каркси, пытаясь вспомнить имя мужика. – Ртищ, вроде?
– Он самый, господин Дуб, – закивал тот. – Окромя вас все ужо на ногах… итить хочут. Водицы ни капли – ежели не наищем, как есть подохнем.
Ратнику вдруг вспомнились слова рыжего про воду. Каркси провёл ладонью по лицу и бороде: как наяву было… Встал, скомандовал всем приблизиться, назваться. Покуда люди перекликались, припоминал сон. Качнул головой: не к добру такое привиделось…
Женский визг будто иглами пронзил туман, заставляя Каркси встрепенуться, схватиться за меч.
– А ну, заткнуться! – воин ринулся назад, на голос.
– Пасть захлопни, шлёнда! – грозно повторил он, добравшись до крикуньи.
Баба, та самая, что на дороге не могла расстаться с пожитками, продолжала орать, пялясь куда-то под ноги. Вокруг собрались остальные, раздался вскрик, побежал встревоженный говор.
– Заткни супружницу, покамест я её не порешил, – десятник грубо отпихнул бабу в сторону мужа, раззявившего рот и тупо хлопавшего глазами.
Сам присел, рассматривая причину переполоха.
На тёмных камнях ладонью вверх лежала рука со скрюченными пальцами, один из которых был сломан. Каркси почесал бороду: похоже, баба наступила.
– Стоять всем! – приказал он. – И ни писку!
Наклонившись, ратник шагнул вдоль руки, желая взглянуть на мертвеца. Тихо выругался, обнаружив одного из потерявшихся батраков – в пропитанной кровью рубахе и торчавшим в груди ножом. Приметив уходящие прочь подсохшие лужицы крови, последовал по ним влево от убитого. И почти сразу нашёл ещё одного отставшего. Этот лежал ничком на подогнутой под туловище руке. Земля вокруг была тёмно-красной.
Перевернув тело, Каркси несколько ударов сердца рассматривал искромсанное ножом лицо. С дюжину глубоких порезов виднелись на груди и животе.
Встав, десятник уставился в туман, прислушиваясь. Но, кроме бубнящих голосов переселенцев, ничего не разобрал.
Вернувшись к ожидавшим людям, Каркси, ничего не объясняя, бросил:
– За мной!
И вновь направился туда, куда шёл до переполоха, поднятого толстой дурёхой.
– Господин Дуб! А, господин Дуб! – нагнав, рядом с ним зашагал Ртищ. – Что енто твориться?
– Не ведаю, – коротко ответил ратник. – И не кличь меня Дубом, пришибу.
Он мог сносить кличку от равных ему воинов, но не от чумазого пахаря.
– Како же звать, коли шо? – всерьёз озадачился мужик.
– Каркси.
– Агась, как скажете, господин Каркси… Господин Каркси, мы енто… Того так и кинем?
– А ты жаждешь рыть ему могилу? Ногтями? – поинтересовался ратник, утаив, что мертвец не один.
– И то верно, – подумав, отозвался Ртищ.
Он продолжал идти рядом с пограничником.
– Ты бы шёл к своим, – с лёгким раздражением кинул десятник, когда ему вконец обрыдло слушать сипловатое дыхание и постоянные покашливания мужика.
– Агась, господин Каркси, – покладисто согласился Ртищь, продолжая вышагивать подле ратника.
Пограничник насупился, сдерживая желание пнуть назойливого селянина.
– Тута вона какое дело, господин Каркси, – вдруг заговорил тот тихим голосом. – Надысь привиделося мне престранное… Вроде и сон, а с явью не различишь. Мыкался, я значица, в тумане, и на – разошёлся он предо мной. Иду, глядь – на булыжинах чёрных мальчонка сидит. Рыженькой, хроменькой… Обрадовался он мне, грит, поведаю, како из хмари сей вылезть. Пожертвование, мол, совершить до?лжно…
Ртищ умолк, а через время добавил вообще едва слышно:
– Одного из вас принесть.
Затормозив, Каркси бешено схватил его за рубаху на груди, прорычал зло, но негромко, чтобы других не привлечь:
– Чего несёшь, негораздок?!
Тощеватый мужичок качнулся, не пытаясь сопротивляться. Испуганно и возбуждённо выпучившись, затараторил тихонько:
– Я ж… оно как… и не поведал бы. Но дело такое… Сыну моёму, Саверу, то же привиделося… токмо не мальчонка, а господин знатный. Рыжой, да на ногу увечный. И сноха, Маланка, созналась, что, покуда дремала, говорила с мужиком незнамым. Волоса у няго тожа рыжои, будто солома порченая, и на ногу хром. И тако же твердил: шоб из туману вылезть, жертва потребна…
– Рот прикрой и не сказывай боле ни единой душе, – мрачно наказал Каркси, выпуская некрашеную сермягу.
– Но како же…
– Закройся!
Поотстав, обескураженный Ртищ растворился в сумраке. Десятник, сжав челюсти, обдумывал услышанное. Он не знал, что за злую волшбу подкинуло приграничье. Лишь одна мысль билась заполошным ночным мотыльком: в дурное место угодили, ох и дурное…
Пустошь демона II
Без воды люди стали вялыми. Глядя перед собой запавшими глазами, понуро брели сквозь сумрачную мглу, точно мертвецы, пересекающие границу миров. Младенец, поначалу жадно терзавший материнскую грудь, теперь лишь тихонько похныкивал, почти не шевелясь. Каркси всё чаще устраивал привалы, чтобы поселенцы хоть чуток передохнули. Тогда мужчины и женщины растягивались на лишённой растительности земле, впадая в дрему.
У самого десятника, пытавшегося во что бы то ни стало нести караул, то и дело разбегались мысли. Подобрав камешек, он запихал его в рот, надеясь, что это поможет выдавить хоть немного слюны, чтобы смочить пересохший язык.
Глядя в туман, ратник то и дело клевал носом. Склонившись в очередной раз, его голова не взметнулась назад, а повисла. Каркси начал медленно крениться вперёд и вправо. Когда он повалился на землю, из приоткрывшегося рта выпал совершенно сухой камень.
…Увидев прорезавший туман коридор, пограничник сгрёб бороду в горсть, задумался. После решительно направился к круглому залу.
Рыжий всё так же торчал на куче камней. При появлении Каркси, вытянутое скверное лицо перекосила ухмылка:
– Заявился! – Он легко соскочил со своего сиденья, не потревожив ни один булыжник. – Знаю, условие тебе уже ведомо. Выбрал ли того, кто расстанется с жизнью ради вашего вызволения… и в мою честь? Кто же это будет? Скрив? Рунка? Ртищ? Или молодуха с крикливым дитяткой? Как её там, Олята?
Каркси набычился, рука сама легла на рукоять меча.
– Кто ты таков? – сурово спросил воин.
– Задаёшь не тот вопрос, – рыжий откровенно глумился. – Пытай лучше, как верно всё устроить, дабы ублажить меня подношением. Не всякая смерть откроет вам путь назад. Потребен верный ритуал… Но не пугайся, он не сложный. Убивая, всего-то нужно сказать: «Проливаю кровь сию во имя господаря и хозяина нашего…»
– Кто ты таков? – перебил десятник. – Колдун?
Рыжий деланно вздохнул, всплеснул руками:
– Ох, не зря тебя Дубом прозвали! Те, четверо, не в пример тебе дошлые были. Сразу ухватили суть. Хоть и знали друг друга с детства – а всё равно взялись за дело с похвальной ретивостью. Даже чрезмерной. Так торопились, что не сумели уговориться, кто жертвой станет. Перерезали друг дружку совершенно попусту. Трое сразу померли, последний позже кровью истёк. Ух, как он меня клял за неисполненный уговор! – Рыжий рассмеялся, нагнувшись и стуча кулаками по бёдрам. Замолчал внезапно, будто палкой стукнутый, выпрямился. Глянул серьёзно. – А ведь я не лгу. Ушли бы они – кабы сделали точно, как требуется. Одна жертва, прочие – все до единого соучастники, верные слова. Понял меня? Выполни правильно – и ступай на четыре стороны.
– Ужо не ведаю, что ты за тварь, – пограничник обнажил меч, – но не бывать по-твоему!
Зал вмиг исчез, всё заволокло текучей мутью. Как не размахивал Каркси клинком, лезвие секло только воздух.
– Дурак, – донёсся откуда-то издали злой и насмешливый голос рыжего. – Упрямством сгубишь всех попусту. Неужто никого тебе не жаль, Дуб? Ни себе свободы, ни мне веселья. Паскудный ты человечек!..
Разбудила Каркси громкая хриплая брань вперемежку с божбой. И ещё отчаянные женские крики.
Ратник быстро поднялся. Не обращая внимания на заколотившееся от усилия сердце, двинулся на шум, оставив шлем и щит. Бесцеремонно растолкав столпившихся переселенцев, увидел коренастого мужика, пытавшегося отобрать молчаливого младенца у матери.
– Чего творишь, вражина?! – поспешно шагнув к ним, Каркси отпихнул бузотёра.
От толчка у того слетела коричневая суконная шапка, обнажив плешь, окружённую жидкими светлыми волосами. Бешено зыркнув на десятника, мужик вновь полез к молодухе.
Каркси вынул меч:
– Зарублю, богами клянусь!
– Отвали, я ж за всех радею! – мужик, пыхтя, начал выкручивать заходящейся плачем бабе руку.
Десятник с проклятием врезал плоской стороной меча ему по голове:
– Сказал: будя!
Мужик аж хлопнулся на зад. Поднялся, приложив ладонь к багровой метине на лысине. Отняв руку, глянул на пальцы, замаранные кровью. В ярости рванулся к десятнику. И сразу остановился, увидев направленный в грудь тускло поблескивающий клинок, а поверх – тяжёлый взгляд пограничника.
– Чего пялишься, шрамомордый? – сквозь зубы процедил переселенец, ссутулившись и сжав кулаки.
Десятник отметил, что он не выглядел напуганным. Возможно, будь у него оружие посерьёзнее поясного ножа, пришлось бы утихомиривать его насовсем…
– Аль железный горшок в край башку натёр? – продолжал плешивый. Он оглядел молчаливо стоявших вокруг селян. – Мы жа тута все подохнем, коли не сделаем, как рыжий казал! Энтот выпороток крикучий и так едва дышит. Пожертвуем его – да выберемся отсель! А гульня безмужняя ещё наблудит!
Его речи никто не поддержал. Но и слова поперёк не прозвучало.
Совсем худо, подумалось Каркси. Шагнув вперёд, гаркнул:
– Замолчь! – Пригвоздив мужика жёстким взглядом, посмотрел на остальных, останавливаясь на каждом лице. – Кем бы рыжий ни был – колдуном или, пуще того, проклятым демоном, – негоже его слухать. По всему видать – тварь подлая, злокозненная. Оные обретаются токмо заради того, шобы людей губить! Молите богов пресветлых о спасении и не помышляйте друг против друга худого. Глядишь, вызволят нас владыки небесные…
– А коли нет? – раздался чей-то голос.
– Не хули господина нашего, Ильэлла, неверием! – обернулся Каркси к говорившему – одному из трёх братьев.
– Ильэлл – ваш бог, солдатский! – выкрикнула жена Савера, сына Ртища. – Об нас он и не помыслит!
– Тогда другим богам молитеся! – отрезал десятник. Видя, что страх за свои жизни пересиливает его доводы, решил припугнуть селян: – Уясните, баламуты, не бывать жертвованию! Сие злодейство лютое супротив королевского закону! За то казнь присуждена! Паче того – кто оное учинит, не видать покою даже опосля смерти, не воссоединиться с предками на Великой равнине! Навечно яством демонов заделается…
Приобняв женщину с ребёнком за плечи, Каркси увёл её в сторону, оставив остальных раздумывать над его словами.
– Тебя ж Оляткой кличут? – ласково спросил ратник.
Молодуха кивнула; её осунувшееся лицо всё ещё искажала гримаса страха.
– Не боись, я никому не дозволю вас с сынком тронуть, – пообещал ратник. – Вы куда путь держите?
– В Ниворед, – едва слышно ответила женщина. – Тама у дядьки моёго кузня.
Каркси попытался припомнить ниворедского кузнеца. Так и не сумев этого сделать, молвил:
– Непременно доберетеся… А тятя ваш где?
Помешкав, молодуха всё же сказала:
– Сбёг… ищо када на сносях бы… бы… – она скривилась, будто собираясь зарыдать. Но то ли сдержалась, то ли из-за долгой жажды попросту не нашлось слёз.
– Значит, боги его накажут, – спокойно сказал десятник. – А парень вырастет, ратником станет. Нам бы лишь отседа ноги унесть…
Женщина замерла. В её мыслях в который раз всплыл тот сон-не сон, в котором добрый рыжий дедушка сердечно уговаривал: мол, человека жизни лишить – поступок недобрый. Но то ведь ради кровиночки, чтоб чадушко жило да солнышку радовалось. Ради такого всё сделать дозволено…
В дорогу люди поднялись медленно, неохотно. Каркси гадал отчего: совсем моготы лишились или потеряли надежду выбраться из заколдованного места. Ратник и сам ощущал слабость и уныние. На ногах держало одно лишь желание вывести людей, за которых отвечал. Да и самому хотелось домой вернуться.
Как и прежде, десятник шёл впереди медленно тащившейся вереницы переселенцев. Позади, то и дело спотыкаясь, брела Олятка с ребёнком. Когда она начинала отставать, Каркси устраивал привал.
Во время очередной остановки, к нему подсел Ртищ. Выглядел мужичок совсем плохо: взгляд провалившихся глаз потускнел, цвет кожи даже в полумраке смотрелся болезненно – ну чисто череп с бородой и усами. Покряхтывая и покашливая, переселенец некоторое время молчал. Затем заговорил негромким надтреснутым голосом:
– Экая недоля нам выпала, господин Каркси. Мы-то сюды за благом подались. Думали землицу свою пахать, рожь сеять… А оно… эх… А вы годно дело правите… и ведёте, и блюдёте, и в узде нас держите… Вот ентот Яушт – што за дрянь-человек! Чадо от мамки отнять удумал! Все токмо глазьями хлопали – а вы вступилися. Сразу видать – витязь… А Яушт ентот – тьфу, гниль… Я в дороге слыхал, он-де навроде тать беглый. Люди грят, его в разных местах ишшут… В таком разе, мог быть енто… того… его в жертву-то принесть? А чево? Такого-то всё одно петля ждёт. Иль топор палаческий… Этакого бзыря и не жаль вовсе, да, господин Каркси? Я вот об чём…
