Я поднялся по ступенькам к двери квартиры его матери, где он пребывал, и нажал на звонок. Мне так долго не открывали дверь, что я успел перебрать в голове очень много вариантов исчезновения моего подопечного. Я стал дубасить в дверь кулаком, наконец, я услышал внутри признаки жизни. Дверь отворилась, на пороге стоял Григорий, вид которого поверг меня в некоторое замешательство. Он был замотан до самого носа в толстенный шарф, вместо речи издавал маловразумительное мычание, махал руками, показывая на горло, двигался дико, некоординированно. Он был как будто не в себе.
– Ты что, заболел? – негодуя и, одновременно, сожалея, спросил я.
«Все у него некстати – нелепейший человек!»
Голова в шарфе опять что-то «мукнула» и активно закивала, дескать, да, да – болен…
Через секунду, когда негодование спало («Ну что уж я так резко! Все мы люди, никто от болезни не застрахован. Чего уж я так разъерепенился?»), я поинтересовался:
– Что, и температура высокая?
Голова продолжала кивать, невнятно мычать, подключилось пожимание плечами, потрогивание рукой горла. Мне это надоело:
– Знаешь что, иди-ка ты в комнату, ложись опять в постель, попозже тяпни водки с перцем – за ночь все пройдет. А мне надо позвонить одному человеку.
Я заглянул в комнату: постель аккуратно заправлена. На столе стояла недопитая чашка кофе, а из пепельницы поднимался дымок недокуренной сигареты. Не похоже было, что здесь кто-то сегодня болел. А сигарета?..
– Ты чего это, брат, курить, что ли, начал? С чего бы это? Да еще с больным горлом.
Ответом послужило молчание.
– А, черт с тобой! – махнул я на него рукой. – Я сейчас сделаю один звонок от тебя, а ты ляг. Ну, иди, иди, ложись… Завтра с утречка, чтобы ты был готов к отъезду, как штык. Если не поправишься за ночь, придется переносить вылет на другой день.
Григорий поднял на меня глаза, в них плескалось недоумение и обостренное внимание. Чем-то все это мне сильно не понравилось, но я не стал вникать в свои ощущения.
– Ложись, тебе говорю. Так, где у тебя телефон-то?
Наконец, я нашел его на кухне, хотел уже прикрыть дверь, чтобы не посвящать хозяина в дела дяди Леши, но обнаружил, что аппарат не работает.
– Телефон у тебя, что ли, сломался? – крикнул я раздраженно. В ответ – ничего, кроме звука двигаемой табуретки.
«Ну и молчи! – чертыхнулся я про себя. – У тебя даже телефон не работает, не говоря о голове. Ладно, позвоню по сотовому из машины».
– Ты врача вызывал? – спросил я перед уходом более грозно, чем собирался. Григорий в ответ опять что-то замычал. Я пожалел, что задал вопрос: общение с немым мне уже изрядно наскучило. Это нечто в шарфе напомнило мне идиота, издающего нечленораздельные звуки, пускающего пузыри изо рта.
«Вот еще не хватало, – ужаснулся я, подавляя чувство омерзения и жалости, – чтобы он не просто заболел, а умом тронулся. У него даже походка изменилась, похоже, парень совсем плох. Елки-палки, одни неприятности!»
Я спустился в машину, быстро набрал номер телефона дяди Леши. Вместо привычного «Здравствуй, сынок!» я услышал, как он орет на меня дурным голосом.
– Что ты, вообще, себе позволяешь? Ты в состоянии проследить за своим приятелем или нет?
– Да знаю я… – робко стал оправдываться я. – А вам откуда известно, что он заболел?
– Да, – прорычал дядя Леша, – заболел твой Гриша, на всю голову сразу. Срочно приезжай ко мне. Надо его забирать к чертовой матери.
– Откуда забирать? – не понял я.
– Ну, ты там ещё посиди с кайфом, а я тебе песенку спою. Некогда мне ждать, пока ты сообразишь, – очень резко сказал дядя Лёша. – Быстро ко мне, и мы решим этот вопрос.
«Что еще за ерунда, – недоумевал я, – какой еще вопрос?» Но настаивать на разъяснениях не стал: уж больно дядя Леша был зол. Я решил тихо выполнить его приказ, и минут через двадцать был уже у него дома.
Старый чекист пребывал в такой ярости, что находиться около него казалось небезопасным: током убьёт! Его волосы были всклочены, щетина на желваках ходила ходуном, глаза метали молнии.
– Ты, вообще, следишь за приятелем или нет? – повторил он свой странный вопрос. – Что он себе позволяет?
– Господи, – в отчаянии сказал я, – ничего не понимаю. Да что он натворил? У него ведь ангина.
– Да какая у него, к черту, ангина! – взревел дядя Леша. – В мозгу у него ангина… Скажи спасибо, что мы его нашли: в двадцать седьмом отделении милиции торчит. Езжай, забери его, придурка. Что он творил сегодня у себя во дворе, рассказать невозможно: орал, как зарезанный, закатывался в истерике, вопил невесть что. Я думал, что имею дело с серьезными людьми, а на самом деле связался с истеричными идиотами. Немедленно вези его ко мне, пусть-ка он мне все объяснит.
Ничего не понимая, я поехал по указанному адресу. Зашел в отделение милиции в полной уверенности, что сейчас все разъяснится, исправится какая-то дурацкая ошибка. Только абсолютная невозможность спорить в этой ситуации с дядей Лешей вынудила меня к этой поездке. Но, к сожалению, все оказалось не ошибкой.
Как только я представился, дежурный милиционер достаточно услужливо провел меня к «обезьяннику». Там меня ждала живописная сцена: полуживой наркоман, при аресте с перепугу налопавшийся наркотиков, деловито блевал в углу; замусоленный алкаш периодически настаивал: «Свободу попугаю! Менты, кыш отсюдова!» При чем здесь попугай, я не знал, но сильно подозревал, что повышенная активность смельчака ничем хорошим для него не кончится.
Как только я увидел знакомые очертания худенькой, жалкой, скрюченной фигуры моего бедного друга в самом дальнем углу, я был поражён ирреальностью ситуации: каким образом Гриша умудрился так быстро попасть из одного места в другое, причем, весьма отдаленное? Никакого шарфа на моем приятеле не наблюдалось, и не было похоже, что он простужен.
– Как твое горло? – так и не поборов недоумения, осторожно спросил я.
– Какое горло, Стас? – утомленный, ничего не понимающий взгляд Григория озадачивал меня ещё больше. – Меня почему-то схватили, избили, приволокли сюда. Забери меня отсюда…
Процесс изъятия Григория из «обезьянника» произошел, на удивление, быстро. Думаю, что и тут не обошлось без всесильного дяди Леши. Вид у моего освобождённого друга был весьма непрезентабельный, сильно помятый. А самое ужасное: он источал премерзейший запах, не оставляющий сомнений, где именно он провел последнее время. Милиционер мне сказал, что забрали его еще днём. Странно, если учесть, что всего час назад я видел Григория дома.
Ещё, что не давало мне покоя в этой, до изумления странной ситуации, – это абсолютное исчезновение всех признаков несомненной болезни Григория, которые я чуть раньше наблюдал в нём собственными глазами. Я не знал, как к этому относиться. Единственное, что я знал, – надо отвезти моего непостижимого друга к дяде Лёше. Я так и поступил…
На этот раз дядя Лёша был – сама терпеливость, но видно было, что он с трудом себя сдерживал, от него искрило как перед большой грозой.
Он приступил к Григорию мягко и вкрадчиво, но у меня – мороз по шкуре:
– Рассказывай, голубчик, каким Макаром ты угодил в отделение милиции после того, как я тебе конкретно сказал не высовываться?
Старый чекист был воистину страшен.
Григорий в запредельном ужасе конвульсивно выдавливал из себя слоги:
– Я… я… ни…че…го… Уби…ли… че…лове…ка… Ис…пу…гал…ся, за…кри…чал…
– Что ты кричал, вспомни! – ястребом закружил над ним дядя Лёша. – Впрочем, не надо, я и так все знаю.
Тут с Григорием что-то произошло – по-моему, он стал, мягко говоря, неадекватен.
– Да, да, – неуместно оживленно, даже радостно, сказал он и принял позу Пушкина, выступающего перед Державиным в лицее. – Я же сообщал! А вы! Почему вы мне не поверили? Почему допустили убийство?..
Зря он это сказал. Буря разразилась немедленно. Дядя Лёша не говорил – он сплошь матерился. Изловчившись, когда он шумно набирал воздуху в грудь для очередного захода, я ввернул ненатурально спокойным голосом:
– Дядя Леша, так мы завтра летим в Америку?
На что получил в самых непарламентских выражениях очень подробный совет, куда и почему нам нужно, на самом деле, лететь, и немедленно.
Но ничто не бывает вечным, пошла на убыль и эта буря. Красный, как флаги его юности, дядя Лёша, наконец, резюмировал:
– Да, вы летите в Америку! Поэтому завтра ты и вот этот… – далее последовало нелитературное определение в адрес Григория, – чтобы в семь утра были готовы. За вами приедет машина. Понятно?.. – Гроза всё ещё напомнила о себе мощными разрядами ненормативной лексики. – Чтобы в Америке сделали все, как надо.
Я подхватил своего ватного друга, вывел из квартиры, усадил в машину. Уже в дороге вспомнил о его загадочном раздвоении. Забавная получается история, как в том анекдоте, когда забывчивая еврейская жена, уснув с любовником, видит вдруг у постели мужа, неожиданно вернувшегося домой, и спрашивает у него: «Абрам, это ты? А тогда, кто это?..»
Кого же я видел в квартире Григория, если сам он в это время обретался в «обезьяннике»? Самое отвратительное было то, что не было никакой возможности спросить об этом самого Гришу. Я хорошо знал своего друга и видел, что он просто на грани. Ему бы сейчас очень не помешала консультация хорошего психотерапевта, а, может быть, и психиатра. А тут еще я со своими дурдомышными вопросами. «Нет уж, пусть все идет своим чередом, время покажет…»
Мы поднялись к двери Григория. Медленно, неуверенными движениями он вытащил ключи, повернул в замке, покачиваясь, прошел в дом. Никакого Второго там уже не было. Я, подобравшись, как хищник на охоте, внимательно обследовал квартиру. Исчез не только двойник, но и малейшие признаки его присутствия здесь. Не было ни чашки с кофе, ни сигарет, ни даже запаха сигаретного дыма. Пепельница стояла на обычном месте за шторкой на подоконнике, чистая, сухая. Гриша «потчевал» ею курящих знакомых. Нигде никаких следов постороннего присутствия.
Я почувствовал себя не очень здорово. Что же, черт возьми, происходит? Тут в памяти всплыло то беспокойство, от которого я отмахнулся в первый свой сегодняшний визит сюда. Вспомнились глаза над шарфом, в которых были удивление, настороженность, острое внимание, но никак не болезнь. Человек был, конечно, похож на Григория, но почему он молчал? И этот кофе с сигаретой… и эта совершенно новая походка… Неужели я принял за Григория другого человека?
Не заметив на лице моего друга никакого беспокойства и ни в коем случае не желая, чтобы оно появилось, я спросил, как можно безразличнее:
– Посмотри, все ли здесь у тебя на своих местах?
Я был мягок, но настойчив и буквально заставил Гришу осмотреть квартиру. Он упорно, как попугай, повторял, что все на месте, ничего не тронуто.
– А документы? – спросил я. – Посмотри, документы целы?
– Документы?.. – переспросил он, словно соображая, что это такое, не сразу направляясь к ним.
– Нет, – через минуту он подал голос, – все документы на месте. Только, знаешь, мне кажется, что они лежат в другом порядке…
– А «Тайна», – я беспокойно заглянул в его глаза, – «Тайна» – на месте?
Григорий усмехнулся одними губами:
– «Тайна» всегда со мной, Стас. Вот на этот счет ты можешь не волноваться.
Глава пятая. Дикий
Операцию по изъятию бумаг из квартиры учёного старикана Батяня, как обычно, тщательно продумал и подготовил. По его плану, я должен был заявиться к учёному хмырю под видом некоего Божьего избранника, каковым полоумный старикашка считал моего братца. Вот ведь народ: учат их, учат в институтах и академиях, а всё одно, как до старости доживут, так в маразм впадают и в любые небылицы верят! Короче, в обстановке расслабляющей беседы о всяких там высоких миссиях я должен был выяснить наличие у старика нужных Батяне документов, касающихся моего… то есть братцева, избранничества и какого-то древнего философского камня. Ну, а потом, само собой, приватизировать документики.
Поначалу всё шло, как по маслу. В парике я выглядел точь-в-точь, как мой изнеженный двойник, я даже манеры братца перенял, благодаря длительным наблюдениям и репетициям под руководством Батяни. Старик подмены не заметил, раскрыл уже свою секретную папочку и давай вещать о моей миссии. Оказалось, что я должен якобы исполнить древнее пророчество – привести мир к Богу. От неожиданности я аж поперхнулся, – мне столь же мало нужен Бог, как я – ему; для меня, где начинается царство Божие, там конец жизни, – и я матерно выругался. Тут-то старый гад всё и распознал! Как он закричал истошным голосом – у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. Ну, делать нечего – пришлось его утихомирить разрезом от уха до уха.
И, хоть я принёс всё, что было нужно, Батяня был зол на меня, как сволочь. Он даже не взглянул на бумаги, а лишь прошипел:
– Знаешь, что! Будешь так топорно работать, в следующий раз самого прикажу ликвидировать!
– Ты! – взвился я. – Ты говори, да не заговаривайся! У меня на тебя много чего есть!
– Чего у тебя есть?! Чего у тебя есть, гнида ты паршивая?! – завопил Батяня так, что мне стало не по себе. Я никогда его таким не видел. – Ты лучше сосало своё заткни и больше тут не выставляйся! А то ведь я не шучу – закончится всё может для тебя ой как плохо! Пестовал тебя, гадёныша, думал, хоть немного поумнеешь, а ты мне все дела заваливаешь, одно за другим! Да ещё и хорохоришься! Иди на хрен с глаз моих!
– Так что, Батяня, значит, разошлись наши пути-дорожки? – спросил я, почувствовав радость от того, что появился у меня шанс зажить самостоятельной жизнью.
Радоваться, конечно, особо было нечему, но и огорчаться тоже. Если Батяня не убьёт меня, а просто выгонит, так лучшего и пожелать нельзя: надоела мне его опека хуже горькой редьки. Эх, вспомнил бы свои былые развлечения, до которых меня Батяня не допускает. А посадили бы опять – ну и …! Зато нагулялся бы вволю, людишек погонял! Так сказать, самореализовался бы на путях разрушения. Некоторых фраеров коробит от убийств, а для меня они – не преступления, а проявление силы сильного человека. Только опасение, что меня самого могут замочить, не даёт мне решать все мои проблемы убийствами.
Но Батяня был хитёр и просто так, как я понял, никого не отпускал.
– Бабу помнишь? – буркнул он.
– Ту, что ли, с розами? Ещё бы! Как такую не запомнить!
– Во! Будешь ей, так сказать, поддержка сзади.
– Это как – сзади? – хохотнул я.
Батяня так посмотрел на меня, что хихикать мне сразу расхотелось.
– Ты, недоделок! Умника из себя не строй!.. Придёшь завтра, получишь инструкции. А сейчас – убирайся, видеть больше не могу твою рожу!
«Да пошёл ты… – выматерился я про себя. – Ещё посмотрим, что ты мне предложишь!»
Оказалось, посмотреть было на что. Это ж надо, куда меня Батяня задумал отправить! Аж в Соединённые Штаты! Да я дальше Грузии в беспамятном детстве сроду никуда не вылезал, а тут – на тебе, заграница! Да не какое-нибудь там «ближнее зарубежье», а самая что ни на есть настоящая! Да ещё с такой бабой! Я бы с ней хоть куда, хоть в Новохопёрск бы поехал, не то, что в Штаты. Правда, она, стерва, хоть и привечала меня на словах, но до моего уровня не опускалась. Вроде как своё превосходство демонстрировала. Поэтому у меня на неё давно руки чесались. Прибил бы я её, суку, да нельзя – большие деньги были замешаны, да и Батяня с меня живого за это шкуру бы содрал. Ну и свой интерес у меня тоже был. Надеялся я, что рано или поздно братца своего замочу и займу его место. А вот потом посмотрим, чья возьмёт! Может, тогда и эта красотка совсем по-другому на меня глазками-то поведёт…
Батяня, конечно, с моей помощью какую-то свою игру вёл, но моя игра, по-моему, была не хуже. Рано или поздно я с братцем разделаюсь, а там уже Батяне ничего другого не останется, как меня на его место поставить. Вот и пытался я действовать втихаря.
На следующий день собрались мы втроём: я, Батяня и баба эта, и стали обсуждать план действий. Планы, конечно, были стоящие. Баба, как я понял, наметила в Штатах какого-то богатого дядьку и собиралась его охмурить, а его деньги и недвижимость на Батянину фирму перевести.
– Интересненькое дело, – скривился я, – а я-то на фига вам там нужен? Свечку, что ли, держать?!
– Ты молчи, идиот, – оборвал меня Батяня, – у тебя дело одно…
– Ну, так ты говори толком, какое? Если пришить кого, так я там без надобности – эта милашка сама, кого хочешь, уберёт, да так, что никто и не ойкнет.
– Заткнись! – рассердился Батяня. – Твоё дело одно: ты у нас теперь будешь диабетиком.
– Чего-чего? – не понял я.
– Ты лишних вопросов не задавай! Если ты со своей кривой рожей образования не имеешь, то затихни и пей лекарства от глупости.
Баба посмотрела на меня, словно на только что отобранный живой товар, прищурила свои хитрые лисьи глаза, усмехнулась и сказала:
– Конечно, неохота мне таскаться с таким идиотом, но, к сожалению, для наших целей нужен кто-то абсолютно тупой.
– Ну, знаешь! – я вскипел от очередного оскорбления, и руки сами потянулись к шее этой наглой стервы.
– Сидеть! – прикрикнул Батяня. – Тебе деньги нужны? Или ты всю жизнь рассчитываешь на моих харчах тянуть? Вот поедешь в командировку и сам заработаешь!
– Я-то поеду, не сомневайся. И заработаю! – кипятился я. – Только ты этой стерве скажи…
– Как ты меня назвал, урод? – баба поднялась со своего места и подошла ко мне оттопырив наманикюренный указательный пальчик. Приблизившись вплотную, она подхватила меня этим пальцем за подбородок, задрав мою морду к свету. Мне резануло по глазам, и я зажмурился.
– Хм, – недовольно хмыкнула она, – жмуришься, как… – она задумалась, подбирая подходящее слово, и, наконец, с отвращением сказала, – дикий зверь. И пахнет от тебя диким зверем. Так вот, зверёныш, ты уже один раз подступал ко мне с ножом! Помнишь, чем всё кончилось? Не дай тебе Бог ещё так со мной ошибиться… И никаких розочек! – заявила она, взглянув на Батяню.
– Да-да, дорогая, – подобострастно ответил тот. – Мы уже с тобой всё это обсудили.
