Как будто эту самую душу разъедал изнутри невидимый червь.
Джозеф велел служанке принести вина и подсел за столик Грыжи.
– О, Джош! – искренне обрадовался Грыжа, и на миг его глаза стали прежними, но только на миг, не больше. – Хорошо, что ты появился!
– Привет, Арчи, – выдавил кривую улыбку Джозеф. – Как тебе удалось отвертеться от виселицы? Сбежал, что ли?
– Почти, – Грыжа сразу осунулся и будто стал меньше ростом. – Вот, господин Джон Трэйтор[6 - Трэйтор – предатель (англ.).] помог…
И Шварц кивнул на сидевшего чуть позади него высокого худощавого господина с черной седеющей эспаньолкой, косо прилепленной на внушительном подбородке. Незнакомец в богатом темно-зеленом камзоле и таком же зеленом берете с петушиным пером, залихватски сдвинутом на левую бровь, более всего походил на испанца, хотя фамилия и имя у него были скорее английские, – и в этом трактире господину Трэйтору было никак не место.
При упоминании своего имени спаситель Арчибальда-Грыжи привстал и слегка поклонился. Джош ответил ему тем же. Тогда господин Трэйтор вскочил и, расшаркавшись, подмел петушиным пером своего берета сомнительно чистый пол трактира. Откуда бы ни взялся этот удивительный господин, в свободное время спасающий воров от петли, – он был сама вежливость.
– Кончайте любезничать, парни, – буркнул один из дружков Грыжи, жилистый детина со шрамом на помятом лице. Имени детины никто не знал, и он любил, когда его звали просто и незамысловато: Сундук. – Не сегодня, так завтра, а петли не миновать!
Чем-чем, а тактом Сундук никогда не отличался.
– Да ладно тебе, Сундучище, – махнул на него рукой Джош. – Интересно все-таки, как это господину Трэйтору удается вытаскивать людей из тюрьмы? Он, часом, не колдун?
Грыжа невольно вздрогнул, разлив вино себе на колени, а Джон Трэйтор еле заметно поморщился.
– У господина Трэйтора хорошие связи, – сбивчиво заговорил Арчибальд, комкая в своей медвежьей лапе краюху ржаного хлеба и засыпая пол вокруг себя крошками мякиша. – Кроме того, внушительная сумма денег, которую пришлось внести…
Джош посмотрел в глаза Шварцу и понял, что тот врет. Врет глупо и неумело. Грыжа поспешно отвел взгляд и умолк на середине фразы.
– А что ты, Джош, невесел? – спросил он, стремясь хоть как-то выпутаться из неловкого положения и перевести разговор на другую тему. – Дела не идут или женщины не любят?
– Марта умирает, – это выплеснулось само, непроизвольно, как кровь из раны. – Умирает. Лекарь сказал – не больше трех дней осталось…
Над столом повисло угрюмое молчание, даже Сундук захлопнул пасть и уставился в стол – и сбивчивый шепот Молчальника услышали, кажется, все:
– Я бы за нее… душу не пожалел… Я бы…
Джош уронил голову на руки и словно издалека услыхал сдавленный голос Арчибальда Шварца, которого теперь венские воры будут звать Висельником целых полтора года, до дня его внезапной смерти от апоплексического удара:
– Ты, парень, думай, что говоришь! Душу, ее… ее, это самое…
Грыжа явно хотел сказать что-то еще, но поперхнулся, закашлялся и умолк.
Джош плохо помнил, что было дальше. Он долго пил, не пьянея, чуть не подрался с Сундуком, но их вовремя растащили, потом Молчальник стал отвечать на вопросы собутыльников по-подгальски, удивляясь их непонимающим физиономиям и время от времени ловя на себе пристальный изучающий взгляд Джона Трэйтора. Наконец приятели Грыжи куда-то исчезли, следом за ними нетвердой походкой покинул трактир и сам Грыжа, и они с Трэйтором остались за столом вдвоем.
Похожий на испанца человек со странной английской фамилией отставил в сторону кружку с вином, и Джозеф, предчувствуя что-то смертельно важное, сделал то же самое.
Отрезвление ударило неожиданно и коварно, словно нож в спину.
– Итак, вы говорили, что не пожалели бы своей души в обмен на жизнь Марты Ивонич? – с едва заметной усмешкой проговорил господин Трэйтор, дернув себя за клочок волос на подбородке.
8
…Она бежала темными запутанными коридорами, где с бугристого потолка капала слизь, на стенах копились огромные колонии светящихся гусениц, а за спиной раздавались топот и тяжелое дыхание Стражей; Марта мчалась из последних сил, унося с собой что-то… она сама не знала – что именно, но бросить украденное было нельзя, никак нельзя, да и Стражи все равно не оставили бы ее в покое.
Марта чувствовала, что уже давно заблудилась в этом бесконечном внутреннем лабиринте, что Стражи гонят ее к Черному Ходу, к тому пульсирующему омуту, разъедающему жертву, о котором ей не раз рассказывал вечерами батька Самуил. Несмотря на ужас и липкое отчаяние, парализующие волю, она заставила себя остановиться и встретить Стражей лицом к лицу. Это ничего не давало, кроме возможности достойно умереть, – но Стражи почему-то все не показывались, а потом за поворотом коридора послышался какой-то шум и хриплое рычание, переходящее в затихающий бессильно-злобный вой. Марта кинулась туда и, свернув за угол, увидела Джоша, ее Джоша, спокойного сосредоточенного Молчальника, который вытирал о штанину длинный окровавленный нож.
Рядом бились в агонии три бесформенных Стража, сверля Марту тускнеющим взглядом, полным ненависти.
Марта невольно вскрикнула, Джош поднял на нее глаза и грустно улыбнулся.
– Ну что ты, маленькая, успокойся… Все в порядке. Пошли.
Он обнял ее за плечи рукой, измазанной в густой коричневой крови, и они двинулись к выходу. По дороге Марта все пыталась вспомнить, что же здесь не так, и когда впереди слабо забрезжил розовато-голубой свет, она наконец вспомнила: ведь это же Лабиринт Души, чужой души, куда она неведомо как попала, – значит, Джоша попросту не может здесь быть, и уж тем более он не должен знать пути наружу!..
– Да, не может, – Джош обернулся к ней, словно прочтя ее мысли. – Не может и не должен. Но я здесь. Потому что без меня ты бы погибла. Вот я и пришел.
Он снова грустно улыбнулся, и только тут Марта заметила, что на шее у Джоша – веревочная петля, нет, не веревочная, а скрученная из Джошева пояса, а лицо Молчальника неживое, застывшее, чем-то похожее на лица убитых Стражей, и лишь в запавших глазах, как в омуте Черного Хода, куда Марта так и не добежала, бьется живая безысходная тоска. Марте захотелось кричать от этой хлынувшей в нее тоски, – но тут что-то ослепительно взорвалось перед нею, Джош исчез, и все исчезло…
Марта вскрикнула, открыв глаза, – и мгновенно зажмурилась от ворвавшегося под веки яркого света.
– Слава богу! – как сквозь вату услышала она голос сиделки. – Наконец-то вы пришли в себя! Чудо, воистину чудо…
* * *
Поправлялась Марта долго, но и баронесса (выяснив, что ее компаньонка абсолютно не заразна, практичная Лаура немедленно приказала перевезти Марту обратно в поместье), и слуги все равно диву давались: из всех заболевших выжила одна Марта.
«Божий промысел! – шептались слуги, любившие Марту. – Господь ее не оставил!»
«Ведьма! – окончательно уверилась баронесса. – Сам дьявол ей помогает!» Впрочем, своими соображениями Лаура Айсендорф ни с кем делиться не собиралась. Ведьма была нужна ей самой для уже известных целей. На время болезни Марты Лаура не то чтобы совсем прекратила приращивать новые отростки к и без того раскидистым мужниным рогам, но стала куда осторожнее – зато теперь, когда компаньонка вновь рядом, она свое наверстает!
С Джошем Марта увиделась лишь через три месяца, когда впервые после болезни выбралась в город. Тогда им удалось переброситься всего несколькими словами – Марта была не одна, но через неделю Марта неожиданно возникла на пороге скромного жилища Джозефа.
Выяснилось, что ей предписан постельный режим, но в одиночку валяться в постели Марте смертельно надоело, поэтому…
В общем, не одна баронесса наверстывала упущенное.
…Еще при первой после болезни встрече Марту насторожило странное поведение Джоша – веселый карманник за минувшие месяцы словно постарел на добрый десяток лет, – и, собираясь уходить, она долго смотрела в лицо спящего. Почувствовав на себе чужой взгляд, Молчальник открыл глаза, грустно улыбнулся…
Уже вернувшись в усадьбу, Марта вспомнила: именно такими были глаза Джоша в чумном кошмаре, когда он выводил ее из лабиринта чьей-то души.
Души с убитыми Стражами; души, в которой Джоша не могло быть.
* * *
Минул почти год. Жизнь вернулась на круги своя, став такой же, как прежде, но постепенно Марта все больше убеждалась, что с Джозефом творится что-то неладное. Спросить напрямую она не решалась, а воровски лазить в душу к любимому человеку она запретила себе еще давно. Джош был болезненно нежен с ней, он предугадывал любой ее каприз, и временами Марте казалось, что Молчальник живет так, словно каждый миг его жизни – последний, словно завтра его ждет эшафот, хмурый палач и пеньковая веревка, а значит, больше не будет голубого неба и доверчивых лебедей в пруду, не будет лукавства дневных взглядов и страсти ночей, не будет ее, Марты, и самого Джоша скоро не станет…
Наконец Марта не выдержала.
Молчальник долго не отвечал, как если бы задался целью подтвердить правоту своего прозвища или попросту не знал ответа на вопрос: «Что с тобой, Джош?»
– Я влип в скверную историю, Марта. И очень надеюсь выкрутиться. Через неделю все решится. Если я стану прежним – я расскажу тебе все. А если нет… Я дам тебе письмо, но обещай, что вскроешь его не раньше, чем через восемь дней после того, как я не приду на назначенную встречу, – или сожжешь в следующий четверг, если я скажу тебе, что все в порядке. Обещаешь?
– Обещаю… но, Джош, может быть, я могу чем-то помочь? Помнишь, я ведь помогла тебе тогда…
– Нет, Марта. Вор должен уметь сам отвечать за свои поступки. Впрочем, при чем тут воровство…
Неделя прошла в тягостном ожидании. Оба пытались забыть о пугающем разговоре, всецело отдаваясь друг другу, но где-то в глубине души каждый чувствовал, как над ними сгущаются тучи, готовые вот-вот прорваться… Чем? Хорошо, если просто ливнем!
Перед оговоренным четвергом Марта вся извелась в ожидании развязки. Она то и дело поглядывала на лежавшее на столике письмо, но вскрыть его так и не решилась.
Примчавшись домой к Джошу за полчаса до условленного времени, Марта с невыразимым облегчением увидела сияющего Молчальника, фрукты, две бутылки выдержанного бургундского…
– Ну? – выкрикнула она прямо с порога.
– Обошлось! Я жив и здоров, ты – тоже, так что давай отметим это дело! – довольно ухмыльнулся Джош – Молчальник.
– Тогда рассказывай!
– А, потом! – отмахнулся Джош. – Давай не будем портить вечер!
И они не стали портить этот вечер, потом не стали портить следующий, и еще один… письмо так и осталось лежать на столике невскрытым и несожженным, через день-другой Марта сунула его в шкатулку и, проходя мимо, равнодушно скользила по ней взглядом.
А через неделю Джош не пришел на утреннее свидание. Под вечер не находившая себе места Марта получила записку, присланную с посыльным мальчишкой.
«Прощай, Марта. Я думал, что мне удалось обмануть ЕГО, но я ошибся. Каждую ночь мне снится, как ты умираешь от чумы. Я больше не могу видеть тебя утром живой, зная, что ночью буду снова в мельчайших подробностях наблюдать твою смерть. Я путаю сон с явью и скоро сойду с ума. Долги надо платить. Мы больше не увидимся. Если ты не сожгла письмо, прочти его – и все поймешь. Если же сожгла… впрочем, неважно. Я люблю… я любил тебя, Марта!
Прощай.
Твой Джош».
На мгновение в глазах у Марты потемнело, и ей показалось, что сердце сейчас не выдержит и остановится. Потом она бросилась к шкатулке, где хранилось письмо, дрожащими пальцами разорвала плотную вощеную бумагу…
…Петушиное Перо дал Джозефу ровно год. После чего Молчальник должен был в полночь повеситься в заброшенной сторожке, что на выезде из города, неподалеку от окраины Гюртеля.
Слуги еле успели распахнуть ворота, когда Марта на спешно заседланном жеребце, не разбирая дороги, промчалась через роскошный баронский парк, топча италийские розы и голландские тюльпаны; копыта жеребца взрывали мягкую черную землю, разбрасывая в стороны рыхлые комья, раня ухоженные клумбы и цветники, – и только ветер удивленно присвистнул вслед исчезающей за поворотом всаднице.
– Сумасшедшая! – с восхищением и досадой пробормотал садовник Альберт и, вздыхая, отправился ликвидировать учиненный Мартой разгром.
9
«Позд-но!» – погребальным звоном прозвучал в голове Марты отбивавший полночь далекий колокол церкви Санкт-Мария-ам-Гештаде. Буквально свалившись со спины храпящего коня, женщина бросилась через луг к едва различимому в темноте черному пятну сторожки. Непослушные после бешеной скачки ноги подгибались, путались в густой траве, дважды Марта падала, зацепившись за невесть откуда взявшиеся на лугу узловатые корни, а в сознании, все нарастая, продолжал отдаваться колокольный рокот, и вторил ему из сторожки безнадежный собачий вой, пугая мечущихся вокруг нетопырей – или это только казалось Марте?..
Взвизгнув, замшелая дверь распахнулась, повисла на одной ржавой петле, горевшая в углу сторожки свеча швырнула женщине в лицо рваные блики – и Марта увидела: откатившийся в сторону тяжелый чурбан, воющий пес по кличке Одноухий, не так давно подобранный Джошем в их любимом парке возле пруда с лебедями… и над безутешной собакой слегка покачивалось на туго натянувшемся поясном ремне тело человека.
Джозеф.
Она опоздала.
Пес запрыгал вокруг Марты с немой мольбой в глазах – и сумасшедшая, не человеческая, а скорее звериная надежда бросила Марту вперед. Немыслимым рывком она подтащила чурбан, взобралась на него, выдернула из потайных ножен в рукаве Джоша его узкий нож и одним движением – лезвие было острым, как бритва, – перерезала ремень.
Молчальник мешком рухнул на земляной пол, и Марта, не удержав равновесия, повалилась сверху.
Пропущенный через пряжку конец ремня заклинило медным язычком, петля никак не хотела распускаться, руки Марты дрожали, Одноухий самозабвенно вылизывал родное посиневшее лицо с белыми пятнами глаз, и чумной кошмар обступил Марту со всех сторон, довольно скалясь пастью безумия.
Выхода не было.
Никакого.
Марте хотелось завыть, как только что выл пес, а когда не останется сил даже на вой – повеситься здесь же, на том же ремне…
Но вместо этого, еще сама не понимая, что делает, она отстранила пса, взяла в ладони холодеющее лицо веселого карманника, погибшего из-за нее, и прикипела взглядом к мертвым глазам.
В следующее мгновение свеча, жалобно мигнув, потекла копотью, пес в ужасе заскулил, и из съежившейся темноты послышался насмешливый голос:
– Ты опоздала, женщина. Он выполнил уговор. Теперь его душа – моя. Уходи и возвращайся завтра, если ты хочешь похоронить тело. Впрочем, я могу предложить тебе довольно выгодную сделку…
Марта Ивонич, приемная дочь Самуила-турка из Шафляр, знала, кто говорит сейчас с ней. Совсем рядом, невидимый в могильном мраке сторожки, стоял Великий Здрайца – лишь блеснуло рыжим отливом петушиное перо на берете да скользнули блики по серебру пряжки.
О, этот мог пообещать многое! Может быть, даже отпустить душу Джоша в обмен…
«Никогда не становитесь на пути у Великого Здрайцы, – говорил Самуил-баца. – И никогда не верьте ему. Никогда!»
Верить было нельзя. И становиться на пути тоже было нельзя, тем более что это все равно бесполезно; но Марта уже приняла решение, с привычной отстраненностью потянувшись вперед, к мертвецу, которого она могла представить только живым; не протянув невидимую руку, как обычно, она бросилась наружу всем своим существом – и невидимые ворота с лязгом распахнулись перед женщиной.
На этот раз за воротами не было подвалов, сокровищниц и лабиринта. Не было и Стражей, убитых самим Джошем еще тогда, в ее кошмаре, в тот миг, когда Молчальник подписал кровью дьявольский договор, сняв охрану собственной души – о, теперь она понимала это! – вокруг простиралась похожая на оспенное лицо равнина, слегка мерцавшая в ярком лунном свете, по седому простору бродили смутные тени, и прямо перед воротами лежал обнаженный человек.
Джош-Молчальник, непутевый вор, обокравший самого себя.
Одним движением Марта оказалась рядом и попыталась приподнять лежащего. Джозеф слабо пошевелился, пробормотал что-то невнятное и снова обмяк. Он был тяжелый, невозможно тяжелый, но Марте каким-то чудом удалось взять провисающее тело на руки; в глазах потемнело – или вокруг действительно сгустилась ночь?! – и Марта неуклюже шагнула к распахнутым воротам. Ноги Джоша волочились по земле; кровь набатом стучала в висках, но женщина закусила губу и сделала еще один шаг.
И тогда раздался голос.
Тот самый.
Только в нем уже не было насмешки – лишь удивление и смутная затаенная неуверенность.
– Он мой, женщина! Что ты делаешь?! Кто ты? Погоди! Давай поговорим! Я хочу знать, как ты можешь…
Шаг.
