– Так говорят, когда что-то очень нравится.
Неспешно, они вышли на Саффолк-стрит и пошли по направлению к национальной галереи. Вокруг стоял привычный для Лондона и раздражающий Галиель гвалт. Все, на кого ни глянь, куда-то спешили, уткнувшись носами в смартфоны и Галиель подумал, вот это и есть их парси-машина. Без нее они не могут перемещаться для дальние расстояния, не могут общаться, не умеют взлетать в воздух, слушать музыку, узнавать что-то новое, учиться, работать. Отдыхать. А подумать, сильно ли это отличает их от нас? Вот я уже больше недели здесь живу, а чуть что – рука сама тянется к поясу. За парси-машиной. За моей парсимой. Только нет там ничего, нельзя, чтобы там что-то было. А как мне ее не хватает! Но ничего, Галиель, взамен ты получил вот эту вот херню, – он повертел в руке коробку с телефоном.
– Все-таки не понимаю, – сказал Галиель, – да и никто тебя не понимает.
– Ты о чем? – спросил Жун рассеяно. Он смотрел на молодую девушку, пристроившуюся у высокого борта фонтана. В руках у нее был чудаковатый музыкальный инструмент, похожий на крохотную гитару, будто игрушечную. Обычные гитары Жун видел много раз, и даже пробовал играть, но такую видел впервые.
– Почему они так интересны тебе? – Сказал Галиель. – Я боюсь, как бы ты добровольно в бачи не ушел. Ты бы мог. Тебе мозгов бы хватило. Чем они тебе так интересны?
– А, – улыбнулся Жун, – вот о чем ты опять. Чем? Посмотри вон на ту девушку, которая сидит у фонтана, скрестив ноги, и играет на странном инструменте. Видишь?
– Ну. И что? Обыкновенная нищенка.
– Она не нищенка. Разве похожа она на нищенку?
– Зачем же она играет на улице?
Жун взглянул на Галиель и улыбнулся еще шире.
– Потому что Июнь. Потому что Лондонское небо сегодня слепит светом солнца. Потому что она умеет играть на маленькой гитаре. Потому что она хочет.
Девушка перебирала аккорды и, вероятно, напевала вслух слова песни: было видно как она открывает и закрывает рот, как сворачивает губы трубочкой, словно насвистывает. С такого расстояния не было слышно ни ее голоса, ни звуков маленькой гитары, но не было у Жуна сомнений – девушка играла что-то красивое.
– Или взгляни через дорогу. Вон там, видишь? У сквера на парковке.
Жун глазами указал на еще одну девушку. Она пила кофе, слегка присев на капот своей машины, и изредка, отщипнув кусочек от какой-то сдобы, бросала его воробьям. Одна из птиц, что посмелее остальных, взлетела на капот и бесстрашно приблизилась к девушке.
Галиеля передернуло.
– Я ее знаю.
– Правда? – Жун удивленно взглянул на друга. – Откуда?
– Она чуть не переехала меня своей железякой.
Жун расхохотался.
– А ты думал светофоры для красоты стоят?
– Вы с не сговорились что ли?
Девушка поднесла ладонь с лакомством как можно ближе к птахе, а затем медленно, чтобы не спугнуть, стала поднимать ладонь вверх. Какое-то время воробей глядел на поднимающуюся ввысь руку с сомнением, а потом взлетел, выхватил из раскрытой ладони кусочек и быстро упорхнул. Девушка рассмеялась.
– Что она делает? – спросил Жун с любопытством.
– Воробьев дрессирует, – пробурчал Галиель.
– Смотри-ка, и не боятся. Слушаются как заколдованные. И никакой парсимы не нужно ей.
– Пойдем. Чего ты пялишься на всех как идиот влюбленный? Где твое достоинство?
– Ты не понимаешь, – сказал Жун.
– Понимаю. Они тут блаженные все.
Жун похлопал Галиеля по плечу и повторил:
– Нет. Ничего ты не понимаешь.
Галиель шел, без особого интереса разглядывая дома. Большинство из них были старинными, невысокими, кряжистыми. Надежными. Некоторые из них, и даже многие, были уничтожены в одну из бесчисленных человеческих войн и восстановлены не так давно, но многие стоят здесь уже столетия. Галиель с неохотой признал, что эта часть города ему нравится. Она напоминает ему Клотар, его родной Клотар, в котором ничего не меняется, все течет в спокойной и размеренной реке времени, и завтрашний день не таит в себе угроз. Галиель посмотрел вверх и увидел шпили домов-гигантов, задевающих своей макушкой купол неба. Их так здесь и называют, небоскребы. В тени этих исполинов размываются и исчезают низенькие старые здания, словно крохотные планеты, проглоченные черной дырой. Новый мир поглотил свой собственный старый мир, со всеми его домами, гужевыми повозками, брусчаткой, керосиновыми фонарями вдоль улиц, восковыми свечами в темных кухоньках и бескрайних залах замков, и самих замков, чтобы на их месте появились автомобили, электрические светильники, асфальт, и небоскребы. Но уже завтра эти бесконечно высокие небоскребы покажутся им недостаточно высокими; асфальт – недостаточно надежным; машины – устаревшими. И они сметут и их. Они уничтожат все старое, что некогда, совсем еще не так давно, полагали венцом зодчества, прогресса, мысли, нравственности, и начнут искать новое; новую мысль, новую архитектуру, новые храмы для новой религии, новую нравственность и новый смысл существования. Подобно уроборосу, они вечно будут пожирать сами себя. Они никогда не остановятся, потому что в этом и есть истинный смысл их существования, который они с таким упорством жаждут найти. Галиель никогда прежде не задумывался, почему Клотар отгородил себя от мира людей. Он не задумывался, потому что ответ казался ему простым и очевидным. Людям попросту не место среди клотарцев, существ, стоящих на порядок выше на эволюционной лестнице. Но теперь он понял. Причина совсем в другом. Его потомкам было страшно, как и ему самому сегодня было страшно. Уроборос, змея, бесконечно пожирающая сама себя, сожрет Клотар, переварит его в себе, и захочет создать новый Клотар, по своему образу и подобию, уродливому образу, и не менее уродливому подобию, только возможно уже без клотарцев, потому как погибнут они, растворятся в желудочном соке прожорливой змеи…
– Слушай, Жун, – сказал Галиель, – Я освою смартфон, это я тебе обещаю. Но понадобится время, а его у нас, боюсь, не так что и много. Помоги мне. Собери информацию об «Атомиде».
– Конечно, – серьезно ответил Жун. – общую информацию я тебе и сейчас могу найти, – он достал из кармана телефон, и принялся возить по экрану пальцами.
– Вечером, – остановил его Галиель. – Приходи сегодня вечером ко мне. Там и обсудим. Я хочу еще немного пройтись.
– Ладно. А сейчас я тебя оставлю.
– Куда ты собрался?
– Да-а, – протянул Жун уклончиво.
– Ясно. Опять собрался к нему?
Жун кивнул.
– Не хочешь со мной? – спросил он просто так, прекрасно зная, какой будет ответ.
– И что я у него забыл? Он не хочет никого из нас видеть. Ну разве что тебя. Да и то только потому, что ты таскаешь ему джин.
– Это не правда. Он рад мне. И тебе был бы рад, я уверен.
Галиель поморщился.
– Перестань. Ты просто тратишь на него свое время.
– Зато ты тратишь его только на себя. И давай не будем больше.
Галиель пожал плечами.
– Как скажешь.
Как-то незаметно для себя они свернули на Пэлл-Мэлл роуд и дошли до национальной галереи.
– Дальше я на метро, – сказал Жун.
Галиель цыкнул языком и закатил глаза.
– Я же выделил тебе транспорт. Какую-то железную коробку, на каких у них здесь знать передвигается.
Жун улыбнулся во весь рот.
– Да ну ее! Вся жизнь – в метро. Метро – это артерия! Ты не представляешь, какие интересные люди там попадаются. А что я увижу из «ягуара»? Нет, я в метро.
Он похлопал Галиеля по спине и ушел.
Где-то совсем далеко зловеще зарычал гром. Небо быстро стало затягиваться тучами, солнце исчезло за их грязно-серой массой, и серым сделался Лондон. Похолодевший внезапно ветер взъерошил белые локоны Галиеля и, поежившись, он поднял воротник пиджака.
