– Не кричи на меня, – строго произнесла Ивонет. – И хватит нести чушь. Тем более что… папа не может быть нимфой. Нимфы только девочками бывают.
– Вот я нимфа!
– Хватит! Замолчи! – Ивонет встала с кушетки и подошла к дочке. – Нимфы – это чудовища, которые заманивают нас в ловушки и убивают. Они только похожи на людей, но они не люди, они монстры! – Ют глядела со злостью на кричащую мать. – Монстры, – продолжала Ивонет, – покрытые мхом, сквозь их гадкую кожу прорастают сорняки. Ты правда хочешь быть нимфой? Быть этой тварью? – Ивонет вцепилась ногтями в плечи дочери и затрясла ее. Воспаленные глаза женщины кипели яростью, а полупрозрачная кожа натянулась на черепе так, что виднелись жилки. Ют испуганно глядела на мать и была готова разреветься. Внезапно Ивонет схватилась за висок, у нее закружилась голова. – Прости, Ют, я не хотела на тебя кричать. – Женщина отпустила дочь, и Ют расплакалась. В глазах у Ивонет потемнело, и она отошла в сторону, держась за голову и повторяя: – Прости, Ют, я не хотела…
III
Ют и Макки каждый день гуляли, общались, ели фрукты и ягоды. Впервые после того, как отец ушел, девочка чувствовала себя кому-то нужной, знала, что ее слышат. Мама никогда ее не слушала. Ют ей рассказала о чудесной пещере, о доме, который парит над землей, о танцующих насекомых, о зеленом друге, о вечном лете и других потрясающих штуках. Но Ивонет не верила. Не верила! А Раймунду она верила. Хотя из него плохой рассказчик.
Как-то раз Ют и Макки обсуждали свои семьи.
– Я устал от внимания, – говорил Макки. – Мне порой ступить в доме не дают. Мартин постоянно хочет поиграть со мной. Взрослый человек, отец семейства, а еще не наигрался! Каталина вечно на что-то жалуется: муж не помогает по дому, Лаура даже постель за собой не убирает – все против нее, столько бед, столько дел. Лаура, конечно, милая, я ее люблю, но иногда она бывает такой приставучей, тискает меня, целует, еще просит, чтобы я спал с ней в обнимку.
Ют чувствовала что-то неприятное от слов друга. Зависть. Макки все дома обожают, а ее… С другой стороны, леший странно говорил о своей семье.
– А зачем сестра с тобой на одной кровати спит? – спросила Ют. – И почему ты родителей по именам называешь?
– Так она не моя сестра, а они не мои родители.
– Как это? – удивилась Ют. – А кто они?
– Семья… Я живу у них.
– А родные мама и папа?
– Ноши и Шима? – замялся Макки. – Они на горе предков – там, наверху.
У Ют загорелись глаза.
– Мама говорит, что папа мой находится в небе, тоже наверху. А твоя семья на горе предков. Может, это одно и то же место?
– Да, все ушедшие попадают туда, – подтвердил Макки. – Недавно Каталина ходила на гору предков, цветы поставить возле высеченных имен…
– Так ты знаешь, как попасть туда, где мой папа? – взвизгнула Ют.
Макки с удивлением посмотрел на подругу.
– Отчасти, – ответил он. – Я видел, куда ушли Мартин и Каталина, но сам там никогда не был. Говорят, слишком маленький.
– Ты проведешь меня на эту гору? Я хочу найти отца и его вернуть.
– Я… Можно сходить. И ты повидаешься с отцом, но… я не слышал, чтобы те, чьи имена на камне, возвращались.
– Почему? Это какое-то проклятие их держит там? – серьезно спросила Ют.
– Я не знаю. Просто не возвращаются.
Дети отправились на гору предков в тот же день. Путь был не близок, подниматься оказалось тяжело. Макки сомневался, стоит ли идти дальше: они не знают точной дороги, уже устали, есть охота и… Ют не унывала. Она называла миллион причин продолжать и незаметно для себя забалтывала Макки.
Шли дети по странной дороге – не по тропинке. Это были две параллельные железные полосы. Между ними располагались заросшие мхом деревяшки в интервале ровно одного большого шага. И вели эти полосы на гору предков – нет, это не могло быть совпадением. Кто-то их нарочно построил. Ют придумала несколько легенд про эту дорогу, но потом наткнулась на развилку и вспомнила, что это же рельсы. В старину люди строили такие штуки, чтобы возить по ним повозки. Это как с водомеркой – по земле скользить тяжело, у нее шершавая поверхность, а по железу – легко. Ют даже начала рассказ, почему рельсы забросили, но тут Макки ее прервал.
– Это не люди возвели. Люди только разрушают. Зачем им строить дорогу к горе предков?
Ют возмутилась и хотела поспорить с Макки, но впереди заметила пропасть. Рельсы продолжали идти через нее – они держались на огромных деревянных брусьях, вбитых в землю. Почва со временем оседала, оттого, вероятно, брусья покосились и стояли неустойчиво. Дети испуганно переглянулись. Не опасно ли идти через такой мост? Земли под ногами не будет, только старые деревяшки через каждый большой шаг. Макки, как мальчик, первым ступил на мост. Ют показалось, что конструкция пошатнулась и сейчас обвалится. Но Макки прополз еще на метра два-три вперед, и ничего. Он оглянулся – скоро ли подруга? Она сглотнула слюну.
Ют поставила сапожок на деревяшку, надавила – скрипит. Девочка поежилась. Но Макки там впереди, и он не боится. К тому же она каждый день перебегает коридор над пропастью, а ведь с него выше падать. Ют взяла себя в руки и аккуратно приставила вторую ногу к первой. Шатается дощечка, а еще мхом покрыта и грязью, сапожки скользят. Можно их, конечно, снять и пойти в колготках, но для этого надо встать устойчиво, а шагать назад Ют боялась. Она снова потянулась правой ножкой вперед. Нехорошо, что здесь такие большие расстояния между деревяшками. Она переставила и левую ногу. Потом посмотрела на Макки. Он уже далеко. Конечно, ведь он больше и ходить на четвереньках ему удобнее. Может, тоже встать на четвереньки? Опасно. Или позвать Макки и сесть ему на спину? Не-ет! Она же обиделась на него. Он же сказал плохо про людей.
Ют медленно, как черепаха, переставляла то одну ногу, то другую. Макки прошел полдороги. На Ют накатила жуть. Она так высоко над землей. А если упадет? Если сорвется случайно? Девочка решила, что безопаснее-таки ползком. Она наклонилась и руками достала до доски. Легко. Немного передвинула ладони, чтобы хватило места для сапожек. Невольно взгляд упал вниз, в пропасть. Девочка затаила дыхание, тело затряслось, а все мысли были только о том, как она свалится, стоит только разжать пальцы. Ют зажмурилась и переместила правую ногу к руке. Пришел черед левой, она поставила и ее вперед, но сделала это как-то машинально, и ступня наполовину повисла в воздухе. Ют выпрямилась, и внезапно левая нога вместе с грязью скользнула вниз, потянув за собой и правую.
Девочка вскричала, вцепилась руками в расшатанную деревяшку и стала беспомощно барахтаться в воздухе. Залезть обратно не получалось – сил не хватало. Макки не придет, он же далеко. Ют орала и плакала. Но друг прибежал, оторвал девочку от моста и закинул себе на спину. Ют сжала шею лешего до боли и зажмурилась. Макки вернул Ют на землю. Только там малышка открыла глаза. Руки ее дрожали, язык заплетался.
– Мне кажется, нам надо обратно, – сказал Макки тревожно. – Наверное, мы не туда свернули. Не думаю, что Каталина и Мартин смогли бы пройти по этому мосту…
Проклятие, или в царстве Кукольника
V
Во сне Элеон видела лишь тьму, а, проснувшись, почувствовала боль в спине. Неудобно спать на полу. С закрытыми глазами Элеон села, прогнула спину, поморщилась. Неприятное напряжение в теле. Наконец взглянула на спящих. Пенелопа лежала, как мертвая, лицом к Маргарит. Маргарит во сне точно пыталась убежать от Пенелопы. Веки малютки не до конца закрывались, и были видны слепые глаза. Анна дремала – тревожно, но на нее Элеон и не хотела смотреть. Анджелоса и Балерины не было.
Элеон приподнялась, но от усталости снова легла на бок. Неудобно – подняла одеяло, а там дневник брата. Девочка с ненавистью отбросила его от себя. Внутри стало так тяжело, что из глаз полились слезы. Элеон протянула дневник обратно и снова убрала в карман.
– Ты плакала? – вдруг произнесла Анна и подсела к ней. – А что у тебя там за…?
– Ничего, – прошептала Элеон, хотя хотела наорать на девушку.
– Я… ты… – запинаясь, говорила Анна. – Ты злишься на меня за то, что я сказала вчера? – Она снова заламывала руки. – Я знаю, это так жалко притворяться другим человеком и из-за этого… так страдать и…
Анна всё продолжала и продолжала. Элеон казалось, что от этого нытья у нее взорвется мозг. Бешенство тяжелело в груди. Когда Анна уже заткнется? Ну неужели она не видит, что ее не хотят слушать? А ведь надо поддерживать – иначе совсем помрет от горя дуреха. Еще сложнее делать вид, что не хочешь влепить этой размазне пощечину. А как здорово было бы сейчас закричать: «Заткнись!» – и дать Анне по лицу что есть силы. Эта соплячка так удивится. Жертвенно взглянет и побоится сказать что-то. Вся задрожит, станет такой жалкой. А Элеон вскочит и даст ей с размаху ногой в живот, и…
Подошел Анджелос с Корнелией. Видимо, они что-то обсуждали. Минут через десять, когда все собрались в кружок, парень сказал:
– У меня было много идей, как бороться с Кукольником, отнять лампу и так далее. Но проще всего, мне кажется, – он сделал паузу, – взорвать эту сучку. Здесь есть заболоченный подвал, а там природный газ. На нем готовят и греют воду. И, в общем-то… мы знаем, что Кукольник пойдет смотреть выступления на ежегодном Зимнем концерте. Тот в актовом зале проходит. И можно просто пустить этот газ, и хозяйка – ды-дыщ! – взорвется. А без нее куклы не опасны. И, вероятно, дом тоже ослабеет и выпустит нас. Не уверен. Так что? Кто-нибудь против? Или, может, придумаем что-то другое?
Все одобрили план Анджелоса. Балерина предложила помощь своих друзей, чтобы передвинуть бочки. Дети пошли в гримерку. Там для подготовки к Зимнему концерту собралось большинство кукол. Гримерка оказалась огромной и составляла собой целую сеть комнат. Были в ней и потайные двери, и шкафы с нарядами, косметикой и прочее. Повсюду носились выступающие. Некоторые из них выглядели мило, другие – жутко. Вроде льва, у которого нижний зуб пробивал собственный глаз. Встретили там дети и пятиметровые фигуры без лиц, и соломенных монстров с черными крысиными лапками – чудики в уголке притворялись стогом сена.
– Обычно в гримерках актеры преображаются и становятся кем-то другим. А здесь они уже словно часть этого места, – заметила Пенелопа.
Корнелия отвела всех в комнатку, закрыла дверь на ключ. Внутри уже были ее сообщники. И не все из них, как Балерина, приветствовали идеи филантропии. Одни просто устали от жизни в этом доме и хотели свободы. Герои трагедий! Других не устраивало правление царицы, и, возможно, они сами мечтали занять ее место. Властолюбивые и корыстные. Был и третий тип – отбитых на голову. Им просто нравилось что-то взрывать. В общем, самые интересные ребята.
После собрания Анджелос отправился с куклами за газом. Анна, конечно, не хотела этого, ей было страшно и за него, и за себя, но что поделать. Анджелос не заметил ее переживаний (а, может, и не захотел?), но увидел, что Маргарит снова блуждает сама по себе.
– Милая, будь осторожней без меня. – Он присел на корточки рядом. – Не нужно, как маленькая Ют, бегать к волшебным горам, искать там бестелесных духов. Ведь помнишь, дорога к духам и… джиннам ведет в пропасть.
– Ты не хочешь, чтобы я говорила с джинном? – спросила девочка.
– Да, и со всякими странными личностями. Просто будь бдительна. Договорились?
– Ладно, – сказала Маргарит и вдруг обняла Анджелоса. – Ты хороший, почти как моя мама.
Анджелос, не ожидая такого, рассиялся в улыбке.
– Ты тоже маленькое чудо.
Юноше было страшно оставлять девчонок, особенно странненькую Маргарит, в этом рассаднике кукол. Но здесь, по крайней мере, за ними присмотрит Гример. Если ему, конечно, можно верить. Да и вообще Анджелос переживал из-за своего плана и этих сообщников – любителей повзрывать. Но прятаться было не в характере парня. И он ушел.
Пенелопа сразу предложила всем развлечься. Вокруг же столько одежды, украшений и косметики! Она закружила Гримера в пляске. Потом набрала вещей и стала на глазок их примерять девчонкам. Пенелопа обожала наряжаться – только этим и занималась у родителей в театральной труппе.
Принц спустился в подвал – место, с которого начинал гнить дом. Каменные низкие арки напоминали лабиринты, иссохшие деревья, заросшие пруды, мхи, земляное месиво. Когда-то здесь хотели завести сады, только вот теперь они настолько одичали, что превратились в болота. Местные куклы не знали господства хозяйки и уж тем более не собирались идти на всеобщий концерт. Они жили своей развратной жизнью. Их тела – позолоченные и осеребренные – были как у взрослых людей. На шеях свисали жемчуга, а лица скрывали венецианские маски. Императоры и древние богини – они с неодобрением смотрели на заглянувших в их обитель простых кукол. Анджелос ощущал на себе недобрые взгляды. Сквозил запах плесени и краски – местные пытались замазать свои разлагающиеся от сырости тела. Тошнило.
Куклы не чуяли этих ароматов. Зато одна пристала к Анджелосу: «Что, красавец, остаешься с нами?» – и схватила юношу за воротник, но Корнелия оттолкнула нахалку.
Анджелос шел по болотам злой и замкнутый, не желая видеть эти уродства, грязь и гниль. Тут он укололся и цыкнул от боли. Дикая роза обвилась шипастыми ветвями вокруг колонны, пустила корни в чашу с водой. Жидкость образовалась от скопленных паров и вся пропиталась пролитой в нее синей краской. Потому у куста вырос лишь один слабенький бледновато-голубой бутон. Анджелос склонился над ним – кудряшка с бронзовым отливом упала на лоб. Юноша понюхал цветок.
– Он живой и пахнет. Поразительно… – Анджелос сорвал бледную розу и вложил ее в карман голубой жилетки. – Подарю Вениамине.
– Не думала, что ты такой романтик, – сказала Корнелия. Анджелос смущенно опустил глаза.
– Мне кажется, я мог бы быть художником. Мне так часто хочется изобразить что-то прекрасное, но я, право, не умею рисовать. Только каллиграфией занимался. Да и глупости это всё… – Он вдруг вспомнил: – «Я – художник, который не творит. Женщина, которая не любит. Мать, которая рождает через смерть». Каково это? – спросил Анджелос у Корнелии.
Они продолжили идти по заброшенным дорожкам.
– Что? – не поняла Балерина.
– Стать куклой. Это то же, что быть человеком?
– Нет, – подумав, ответила она и замолчала. В голову ничего не приходило. – До того, как я сюда попала, у меня были темно-синие глаза когда-то, – наконец сказала Корнелия. – Как небо, которое вот-вот готовиться войти во мрак ночи. – Она снова задумалась. – Это словно пересечь черту, и после нее – назад дороги нет. Мы все здесь будто пропащие. Не могу объяснить. Ты становишься куклой, и жизнь продолжается, но словно единственный ее смысл – творить зло. И только вопрос времени, когда ты поддашься искушению.
– Разве это нельзя отнести ко всему человечеству?
– Нет, боги, нет! Никогда не понимала, почему мы, люди, так любим осуждать себя. Винить за войны, которых не устраивали, за жестокость, которую могли бы причинить, но не причиняли. Все говорят, что мир катится в тартарары, с каждым новым поколением мы становимся только хуже. Но почему хоть раз не поведать о том, как человек прекрасен, а цивилизация стремится к совершенству? Мы уже так многого достигли. Ты смеешься? – Анджелос действительно усмехнулся. – А зря. Ведь и твои слова, и мои – лишь обобщения людей. Но почему-то заявлять, что человек – чудовище, нормально, а утверждать, что он прекрасен, смешно и глупо. А может, страшно? Страшно, что тебя назовут смешным и глупым?
– Как ты можешь говорить так, живя в аду? – спросил Анджелос.
– Но где-то есть и рай: морские пляжи, дикие леса, бескрайние поля.
– Почему ты попала сюда?
– Разве это имеет значение? Ты никогда не узнаешь, Анджелос Люций, – хитрость заиграла в ее глазах, – кем я была – дочерью крестьянки или морской королевы. Но могу рассказать, как стала Балериной. Я поцеловала жабу из подвала. – Анджелос побледнел. Именно в болотах прячутся жуткие куклы, окончательно потерявшие душу. – Жаба соврала мне, что вновь превратится в человека, если я это сделаю. И я поцеловала.
– Так какой же это грех?
– Любовь.
– Называй вещи своими именами. Любовь – это не грех. А вот похоть. Но… почему? Это ведь отвратительно. К жабе? – Анджелос недоумевающее посмотрел на Корнелию.
– Куклы умеют туманить разум. В них, повторюсь, огромное зло.
– Как и в тебе, – резко сказал Анджелос. – Ты рабыня Кукольника. Ты часть адского дома.
– Ну и что?
– Внутри тебя зло, – попытался объяснить еще раз Анджелос, смущаясь, – и ты… грешна.
– Ну и что? – Корнелия таинственно взглянула на юношу.
– Когда ты так говоришь, мне кажется, я вижу твои темно-синие глаза, которые… – он пытался вспомнить, – как небо, собирающееся войти во мрак.
– Некоторые куклы умеют дурманить разум, – рассмеялась Корнелия, и Анджелос тоже.
Пенелопа с Маргарит шли по коридору, держась за руки. Взрослые девочки разрешили им сходить за париками. Пенелопа уже давно поняла, что Элеон плевать на всё, а Анну легко расстроить, и она не станет запрещать. Мимо девочек носились куклы. Выступление! Уже скоро! А где моя расческа? Их голоса сливались в один для маленькой Маргарит, путали ее и пугали. Девочка уже плохо понимала, куда идет, и просто следовала за подругой.
– Твоя мама хорошо шьет, – говорила Пенелопа, – бабушка выдумывала, дедушка играл, папа, наверняка, что-то такое умел. Вероятно, и у тебя есть талант.
– Разве? – растерянно спросила Маргарит.
– Думаю, должен быть. Ты училась музыке? Пианино? Скрипка?
– Нет, – тихо ответила девочка.
– Может, петь умеешь или в тебе живет актриса?
– Нет.
– Рисовать?
– Я же слепая.
– А я и забыла, – опомнилась Пенелопа. – Мне кажется, родись ты обычной, рисовала бы. Все дети в твоем возрасте любят это делать. Слушай, а ведь если ты станешь куклой, царица даст тебе глаза, и ты сможешь видеть.
Маргарит нахмурилась и остановилась.
– Мне не нравится, что ты говоришь.
– Я не хотела тебя обидеть. Просто… рассуждала. Я кажусь тебе жестокой? Прости. Вероятно, я такая после смерти сестры. Как будто… для меня больше нет ничего святого, и я всё могу опошлить. Но, пойми, теперь ты мне как сестра, и я не хочу ссориться.
Мимо пробежал говорящий конь и стал задавать глупые вопросы Пенелопе. Маргарит спряталась за ее спиной. Конь много говорил о детях и что их нужно передать царице после концерта. Пенелопа делала вид, что она с Маргарит – тоже куклы и ищут живых.
