Корниловцы продрались сквозь заросли к водоёму, вспугнув стайку уток, косо метнувшуюся вверх. Извилистое русло реки было шириной саженей[44 - Сажень – старорусская единица измерения расстояния, равна 2,1 метра.] пять, противоположный берег казался топким. Исцарапавший лицо Маштаков затаив дыхание прилип к окулярам бинокля. Живой силы противника, равно как и приготовлений к восстановлению разрушенного моста не наблюдалось.
Пулемётчик Морозов не удержался от язвительной реплики:
– Большевики по книжке воюют. Прижали к естественной преграде и с тыла тиски закручивают. А мы ползаем тут аки скарабеи.
Не прекращавший маневрировать бронепоезд сделал шесть выстрелов. Огонь советской батареи не ослаб, но урона не нанёс даже железнодорожному полотну. На бугре возле растопырившей крылья мельницы замаячил конный разъезд красных. «Витязь» дал сигнал к отходу – три коротких гудка. Маштаков в свою очередь подал команду при помощи свистка, болтавшегося у него на шее. Корниловцы заторопились в обратный путь. Подбирая их в низине, бронепоезд замедлил движение. Для того чтобы на ходу вскарабкаться на платформу, ударникам пришлось вспомнить гимнастику. Тем, у кого с нею дела обстояли неважно, как у бывшего семинариста Кипарисова, пришлось поболтаться на металлических бортах, пока забравшиеся первыми не затащили их наверх.
На станцию Орёл «Витязь» вернулся без потерь. Результат разведки оказался ожидаемо неутешителен – противник стерёг каждый шаг продвижения вдоль железной дороги на север.
9
Помимо руководства войсками полковнику Скоблину приходилось уйму времени посвящать вопросам гражданского управления. Жители освобождённого Орла без дальних слов должны были ощутить осязаемые преимущества новой власти.
Кое-что удавалось устроить. Сразу после разрешения свободной торговли с гарантией неприкосновенности товаров в городе появились продукты – мука, соль, сахар, мясо. При этом цены на провизию упали, сделавшись доступными для населения. Но тут возникла неожиданная препона. Обыватель за два года привык к совзнакам[45 - Совзнаки – денежные знаки РСФСР.]. Разрешить их дальнейший оборот для белых было неприемлемым. Совещание о надобностях текущего момента одобрило хождение царских денег и «керенок»[46 - «Керенки» – народное название денежных купюр, выпускавшихся Временным правительством России в 1917 году, а также Госбанком РСФСР в 1917–1919 годах.]. Однако они оказались у орловцев в дефиците, отчего купля-продажа забуксовала. Оперативно обеспечить занятые территории своими казначейскими билетами Особое совещание при главкоме ВСЮР[47 - Особое совещание при главкоме ВСЮР (Вооруженных Сил Юга России) – законосовещательный и распорядительный орган управления на Юге России в 1918–1919 гг., выполнявший функции правительства.] было не в состоянии.
Командарм Май-Маевский утвердил Орловским губернатором действительного статского советника[48 - Действительный статский советник – гражданский чин IV класса в российской «Табели о рангах» до 1917 года, соответствовавший чину генерал-майора в армии.] Свербеева, флотского офицера в отставке, имевшего богатый управленческий опыт в различных сферах. Скоблин в пределах своих полномочий также произвёл ряд назначений на ключевые посты в городе и губернии. Последнее, с учётом того, что половина уездов оставалась занятой красными, а другая являла собой арену боевых действий, носило формальный характер.
Назначенные начальники государственной стражи и ночной охраны, брандмайор[49 - Брандмайор – начальник пожарных команд города (устар.)] и уполномоченный по заготовке продовольствия должны были обеспечить порядок в Орле и его нормальное жизнеобеспечение. Военный комендант первопоходник поручик Хмельницкий славился энергичностью и решительностью.
Активности большевистского подполья в городе, переполненном войсками, не наблюдалось. В то же время участились ночные грабежи. Неуловимые мародеры били стёкла брошенных советских магазинов. Многие грешили на армию, приводя довод, что в районах, где охрану несли жители, воровства не наблюдалось.
Вышел первый номер газеты «Орловский вестник», известной тем, что в конце девятнадцатого века в ней состоялся литературный дебют писателя Ивана Бунина. Тон «Вестника» был бодр, тираж изряден, распространялся он по символической цене – два рубля с полтиной за экземпляр.
Начал функционировать городской театр, давший «Трактирщицу» Карло Гольдони. Спектакль прошёл при полном аншлаге.
Несмотря на все эти публичные мероприятия, дух временного обладания Орлом витал в воздухе.
Имена бывших городских гласных, принявших участие в совещании под председательством военного коменданта, в целях безопасности держались в тайне. Из тех же соображений не разглашались фамилии чиновников, возглавивших отделы городской управы.
Неприятный осадок оставила позиция местного православного духовенства. Епископ Орловский и Севский Серафим отказался служить благодарственный молебен по случаю освобождения города христолюбивым белым воинством. Умудрённый жизнью губернатор Свербеев с трудом убедил экспансивного Скоблина не применять к опасливому епископу репрессивных мер.
Четвёртого октября в Орле побывал с инспекцией комкор Кутепов. В целях поднятия духа войск и настроения горожан он провёл смотр резервных частей. Во время прохождения рот торжественным маршем налетели два красных «ньюпора»[50 - «Ньюпор» – французский истребитель Первой мировой войны.], сбросившие листовки и мелкие бомбы. Обошлось без жертв и особых разрушений, но эффект от мероприятия был скомкан.
Вникнув на месте в оперативную обстановку, генерал согласился, что удержание Орла с каждым днём делается всё более проблематичным. Угроза тактического окружения нарастала. Тем не менее от своего прежнего решения упорно оборонять город командующий корпусом не отказался.
Штаб корниловской группы размещался на Карачевской улице, в фешенебельной гостинице «Берлин», с началом мировой войны из патриотических соображений переименованной в «Белград». Этот красивый особняк, построенный в стиле модерн, был больше известен в Орле как дворец Скоропадского, по персоне собственника. Покидая город, красные заминировали просторное здание гостиницы, привлекательное для обустройства в нём важных управленческих структур. Взрывное устройство удалось обнаружить случайно. Другой памятник архитектуры – Дворянское собрание, несмотря на принятые меры, уберечь от диверсии не смогли. В первую ночь пребывания корниловцев в Орле собрание сгорело.
Круглый день штаб осаждали посетители. Валившиеся от усталости с ног адъютанты фильтровали людей в приёмной, допуская к Скоблину лишь по наиболее важным вопросам.
Делегация железнодорожников, пробравшаяся из Тулы, убедительно ходатайствовала как можно скорее освободить их город, обещая всемерное содействие Добрармии.
– Ни единого эшелона с комиссарами мы не выпустим, господин полковник, – заверял седоголовый путеец в пропахшей машинным маслом и креозотом форменке.
Скоблин обнадёжил туляков, что продвижение на Москву будет продолжено в ближайшее время, поблагодарил за проявленный патриотизм и высказал надежду на скорую встречу. Говорить совсем не то, что было на уме, у прямодушного полковника получалось не ахти. Чувствуя неубедительность своих слов, он злился на себя и на упёртого солдафона Кутепова.
Рабочая делегация не успела покинуть кабинет, как в дверном проёме возникла подвижная фигура старшего адъютанта, за спиной которого маячил худосочный кучерявый субъект неславянской наружности.
– Господин полковник, из Хагькова пгибыл сотгудник ОСВА-Га. Доставил агитационную литегатугу и плакаты. Газгешите повесить несколько в вашем кабинете?
– Заняться нечем, поручик? – Скоблин по-хулигански цыкнул зубом и прищурился. – В агитации не нуждаюсь. Нуждаюсь в пополнениях живой силой и огнеприпасах. Пусть осважник ваш в рабочих предместьях проповедует!
– Слушаюсь, господин полковник. Извините, – адъютант смутился, что попусту потревожил начальство.
Очередные просители были куда как интересней. Четверо мужчин в форме без знаков различий предъявили документы командиров четырнадцатой советской армии, дислоцировавшейся в районе Брянска. По выправке и разговору в них безошибочно угадывались офицеры императорской армии, причём кадровые. Скоблин весь обратился в слух.
Старший по возрасту – широкоплечий военный средних лет с белым шрамом на мощном подбородке тезисно доложил о состоянии войск четырнадцатой армии и поклялся, что при продвижении добровольцев к Брянску вся их армия немедленно капитулирует.
– Отдавая отчет в серьёзности сделанного заявления, господин полковник, вверяю себя и прибывших со мной офицеров в ваше распоряжение в качестве заложников.
Предмет внимания представлялся заманчивым, хотя и откровенно авантюрным. Жалея о том, что лишён возможности развивать его лично, Скоблин распорядился накормить перебежчиков и срочно организовать оказию для отправки их в штаб корпуса.
В кабинет, отчего-то прихрамывая, вошёл капитан Капнин. Его лобастое асимметричное лицо носило выражение крайнего удивления.
– Разреши побеспокоить, Николай Владимирович?
– Какой деликатный у меня начальник штаба, – полковник вышел из-за стола, растёр ладонями поясницу и сделал несколько вращательных движений туловищем. – Говори, говори, Константин Львович.
– Из Ставки поступила телеграмма, – Капнин встряхнул сжатой в руке путаницей бумажной ленты, – лично на моё имя. Предлагают… Лучше я прочту. «Ввиду скорого окончания гражданской войны и нашего предстоящего вступления в Москву сообщите, в каком округе и какую должность вы хотели бы получить. Начштабглав[51 - Начштабглав – начальник штаба главнокомандующего (сокр.)] генлейт[52 - Генлейт – генерал-лейтенант (сокр.)] Романовский».
Скоблин витиевато выругался. Вздёрнув верхнюю губу с аккуратными тёмными усиками, процедил:
– Наши небожители окончательно потеряли чувство реальности. Какая к лешему Москва? Завтра из Орла пробкой вылетим! От Щеглова есть новости?
Начальник штаба отдёрнул шторки, скрывавшие висевшую на стене карту, вооружился остро заточенным карандашом и приступил к докладу.
10
Пока первый и третий Корниловские полки бездействовали в Орле, атаковать который противник не спешил, второй полк вёл кровопролитные бои с Ударной группой красных за городок Кромы, расположенный в тридцати пяти верстах к юго-западу от губернского центра.
Второй Корниловский был сформирован летом 1919 года в рекордные сроки, всего за полтора месяца. Солдатский кадр его составили пленные махновцы и красноармейцы. Большинство офицеров были жителями недавно занятых мест, но попадались и перебежчики. Рыхлую конструкцию цементировали проверенные первопоходники, занявшие командные должности.
Инициатива зарождения новой части принадлежала Скоблину. Практическая же реализация легла на плечи капитана Пашкевича, проявившего на этой стезе уникальные организаторские способности.
Крестьянский сын Яков Антонович Пашкевич, имевший шесть боевых ранений и забавное прозвище «Чинизелли»[53 - Чинизелли – семья итальянских цирковых артистов, один из которых, Гаэтано, в 1877 году открыл в Санкт-Петербурге стационарный цирк.], не боялся рисковать ради дела. Минуя бюрократическую процедуру комиссии по реабилитации, проверявшей лояльность лиц, принимаемых на службу, Пашкевич под свою ответственность поставил в строй несколько сотен новичков в офицерских погонах.
Второй Корниловский полк выступил на фронт в середине июля и сразу зарекомендовал себя с наилучшей стороны. От других «цветных» частей он отличался тем, что имел в штате не офицерскую роту, а целый офицерский батальон в семьсот пятьдесят штыков. Три солдатских батальона насчитывали полторы тысячи бойцов. Полк был богато вооружён пулеметами, которых имелось аж восемьдесят пять единиц. При нём действовали две лёгкие артбатареи, одна шестидюймовая и одна гаубичная на тракторной тяге. А ещё наличествовали: конный эскадрон, команда пеших разведчиков и бронеавтомобиль.
Понеся в боях за Орёл ощутимые потери, второй Корниловский оставался мощной силой. К всеобщей досаде в последних числах сентября выбыл из строя в связи с очередным ранением капитан Пашкевич. Врид командира части был назначен капитан Щеглов – опытный и отважный офицер, уступавший, однако, предшественнику по деловым качествам и популярности среди личного состава.
Выполняя приказ командования, Щеглов повёл полк к Кромам. Двигались по шоссе, которым недавно наступали на Орёл. Тотчас завязались встречные бои с войсками Латышской дивизии. Корниловцы глубоко вклинились латышам в тыл, а те, в свою очередь, форсировав Оку, обошли белых ударников. Боевые порядки перемешались, образовав «слоёный пирог». Медлительные и основательные латыши, несмотря на своё численное превосходство, прекратили дальнейшее продвижение на атакованном левом фланге и встали в оборону. Капитан Щеглов, непрестанно маневрируя, наносил им болезненные удары, умело пуская в ход главные козыри – артиллерию и пулемёты.
Меж тем правый фланг Ударной группы красных стремился к железной дороге, намереваясь замкнуть кольцо окружения и прервать сообщение частей Скоблина с тылом.
Манёвру воспрепятствовал всё тот же второй Корниловский полк. Третьего октября в полдень Щеглов нанёс удар по отдельной стрелковой бригаде Павлова. Выбор противника определили данные разведки, согласно которым не имевшее боевого опыта соединение, укомплектованное амнистированными дезертирами, было слабейшим в красном кулаке. Помогло добровольцам также то, что двадцатисемилетний комбриг – потомственный дворянин, сын царского генерал-лейтенанта, со студенческой скамьи заразившийся социалистическими идеями, находился вне своих войск.
Отдельная стрелковая бригада состояла из трёх полков: Киевского, Сводного и Пластунского. Последний белые разведчики в донесениях неизменно именовали Еврейским коммунистическим, полагая, что он полностью состоял из сынов Израилевых. Действительности данное утверждение не соответствовало, но прослойка евреев, венгров-спартаковцев и даже китайцев в полках, сформированных на Украине, была значительной.
Бой на реке Ицка, протекавшей в восьми верстах от Кром, вышел жестоким, в плен обоюдно не брали. Отличился офицерский батальон, сочетавший лобовой удар с фланговым охватом. Красные бежали в полной панике. Был пленён штаб Киевского полка, взято семь пулеметов, две полевые кухни, подвижной лазарет с медицинским персоналом. Много трофеев осталось по лесам и оврагам.
Корниловцы без промедления двинулись к городу. В двух верстах от Кром они были контратакованы шестым Латышским Тукумским полком, поддерживаемым артиллерией, работавшей прямой наводкой. Белые дрогнули и повернули назад. Латыши и примкнувшие к ним остатки бригады Павлова начали преследование. Добровольцев выручили наступившая темнота и пересечённый рельеф местности.
Командование советской Ударной группы, испытывавшее робость перед «цветными» частями неприятеля, невзирая на разгром своей стрелковой бригады, расценило итоги боя как успех и приободрилось.
На рассвете следующего дня корниловцы силами двух рот и пешей разведки обошли Кромы с северо-запада и атаковали четвёртый Латышский Видземский полк, засевший за проволокой в окопах полного профиля. Отчаянный порыв не удался, белые отхлынули с большим уроном. Латыши ринулись в наступление. Отход второго Корниловского прикрывал офицерский батальон.
Заведомо обречённая на неудачу попытка взять Кромы малыми силами была предпринята по вине капитана Щеглова. Получив накануне приказ об отводе полка на хутор Самохвалов, он в силу крайней утомлённости не довел распоряжения до рот, изготовившихся к штурму. В качестве другой причины случившегося называли самоуправство Щеглова, решившего ворваться в город на свой страх и риск. Так или иначе, белогвардейцы, и без того в несколько раз уступавшие противнику в численности, понесли ненужные потери.
С этого момента второй Корниловский полк начал движение к Орлу. По дороге красная кавалерия захватила заплутавший санитарный обоз добровольцев. Потеряв за сутки убитыми и ранеными двести пятьдесят бойцов, Щеглов встал на ночлег в селе Спасском. Там он получил приказание наутро вновь выступать на Кромы. На сей раз белое командование задумало нанести по Ударной группе концентрический удар с трёх сторон. Одновременно со вторым Корниловским от железной дороги должен был выступить батальон третьего Марковского полка, а с юга – дроздовцы генерала Витковского и кавбригада полковника Барбовича.
Знакомясь с приказами штаба дивизии, Скоблин в Орле плевался – полыхающий дом тушили, таская воду ковшиком.
Замысел белых стал известен врагу, умудрившемуся подслушать телефонные переговоры дроздовцев.
Ударной группой красных руководил бывший генерал-майор императорской армии Мартусевич, совмещавший эту должность с начальством над Латышской дивизией. В силу возраста (пятьдесят шесть лет) и прибалтийского темперамента Мартусевич привык действовать неспешно и крайне осмотрительно. Наступательные действия начинались им лишь после обеспечения существенного численного перевеса над противником. В каждом бою латыши держали в резерве в бригаде – полк, в полку – роту.
Флегматика Мартусевича растормошил его земляк командарм-14 Иероним Уборевич, получивший Ударную группу под своё начало. Для высокой должности командующего армией восходящая звезда РККА был не просто молод – юн, всего двадцати трёх лет от роду. Экс-подпоручик приказал экс-генералу разделить силы Ударной группы по расходящимся направлениям. Одну бригаду латышских стрелков и кавбригаду червонных казаков надлежало повернуть на юг, на дроздовские части, а двумя другими бригадами Латышской дивизии вести наступление на Орёл, которым овладеть в течение суток.
В ночь на пятое октября ударили первые заморозки. Ранним утром по заиндевевшей нескошенной луговине второй Корниловский ринулся знакомым маршрутом на Кромы. Полк опрокинул и погнал передовые части противника, но близ села Коровье Болото встретил основные массы красных. Третья латышская бригада наступала по западному берегу Оки непосредственно на Орёл, вторая шла к станции Стишь. На полк корниловцев и батальон марковцев навалились целых шесть стрелковых полков и один кавалерийский. В артиллерии красные были сильнее вдвое. Весь день добровольцы упорно оборонялись, то и дело бросаясь в контратаки и отбрасывая противника. К вечеру красным удалось преодолеть не более пяти вёрст. Тем не менее их конница установила связь с передовыми частями Эстонской дивизии, наступавшей на Орёл с северо-запада. Кольцо вокруг группы Скоблина неуклонно сжималось.
В лихих контратаках вполовину истаял второй Корниловский полк, тщетно ожидавший подмоги. Пал командир третьего батальона поручик Судьбин, офицер исключительных боевых и моральных качеств, лишь накануне вернувшийся в строй после ранения. Словно в баталии начала девятнадцатого века, Судьбин вёл роты в атаку верхом на коне. Его смерть ошеломила ударников.
С наступлением темноты под секущим ливнем полк получил приказ на отход. Изнемогавшие в неравной борьбе корниловцы постигли, что их командование выпустило инициативу из рук и события развиваются по указке врага. Вместе с тем латышам не удалось разбить ни одного подразделения второго Корниловского, отступавшего организованно.
11
Доставив осваговскую литературу в штаб корниловцев, Брошкин приступил к тайной миссии командировки. Несмотря на то что грозный вид Скоблина вверг Веню в трепет, он проигнорировал указание полковника «идти в народ». В город Брошкин выдвинулся, но без малейшего намерения вести там агитацию.
Прифронтовой Орёл источал тревогу. Невзирая на проливные дожди, в воздухе витала гарь от чадившего пепелища Дворянского собрания. Никто не спешил менять выбитые стекла в оконных рамах, подметать тротуары и разбирать баррикады, оставшиеся после уличных боев. Электрический трамвай Бельгийского общества не функционировал, редкие извозчики заламывали дикие цены, поэтому Вениамину пришлось двинуть пешкодралом.
Не бывавший допрежь в Орле, он на каждом перекрёстке спрашивал у прохожих, не сбился ли с маршрута. Путь сотрудника ОС-ВАГа лежал в верхнюю часть города, в лабиринты тихих кривых улочек и хитрых переулков. Завидев искомый ориентир – клочок сена на шесте над постоялым двором, Брошкин возрадовался, как быстро он достиг цели.
Низ единственного по чётной стороне двухэтажного строения был сложен из красного кирпича, вверх – бревенчатый, крыша покрыта почерневшей от времени дранкой. В палисаднике торчали голые кусты, земля устлана толстым, склизлым на вид покрывалом опавшей листвы. На двери кривилась расщеплённая фанерная табличка «Ремонт часов». Витиеватая надпись была сделана по правилам дореформенной орфографии, с твёрдыми знаками.
Веня ожидал грохота ржавой цепи по проволоке, натянутой вдоль забора, захлёбывающегося собачьего брёха, высунувшейся в дыру оскаленной морды, но всего этого не случилось. Подёргав за ручку двери и убедившись, что она заперта, Брошкин постучал согнутым пальцем в окошко. Выждав паузу, повторил настойчивее.
По улочке с коромыслом на плече и с двумя пустыми бадейками в руках шла мясистая, крутозадая молодуха. Жадно разглядывая незнакомого господина в приличном драповом пальто и клетчатой английской кепке с поперечным клапаном, она рисковала свернуть себе шею.
«Ах, как некстати, – поморщился Вениамин, – совсем ни к чему мне тут маячить».
В доме обнаружились признаки жизни, там прошаркали шаги, явно принадлежавшие человеку в годах.
Брошкин оглянулся в сторону, куда вперевалку удалилась толстуха. Вращая колодезный вороток, та продолжала пялиться на незнакомца.
«Бабье любопытство, не более, – увещевал себя Веня. – Разовый визит ничего не значит. Клиент пришёл к часовщику сделать профилактику хронометру».
Когда он вернул взгляд на окно, в нём из-за сосборенной занавески в горошек таращился глаз. К стеклу, сплющив нос, прилипло одутловатое лицо и две ладони с растопыренными веером пальцами. В следующий миг обладатель гуттаперчевой физиономии сгинул, оставив таять на внутренней поверхности стекла жирные следы.
Загремели щеколды, уехал в сторону тяжёлый засов, дверь приотворилась.
– Господин с шевелюрою просят починить четвертной репетир! – без промедления выпалил Веня нелепый пароль.
Рыхлый мужчина неопределенного (но не старческого) возраста выглянул в притвор. В полуоткрытом рту его виднелось отсутствие многих зубов. Шевельнув мокрыми губами, он прошепелявил:
– Луковича жнакомая, механижм каприжный, гарантий не дам.
Брошкин облегчённо выдохнул, всё пока шло без сучка, без задоринки, и, повинуясь жесту хозяина, шагнул через порог. Часовщик повёл его узким тёмным коридорчиком, воздух в котором насквозь пропитался рыбным смрадом. Зашли в кухоньку, где под потолком сушились сети, испятнанные сопливыми водорослями и донной слизью. В жестяном бачке под гнётом в густой жиже виднелись голубоватые рыбьи хвосты. Подле глиняной плошки с разноцветными внутренностями облизывался нагломордый котяра.
Веня затаил дыхание и поспешил пробраться в комнаты. В первой царил хаос, зато водилось фортепиано «Steinway». Постель была разгромлена, и только одна подушка из трёх имела наволочку.
– Ижвольте ваш репетир, – хозяин протянул трясущуюся руку.
Брошкин опустил в неё «Qualite Breguet», подумав с тревогой: «Выронит, а спрос с меня». Но часовщик цепко сжал хронометр и юркнул в смежное помещение, не забыв плотно притворить за собой дверь. Веня осмотрелся, не отваживаясь опуститься на засаленное сиденье кривобокого стула. На углу стола лежала книга. Брошкин одним пальцем развернул её, чтобы прочесть название.
«Смотри-ка, Арцыбашевым увлекается! А с виду – тюфяк».
Нашумевший перед войной психологический роман «У последней черты» пропагандировал клубы самоубийц.
Отсутствие хозяина показалось бесконечным, а появление – неожиданным, как рогатый чёртик из табакерки высигнул.
– Теперь минута в минуту будут идти, – сообщил часовщик, возвращая брегет. – Так и передайте его вышокоблагородию.
Вениамин кивнул со знающим видом, мечтая об одном – поскорее вырваться на свежий воздух, пусть и под холодный дождь. Хозяин пришёл в суетное движение. Сырой тряпкой поелозил по клеёнке, развозя грязь, оставляя тошнотный запах. Подтянул гирьку на ходиках, толкнул маятник, тот, стукнув пяток раз, остановился. Не обращая внимания на выпраставшийся из брюк край мятой коломенковой[54 - Коломенка – прочная и мягкая льняная ткань (устар.)] рубахи, часовщик покинул комнату, загремел чем-то за стеной. Вернулся со сковородой и бутылкой «красной головки»[55 - «Красная головка» – водка низшего качества.]. Сковородку брякнул на столешницу, а водку установил любовно. Затем выставил гранёный стакан и рюмку, в которую предварительно дунул и которую с усердием протёр полой рубахи.
«Для меня старается», – гадливо содрогнувшись, догадался Брошкин.
В корниловском штабе его угостили какао с ржаным сухарём. Этого хватило на то, чтобы ненадолго заморить червячка. Веня был голоден, но не настолько, чтобы столоваться в притоне. А вот жахнуть водки, унять разлохматившиеся нервы ему страсть как хотелось.
Догадливый хозяин понял без слов, плеснул в посудины, озвучил повод: «За знакомство». Отличавшаяся крепостью «красная головка» не подсуропила. Прижмурившийся Брошкин, нашарив вилку, подцепил кусман жареной рыбы, оказавшейся вкусной, но костистой.
– Чехонь, поаккуратней ш нею, – пояснил хозяин и, спохватившись, представился: – Караваев Юрий Юрьевич.
Веня буркнул в ответ невнятно, часовщик не стал уточнять, а разлил по второй, после которой гость забыл про брезгливость и начал уминать харч за оба уха.
На глазах опьяневший Караваев, радуясь живому человеку в своей берлоге, торопился поведать о житье-бытье:
– Шлёзы, а не маштершкая у меня теперь. Только рыбалкой и существую. Уж как я ждал ваш, как ждал. Извёлшя вешь. Ан, по вшем приметам, не удержать вам города в этот заход. Товарищи пришипились по норам, но не разбежались. Бюро губкома мне доверяет вшецело. Так и передайте их вышокоблагородию. Имею выход на две пятёрки, но обе пропагандиштшкие, не боевые. У них имеетшя гектограф[56 - Гектограф – копировальный аппарат для дешёвого тиражирования материалов.]. Кто пуштил крашного петуха в шобрание, пока не ведаю…
