Георгий Евгеньевич Кузьмин "Стража Пустоты"

Тем временем мальчик уже спрыгнул с парапета и медленно шагал в сторону своего собеседника. Первая стадия «инициации» подходила к концу – доверительный контакт был установлен и одновременно с тем новичку ничего не угрожало.

Это победа!

– Именно так, – кивнул Сергей.

– И этой Пустотой я могу управлять? Круто!

Сопроводив свои слова хлопком в район сердца, новоиспечённый Пустотник немного откинул поло своей куртки, откуда выглянула крышка трёхлитровой банки.

Ситуация для Сергея прояснялась: всё это время мальчик держал ёмкость для варенья и компотов у себя под курткой, а хлопнул по ней он потому, что именно в банку он ловил «нечто», которое начало кружить в его комнате. Теперь у «нечто» появилось название – Пустота.

В большинстве случаев сила Пустоты так и проявляется в первый раз: где-то в этом возрасте, в момент эмоционального всплеска, по дому начинает летать какая-нибудь «страшная муха» или «чёрная оса». Страх заставляет поймать эту мерзость и надёжно запереть. Изолировать от себя.

Главное правильно её «распылить», – думал про себя оператиник. – Иначе кинетической энергии такой «мухи» вполне хватит, чтобы разнести эту крышу к чертям собачьим. И всё-таки, где же я слышал этот голос? И глаза, такие знакомые глаза…

Парень приближался к Пустотнику, вываливая на того ворох вопросов о своей новой «супер-силе».

– А как ей управлять? А как ты меня нашёл? А что я могу? А можно с помощью неё летать? Или телепортнуться? Фаербол можно пустить? А заморозить? А кому можно рассказывать…

– Эй-эй! – останавливая безудержный поток любознательности, Сергей поднял вперёд руку. До мальчика ему оставалось пять-шесть шагов. – Ты тормозни машину! Давай сначала с твоей банкой разберёмся.

Лицо мальчика моментально потеряло азарт любопытства, виртуозно сменив одно настроение на другое.

– А-а-а, так ты за этим сюда пришёл? – он снова хлопнул по банке. – Не за мной, а за этим?

– Тише-тише, парень! Не надо так делать.

– А чего ты боишься?! – вскипая от гнева крикнул он на Сергея, сделав шаг обратно к парапету. – Ты же взрослый! У вас всё «правильно», вы всё знаете, ничего не боитесь, у вас всё под контролем. Так чего ты боишься? Этого???

Картинно откинув поло курточки, юный Пустотник поднял над собой трёхлитровую стекляшку, демонстрируя её своему собеседнику.

Внезапно на секунду произошли такие метаморфозы, что могло показаться, как в основе мироздания кто-то сменил изображение на негатив – весеннее солнце сменило цвет с жёлтого на чёрный; свет забыл как он должен работать, споткнувшись о кромешную тьму, и залил чернилами всю синеву неба от горизонта до горизонта; воздух внезапно испытал полный паралич, выжигая лёгкие своим отсутствием; звуки улицы трусливо спрятались в вату всепоглощающий тишины.

Мгновение спустя наводнение исчезло, открывая перед взором взрослого Пустотника причину секундного апокалипсиса.

Банка, все её три литра объёма пульсировали сплошной Пустотой, которая скользким слизнем перебирала стенки стекла щупальцами тьмы. Живые чернила были настолько плотные, что даже свет не мог вырваться из их ловушки. Банка словно всасывала всё, что находилось вокруг, будь это свет, запах, объём, цвет, звук. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось, стоило мальчику запихнуть банку обратно под куртку.

– Что б тебя! – даже не вскрикнул, а взвизгнул Сергей. Горло предательски перестало подчинятся нужным интонациям.

– Ну что, доволен? Хороший улов? – кричал парень.

– Слушай, успокойся, тут нет ничего страшного…

– Успокойся? – владелец чёрной банки начал пятиться от Пустотника. – Успокойся?! Ты – взрослый, сам успокойся.

– Я спокоен. Ты видишь – я стою. Мои руки у тебя на виду. Я не представляю для тебя угрозы. Просто отдай мне банку и всё будет хорошо. Ты будешь сильным Пустотником, самым лучшим и крутым. Просто дай мне банку. Хочешь, положи на пол, я сам возьму. И всё будет хорошо, ты пойдёшь домой, к маме и папе…

– К маме и папе?! – он перешёл на мальчишечий фальцет. Струна в связках лопнула от копившейся внутри истерики, выдавливая слёзы из глаз. – К маме и папе? Они меня не любят. Они не со мной. Они сами по себе, а я сам по себе!

Да что же такое – скользнуло на периферии сознания Сергея – глаза и голос это ладно, а мысли он откуда такие взял? Почему так похожи?

Что здесь происходит?

– Я ни кому не нужен… Я обуза…

Истерия перерастала в обыкновенный плач брошенного одинокого ребёнка.

– Парень, перестань! Ты всё не так понимаешь. Всё не так! Твои родители любят тебя. Ты им нужен, очень нужен…

Банка. Если она получит удар чуть сильнее предыдущего, то на карте мира появится маленькое чёрное пятно с границами в пол материка.

– Никому я не нужен! – сквозь рыдания выплёвывал слова мальчик. – Никому!!! Я лишний… Они меня не любят…Я всем лишний…

– Парень, ради всего святого… – Сергей судорожно искал слова. – Постой. Успокойся! Давай заново – как тебя зовут?!

– Да пошёл ты! – он одёрнул рукой поло куртки, словно то был мокрый неудобный плащ. – Тебе нужно это? В банке??? Ты же взрослый, тебе нужна эта вещь. Ну возьми. На! Только отстань от меня!!!

Мгла пульсирующей Пустоты вновь показалась наружу, оголяя стёкла со всепоглощающим «ничем». Секунду подержав перед собой банку, мальчик резко вздёрнул руку в броске и она начала свой вираж вверх. Три литра абсолютной Пустоты взлетели над двенадцатиэтажной крышей и пока банка летела до верхней точки, взгляды Пустотников встретились. Два васильковых взгляда столкнулись друг о друга, и граница между ними, зовущейся «пространство и время» треснуло коркой тонкого льда.

Не было больше различий. Ни в чём и ни в ком.

– Меня зовут Серёжа… – прошелестели губы мальчика.

– Меня зовут Серёжа… – разомкнулись губы оперативника.

Достигнув высшей точки высоты, банка с Пустотой на мгновенье зависла в четырёх метрах над головами Пустотников, чтобы начать движение вниз, с целью упасть точно между ними посередине.

Инстинктивно, не сговариваясь, оба Сергея сделали шаг друг к другу, чтобы поймать опасную тару. Сделали шаг одинаково, точь-в-точь и не сговариваясь, словно это был один человек.

Четыре метра над крышей.

Пустота в банке начинает своё падение.

Маленький Серёжа ходит в школу. Не курит, хотя одноклассники предлагают. Делает уроки, иногда от лени обманывая родителей, что ничего не задали. Но маме и папе не до уроков – они ругаются почти каждый день. Так громко и страшно, что Серёже приходится закутываться всей головой в подушку и одеяло.

Три метра над крышей.

Пустота предчувствует, как распустит всю свою мощь.

Уроки делаются раз в четыре дня перед контрольными, в комнате почти всегда бардак. Серёжа больше гуляет, чем бывает дома. А зачем быть дома? Мама строгая и резкая, почти злая, папа молчаливый и весь в телевизоре. Дома хуже, чем на улице, там хоть кто-то есть, с кем можно нормально себя вести.

Два метра. Банка по инерции набирает скорость.

Мама и папа молчат не разговаривают друг с другом почти неделю. Очень ласково себя ведут с Серёжей. Странно! Мама улыбается, рассказывает про свои любимые книжки и каждый день вкусно готовит. Папа два раза возил на машине к себе на работу, даже в кино и в парк ходили. Было, конечно, здорово, но улыбки родителей были какие-то не такие. Так люди не улыбаются, особенно когда счастливы.

Один метр.

С теме же «странными» улыбками родители зовут мальчика Серёжу к себе на кухню. Говорят, что любят, но почему-то он им не верит. Рассказывают, как он им дорог, что он им нужен, что всё будет по-прежнему. Просто немножко иначе. В конце концов они предлагают Серёже выбрать, с кем он хочет быть – с мамой или папой. Он уже взрослый, он в праве сам решать такие вещи. Серёжа ничего не говорит. Он убегает с кухни, не замечая, как рыдает во весь голос. Он бежит, пытаясь дышать так громко, чтобы не слышать собственный голос, захлёбываясь в слезах.

Банка соприкасается с крышей.

Мама и папа разъезжаются. Мальчик Серёжа остаётся с мамой. Папа уезжает в другой город. Мама больше ни за кого не выйдет замуж, хоть у неё и будут другие мужчины. Папа первые два года будет звонить и писать, но потом пропадёт навсегда, и после развода Серёжа так его никогда и не увидит.

Звон бьющегося стекла.

Осколки дробят тело трёхлитровой банки на крупные, мелкие и стеклянную пыль.

Ба-бац!

Весеннее солнце ласково облизывало острые края разбитого стекла, бережно затачивая своим теплом осколки бывшей тары, которую приготовили толи для варенья, толи для компота. В крайнем случаи это могли быть соленья на зиму. Лёгкий, тёплый ветерок прощупывал острые сколотые зазубрины. Крышка не слетела со своего места, надёжно впиваясь спиралью в широкое горло бывшей банки.

– М-да… – Сергей запустил всю пятерню в слегка растрёпанную причёску. – Ну дела… И как мне теперь отчёт писать? У нас такие протоколы вообще существуют?

На двенадцатиэтажной высоте Пустотник был один. Ни следа от мальчика-подростка в нелепой курточке. Лишь разбитая банка и взрослый мужик в чёрной куртке. Концентрированная смертоносная Пустота, что таилась под выпуклыми стеклянными боками, уютно поёжилась внутри Сергея большим комком бесконечного «ничто». Там ей было более чем комфортно. Комфортно, не смотря на волю, желание и мнение самого Сергея.

– Маме что ли позвонить? – отправил он сигарету себе в рот, и щелчком заставил вспыхнуть её краешек, даже и не вспомнив о зажигалке. – Сегодня годовщина их развода, как ни как…

Только сейчас до него доходило понимание, что этим мальчиком был его собственный фантом из прошлого. Как он пявился? Почему? От куда у него возникло столь мощный потенциал силы Пустоты?

Вопросы, ответа на которые у Сергея не было.

Васильковый взгляд, в глубине которого пульсировала Пустота, устремился в лазурное чистое небо, в глубине которого, как всегда, кружили в танце бесконечность с вечностью.

Пузатые капельки стекали по холодному лезвию катаны, как струи пота с уставшего культуриста. Меч устал, давно устал. Меч жаждал покоя. Но его гнали круг за кругом, заставляя тяжёлый метал держать собственный вес в воздухе. Порой лезвие древнего оружия проплывало мимо окна полуприкрытым сёдзи, и луч небесного светила приветливо касался острия своего собрата по несчастью. Солнце тоже устало. Устало кружить, вставать, подниматься, светить, скрываться, улыбаться, хмуриться, закатываться, согревать… Да от всего оно устало. Столько миллиардов лет на его счету, что оно имело право на свою маленькую слабость – приветствовать грозный японский меч, который несколько десятков лет медленно левитировал вокруг старика в кимоно.

Старик каменным истуканом сидел в позе лотоса.

Глаза старика блаженно прикрыты в сладком покое транса.

Дыхание его, как и его покой, никто не тревожил.

Разве что его кэнин заходил раз в день, чтобы оставить воду и еду. Ещё раз в неделю старик выходил для умываний и смены одежды. Вот и всё действие. В остальное время старик сидел. Единственное движение, которое происходило в его комнате – меч. Тот неустанно кружил вокруг старика по часовой стрелки остриём вниз, с одной и той же скоростью изо дня в день.

В очередной раз пролетая возле полуприкрытого окна, заточенный метал катаны наполнился алым светом заходящего солнца. Кровавый пожар равномерно наполнил древнее оружие ослепительным сиянием. Секунда другая и меч внезапно остановился. Настолько резко произошла эта остановка, что рукоять по инерции качнулась вперёд, не ожидая такого поворота событий. Повиснув в недолгих раздумьях, меч со свистящим облегчением рухнул вниз, вонзаясь в деревянный пол устланный татами. Пройдя бамбуковый мат насквозь, катана так и осталась стоять столбом перед стариком, на добрую половину лезвия уйдя в пол.

Старик медленно открыл глаз.

Его дыхание превратилось в долгий хриплый выдох.

Старик с трудом встал, повернувшись спиной к мечу. Тот навсегда останется в одиночестве маленькой комнаты и никто не посмеет его тронуть. Пусть – он заслужил отдых после стольких лет работы.

Старик тронул скользящую перегородку, которая служила дверью между комнатами, и та услужливо скользнула в сторону, открывая старику путь. Там его ждал верный слуга – кэнин.

– Свершилось? – поднял он взгляд на старика.

– Да… – одними глазами ответил тот.

– Значит, пора? – смотрел кэнин с вопросительной надеждой.

– Пора… – кивнул старик.Глава 1.

Когда гаснет свет

Весеннее солнце развернулось вовсю, пока на небе не было ни намёка на серую тучу или огрызка от ватного облака, и можно было в волю хозяйствовать в голубой бездне. Пуская свои маленькие копии на все триста шестьдесят, озорной жёлтый диск настойчиво отражался от стёкол и зеркал, перепрыгивал на стены и рикошетил на уставшие от зимы лица москвичей. Те, конечно, отмахивались, но куда там – солнце чувствовало свою силу, оно пробовало на вкус, смаковало и наслаждалось своей долгожданной властью. Даже оттаявшая кашица из погибающего грязного снега, даже серые маленькие лужицы на треснувшем асфальте становились от солнца прозрачней и чище. Несмотря на все старания чёрной резины машин, островки луж дышали свежестью весны. Автомобили очень старались избавится от луж, во все стороны опрокидывая их брызгами, но тщетно. Весеннее солнце оказалось сильнее. Сильнее и упрямее.

– Да что же ты так палишь! – Сергей всё силился победить инженерную мысль автомобильного козырька, пытаясь выкрутить его так, чтобы солнечные лучи не слепили через лобовое стекло. – Вот же блин… И очки не взял… Что б тебя!

До офиса оставалось полчаса езды, но столичные пробки растягивали путь до добрых полутора часов и шедевру корейского автопрома ничего не оставалось, как плавиться под лучами оголтелого весеннего солнца.

– Ну ща начнётся… – сопровождал Сергей своё раздражение сквозными комментариями. – «Ты где?», «Чего так поздно?», «Раньше не мог выехать?»… А чего мне звонить-то? Зачем? Я что, виноват, что какие-то долбо-ящеры у ВДНХ «поцеловались»…

Услышав упрёк в свою сторону, мобильный телефон замычал вибросигналом, не желая оставлять все обвинения безответными.

– Ну конечно, а как же иначе?! – поднёс «трубку» к лицу пленник пробки. Беглый взгляд на имя звонившего, выдох, переходящий в шипение, нервный щелчок по виртуальной кнопке «ответить».

– Серёга, ты сейчас где? Ты ещё долго? – залпом выпалил голос из телефона.

– Да я тут встрял, – выдавил водитель «Хёндай», пытаясь скрыть раздражение. – Там возле ВДНХ два дебила…

– Ага, значит ты сейчас всё ещё на Проспекте?

– Ну да.

– Отлично! – обрадовался голос. – Значит смотри, ситуация следующая: сейчас срочно двигаешь на Новоалексеевскую восемнадцать корпус один. Там зафиксировали «амплитуду», ты сейчас ближе всех к тому месту. Это скорее всего инициация, ничего серьёзного. Тебе как семечки. Но приборы сейчас шалят, так что на всякий случай поторопись, мало ли что. Очередную «дырку» мы пропустить не имеем право. А то помнишь, как в тот раз? Короче с тебя фиксация, первичная инициатива, регистрация, учёт, протокол. Всё как всегда.

Расстрелянный этой тирадой Сергей только вздохнул.

– Запиши на меня один «выстрел».

– Ну Серёга, зачем тебе?

– Запиши говорю. Я тут из левого ряда в правый буду пол часа добираться. Тут пробка – жопа. Пока вырулю, вечер будет. Давай-давай, в служебных целях.

– Ладно. Один у тебя есть.

– Отлично!

– Давай, Пустотник, не подведи. С меня вечером пиво. Удачи.

«Пустотник» – повторил про себя Сергей, кинув телефон на пассажирское кресло – слово-то какое выбрали, никогда, наверное, не привыкну. Неудачное, как ни крути. В официоз его запихнёшь – повеет аляпистым душком несерьёзной профессии, обладать которой может каждый, если жизнь припрёт. В панибратский оборот тоже не ввинтишь – романтизмом завяжет узлом всякую попытку воспринимать слово всерьёз. Вот как не пытайся, а привыкнуть к нему ни как не получается.

Ну а с другой стороны – как без него?

Точная ёмкость этого обращения встаёт в аккурат на то место, что зовётся «определением.

Пустотник – владеет силой Пустоты.

Раньше, в те времена когда книги были священными писаниями, а сказки хранителями народной мудрости, Пустотников звали «Повелитель великим Ничто по воле своей».