Всегда вспоминаю их семью с большой любовью и благодарностью за возможность почувствовать себя частью обычной деревенской семьи. Полной семьи. Именно поэтому соседское небезразличие к детям, упомянутое выше считаю, скорее, плюсом. Я это очень ценила, очень любила проводить у них время и всегда с удовольствием помогала им по хозяйству. Без их участия в моей жизни стабильного примера нормальной семьи у меня бы просто не было.
И это для меня точно имело бы очень плохие последствия.
Ведь такие примеры – большая опора для будущих взрослых, которым тоже предстоит строить свои семьи.
Примерно с пятилетнего возраста в той соседской семье я проводила очень много времени.
С этого же возраста я практиковала и самостоятельные походы в магазины, даже дальние – в нескольких километрах от дома. Это было отдельным видом развлечения для меня – небольшие путешествия, которые я очень любила.
Особенно обратный путь из магазина, конечно же.
Помню, купишь булку хлеба (так у нас и говорили, да: «булка хлеба», теперь-то я знаю, что в Петебурге у людей это вызывает когнитивный диссонанс), а она такая душистая, такая ароматная, с хрустящей корочкой – и вот так пока до дома дойдешь, пол булки умнешь точно, удерживая себя усилием воли, чтобы не съесть её всю.
Вот так было тогда.
Нас просто отпускали.
В соседские семьи.
Сплавляться по реке.
Гулять.
В магазин.
Знакомиться с отдыхающими на реке.
Что же касается безопасности – как-то не было столь массового страха за детей у тогдашних взрослых, как сейчас, хотя мобильных телефонов еще в помине не было. И, уходя в магазин, я была вне видимости и контроля. Не помню ни одного случая, чтобы что-то с кем-то из детей случалось. Вдоль дороги на всём пути стояли дома. А многие, даже далеко друг от друга живущие соседи, хотя бы немного, но друг друга знали.
Думаю, именно на этом и строилась безопасность.
Как и на небезразличии.
Отзывчивость, внимательность – такими были те деревенские люди, которых я помню с детства.
Кстати, звонить в город маме в те годы я ходила к соседям. Всего в нескольких домах на нашей улице были телефоны.
Помню, как всегда с большим удовольствием и любопытством приходила в чужие дома, глазела на чужой быт.
Хорошо мне запомнились с тех далеких времен плетеные из старых тряпочек паласы и такие цветные круглые коврики.
Они были у всех, кроме нас. У нас почему-то их не было. Моя бабушка увлекалась другим – она вязала крючком ажурные салфетки и даже как-то меня этому учила.
Такие вязаные крючком салфетки тоже были в каждом доме. Как правило – белые. На них стояли телефоны – почетно так, гордо. Они же украшали сверху телевизоры, проигрыватели, радиолы – всё технику почему-то. Но, кстати, и под фотографиями или книгами, либо на них, защищая дорогие сердцу издания, они неизменно тоже присутствовали. И всё было связано, сшито, сплетено руками хозяек.
Да, не всегда искусное или изящное – мастерицей была далеко не каждая хозяйка, хотя шить-вязать обычно умела каждая. И всё равно это смотрелось красиво, наполняя дома, обставленные обычно без изысков, какой-то нежностью, даже материнской теплотой. Хотя, в целом, интерьеры деревенских домов того времени какой-то нарочитой продуманностью не отличались.
Всё было просто: у каждого предмета было своё назначение и каждым обычно пользовались. И все эти коврики и салфетки тоже имели свои функции. И при этом картину они создавали очень нарядную.
Быт в деревенских домах тогда был действительно очень простой. И сейчас, вспоминая его, я всё еще ярко ощущаю, насколько он был уютный и всегда опрятный. Из-за этого обилия созданных своими руками предметов декора – даже немного праздничный: как будто эти кружевные салфетки, коврики, накидки, рюши на скатертях и подушках специально раскладывали и крепили на совершенно обычные предметы быта намеренно, к приходу гостей, чтобы создать это чувство радушной встречи, когда и себя, и все вокруг к приходу дорогих людей прихорашивают, намеренно создают эту легкую парадность.
Но это было не так.
Просто так в деревенских домах было принято украшать повседневный быт.
Свою простую, сельскую жизнь.
И пусть в те времена были ночные горшочки и баня только по субботам – ощущение душевности и чистоты было всегда, к кому ни приди домой.
Даже у тех, кто держал большое хозяйство, требующее очень много времени и внимания. Вот как в семье моей подруги – у них всегда чувствовалась вот эта чистота, опрятность, собранность, какой-то, одним словом, порядок.
1.2. Деревенская тоска
Неизменной частью деревенского быта, размеренных деревенских будней всегда был, сколько я помню, и тихий ход часов. Но его в своих воспоминаниях я ассоциирую только с зимними периодами. Летом его я не замечала – находилась большую часть времени на улице.
А вот зимой тиканье часов было чем-то вроде саундтрека, сопровождавшего все домашние дела, коих в это время было гораздо больше. И, если засиживаешься над каким-то одним занятием слишком долго, этот звук начинал вводить в какой-то транс. Из которого несколько выходов.
Когда либо погружаешься в сладкую дрёму, не сопротивляясь мягкой тяжести век, либо, что чаще – будто очнувшись от витания в застенках своего сознания, где так много мыслей и образов, резко встаешь и начинаешь активно что-то делать, чтобы победить накатывающую сонливость.
Часы, как и плетеные салфетки на телевизорах, присутствовали в каждом доме. И дисциплинированно, неумолимо, четко – такт в такт, отбивали ход времени. Порой, если я вслушивалась в это мерное тиканье, начинало казаться, что это какой-то ритм жизни, который почему-то именно в такие моменты, когда я на нем концентрировалась, нагонял на меня тоску, становился занудным, довлеющим.
Это третье состояние, которое возникало у меня под тиканье часов – самый неприятный вариант «транса» зимней деревенской тишины. Именно домашней тишины.
На улице всё было иначе: ветер, птицы, звуки деятельности человека и домашних животных – это в деревне в любое время года создает умиротворяющий ритм сельской жизни.
Но целый день на улице зимой не проведёшь, даже если очень хочется. Меня, румяную и со снежными катышками-ледышками, набившимися во все места, куда только можно: подмышки и под колени «гармошкой», в натянутые на валенки кольсоны[2 - Кольсонами мы называли штаны со штрипкой – петлей под пятку.] между ними и валенками, и даже в них каким-то образом – неизменно зазывали домой после нескольких часов игр в снегу, чтобы не простудилась.
Кстати, происходило это крайне редко.
Так и шли долгие зимние дни – один за другим, следующий после предыдущего – тихо, последовательно… нудно.
В эти периоды только включение телевизора все меняло.
Из обособленного уголка этого мира каждый раз при включении телевизора деревенский дом превращался в часть чего-то гораздо большего. Тогда мне казалось, что в часть чего-то многократно, в разы более объемного, чем эти холмы, река и вечерние огни домов – вся эта, будто затерянная в мире деревенька, где я жила хоть и с удовольствием и наслаждением, но будто в заключении, будто меня лишали еще какой-то важной части жизни. И имя ей было – цивилизация.
Включая телевизор, мы присоединялись к чему-то, к какому-то каналу связи с этим другим миром, совсем непохожим на наш деревенский.
Там были большие залы с множеством людей, харизматичные во все 33 белых зуба улыбающиеся люди в ярких костюмах, таких броских и впечатляющих. Все было интересно и очень весело.
Хотя деда почему-то во время трансляций концертов периодически резко подпрыгивал с дивана с характерной присказкой в сердцах: «Тьфу ты, ёптв..м. ть!», – при этом импульсивно махнув на экран рукой, уходил курить на кухню. Обычно это происходило во время выступлений Леонтьева, Аллегровой и других раскрепощенных исполнителей.
Мне же, наоборот, они больше всех нравились – такие энергичные, столько от них исходило экспрессии, эмоций. Я не видела в их выступлениях ничего зазорного.
Дед же, перекурив, мог несколько минут простоять в том самом коридорчике с видом на реку и столом для чтения, и периодически, как бы со стеснением, как-то смущенно, что ли, он выглядывал из-за разделявших помещения штор:
«Закончилось ли мракобесие?».
Он так не говорил, но, наверное, думал. Теперь я это так ощущаю в своей памяти.
Что бы там ни думали дедушка или бабушка, уехавшие из города жить в деревню, когда им было уже за 50, а мне всегда казалось, что вот там, где кипит вся эта городская жизнь, очень-очень весело и по-настоящему интересно.
Причём, интересно всегда, а не только летом как у нас в деревне, что увлекательная жизнь там продолжается круглый год. Что там много больше смысла, чем в этой безмолвной звенящей тишине с тиканьем часов – потому что там всё насыщеннее, концентрированнее, гуще.
Помимо телевизора, еще одним окошком в неизведанное, но уже совсем-совсем далекое, для меня была радиола. Включив её и начав крутить колесико, можно было уловить разговоры на незнакомых языках, не помню, правда, каких, но, судя по всему, китайское что-то я могла поймать там, хотя кто знает. И вот так я порой сидела и крутила колесико, вслушиваясь в эти звуки и голосов через помехи. Помню, ощущения были, будто слушаю инопланетян. Настолько далекими мне тогда казались те неизведанные миры, те далекие вселенные. Манящие и интересные.
В общем, зимой в деревне мне было очень тоскливо. Не знаю почему. Бывали моменты, когда я просто слонялась вокруг дома туда-сюда (наверное, это было той зимой, когда подруга моя уже стала ходить в школу, и мне было особенно скучно, а после ссор с бабушкой – ещё и грустно до слез, которые, порой, застывали на моих щеках, пока я ходила и плакала), не зная, чем себя занять. И тогда в высоких сугробах, как я сейчас вспоминаю, бывших с меня высотой, появлялись практически иглу – пещеры, которые я выкапывала в толще снега.
Так что зимнее время в деревне вспоминается мне, в целом, ощущавшееся мной как грустное, жутко унылое.
Конечно, нередко мы с дедом и на лыжах катались, и к подруге в гости, когда было можно, я ползала. Да-да, именно ползала. По сугробам, чаще всего на четвереньках. Тропинку между нашими домами вдоль реки зимой никто не чистил, ведь кроме нас она никому не была нужна, да и смысла не было – частые снегопады все равно бы заносили ее.
И с этим связано ещё одно моё ярчайшее детское воспоминание о той жизни.
Возвращаясь как-то домой от подруги, наигравшись и отлично проведя время в гостях, я шла вдоль реки в сторону дома. Тогда тропинка не была заметена снегом и в ней были глубокие ямы, в которые я наступала, вторя шагам, сделанным нами в снегу ранее. Ямы были действительно глубокие – в некоторых местах ноги в них погружались по самый пах.
Миновав овраг – ложбину между плато со стороны участка подруги и нашим пригорком, весной в паводок до самого верха наполнявшуюся водой, а летом представшую собой небольшой ручей, который можно было легко перепрыгивать, поднявшись несколько метров по склону и добравшись почти до самого нашего забора, я застряла в снегу.
Моя нога в валенке с натянутыми на него штанами-кольсонами никаким образом не хотела ни вытаскиваться из ямы в снегу, ни как-то выбраться из валенка.
Поверх натянутых на валенок штанов с петелькой у меня были еще и то ли просто штаны, то ли комбинезон – в общем, освободиться от одежды, чтобы мне хотя бы босой или без штанов, но уже добраться до дома, ведь уже начинало смеркаться, у меня никак не получалось.
Я всячески пыталась шевелить ногой: вытягивать ее, поворачивать – все было безуспешно. Поняв, что самостоятельно мне из этой ловушки не выбраться, сначала я кричала, что было сил – звала бабушку и дедушку. Потом плакала, потом снова кричала.
Так я и сидела в сугробе у самого нашего забора внизу огорода, и моя жизнь проносилась у меня перед глазами.
Чего я в тот момент так испугалась? Всё элементарно – волков, медведей, просто темноты, хотя как таковой я её не боялась. Просто я вспомнила тогда, увидев это как на яву, как мы однажды зимой наблюдали с крыльца нашего дома выходившего из леса на реку медведя-шатуна. Вспомнила и ту историю, когда к дедушкиному вагончику на лесопилке приходил волк.
Дома – наш и семьи моей подруги, были в противоположных от оврага сторонах, причем, за огородами. Наш участок подходил к нему краем огорода, спускавшегося в эту сторону вниз, под уклоном. До края огорода подруги от оврага и вовсе простирался ещё и тот самый широкий пустырь, о котором я уже упоминала, летом сильно зараставший горькой полынью (тот, где нас отчитывал неадекватный городской мужик).
То есть оба дома были на максимальном удалении от точки, где я, сидя в сугробе, кричала и плакала.
Как же мне удалось выбраться?
Когда уже почти стемнело, дедушка решил выйти то ли покурить, то ли проверить где я, ведь до темноты я всегда возвращалась от подруги.
Вот так в тот запомнившийся мне вечер и пришло мое спасение.
Помню, как он был удивлен, что я так испугалась и была вся заплакана.
Так почему же меня всё-таки не услышали сразу ни в нашем доме, ни в доме подруги?
Все просто – у всех были включены телевизоры.
Глава 2
Наконец, городская!
Из деревни лучшие люди уходят в город, и потому она падает и будет падать.
А. П. Чехов
Город для меня был не чужд, ведь и родилась я там, и жила периодически. Но, все же, большая часть моих воспоминаний дошкольного возраста связана не с ним, а именно с деревней.
Какое-то время мне казалось, что я в принципе только там и жила до первого класса – настолько яркими были и остаются деревенские воспоминания по сравнению с городскими.
Когда я находилась у дедов, мне часто хотелось в город ещё и в силу тоски по маме в те периоды, ведь я думала о ней постоянно и очень скучала. Поэтому город у меня ассоциировался ещё и с воссоединением с чем-то, чего мне всё время не хватало, пока я была в деревне.
Так первое время и складывался в моем детском воображении образ города: как места, где много-много всего интересного и где живёт мама.
Всё время, когда я была не там, а в деревне, меня как магнитом тянуло в город. Хотя деревню я очень любила.
Я очень-очень ждала, когда я поеду жить в город к маме. И вот тогда-то я стану по-настоящему счастливой.
Как я уже сказала, моя городская жизнь в дошкольные годы совершенно не изобилует воспоминаниями. Кроме отдельных эпизодов в детском саду. Да и в тот я ходила нерегулярно. В период эпидемий меня увозили в деревню, а после развода родителей я вообще большую часть времени, насколько помню, жила у бабушки с дедушкой. И, как уже упоминала – даже пошла там в первый класс. Но проходила в сельскую школу я недолго. Мне, сидя в классе, почему-то все время очень хотелось домой, причем, именно к печке.
Прохладно там было, что ли?
В общем, походив немного в первый класс в деревне, я решила, что пока могу в школу не ходить – не буду, несмотря на то, что мне было очень грустно из-за того, что моя подруга учиться все-таки стала. А у меня из-за того, что я ноябрьская, была путаница – в этот год в классе я была бы самой младшей, а в следующий – когда уже пошла в первый класс в городе, я была одной из самых старших.
Так или иначе, время шло и пришло – я окончательно уехала в город. И пошла в первый класс.
Но уже не в первый раз. У меня был второй раз в первый класс. И тут выделилась.
2.1. Подросток в провинции. 90-е
Город, где я родилась и училась в школе, был провинциальным, хотя по общепринятым меркам – не таким уж маленьким – население составляло около 700 тысяч человек. Почти миллионник!
Кстати, именно моему родному городу посвящено одно из стихотворений Маяковского, заканчивающееся знаменитыми строками:
«..Я знаю – город будет,
