– Но в жены себе меня не возьмешь ты?
– А согласилась бы?
– Damu! – она расхохоталась скрежетом металла о металл. – Если бы ты меня не смешил, я бы давно зажарила тебя в быке Фаларида.
– Воруешь идеи у греков? – Граф, на поднимаясь с колен, запустил руку в свою сумку.
– Вся ваша цивилизация стоит на плечах моего народа. Мы вас породили.
– Ну конечно, – он достал пластиковый пакет с зип-застежкой. – Все уже было придумано шумерами.
– Sag-gig-ga, – поправила его Ламашту с укором.
– Как скажешь, – Граф расстегнул пакет и вытащил из него бескровное человеческое ухо. Слишком маленькое, чтобы принадлежать взрослому.
– Сука!.. – невнятно квакнул Тобиаш, спешно зажимая себе рот ладонью.
– Погляди-ка, – Ламашту чуть согнула колени, уперлась в них руками, широко расставив локти. Все ее движения были размашистыми и слишком стремительными для внушительных габаритов Стигмы. Как будто фильм на быстрой перемотке. Профиль ее приблизился к графскому лицу, – и правда пришел с дарами.
– Знаю, ты такое любишь, – он протянул ухо демонице. Та схватила его зубами, довольно фыркнула и, быстро прожевав хрустящий хрящ, проглотила. – Я прошу тебя о малом. Мне нужно всего-то три ответа. Смиренно умоляю, – Граф склонил голову, чувствуя затылком пряный жар, идущий от Ламашту.
Конечно, он мог просто приказать, ведь у него была власть над тварью – он знал ее истинное имя. Но не дай бог ей заиметь такое же знание о нем. Ключникам имена не положены – слишком большой риск. Так можно было и души лишиться. С такой перспективой даже смерть ни в какое сравнение не шла.
Damnatio memoriae – проклятие памяти. Процедура печальная, но необходимая. Когда Ключник заступал на службу, имя его уничтожалось, вымарывалось из памяти всех родственников, знакомых, когда-либо встреченных, после чего новоиспеченному укротителю демонов присваивалось имя ложное. Обычно произвольное, из готового списка.
Туман коснулся шеи Графа, оставляя на волосах россыпь капель и запуская по телу волну мурашек.
– Позволяю тебе спрашивать, – Ламашту отстранилась. Путь к сердцу этого демона без сомнения лежал через желудок.
Граф встал, наконец.
– Ты чуешь смерть? Расскажи мне: как это было сделано?
Ламашту принюхалась, будто псина.
– Сдаётся мне, Кацпер, – гаркнула вдруг она густым мужицким басом, – что князь Богория не друг нам. Никому веры нет, брат мой! На тебя одного уповаю! Кацпер?.. – свист металла, короткий вскрик, полный боли. – Ка-цпер!.. Пре… да… тель…
Граф растерянно посмотрел на оторопевшего Тобиаша.
– Как будто она промахнулась годиков на триста-четыреста, – пожал плечами священник.
– Ламашту! – прервал предсмертный стон Граф. – Я спрашиваю, как была убита эта женщина, – он указал на лежащую на ступенях.
Демоница тут же изменилась в лице, сквасилась, словно сейчас заплачет. На этот раз она воскликнула голосом высоким и девичьим:
– Скотина, ненавижу тебя! Предатель! Лжец! Будь ты проклят, Ян! – из алмазных глаз градом хлынули слезы. – Ты обещал мне! Обещал! Ты не имеешь права меня о таком просить! Я устала, черт, я так устала! Я всё расскажу, пусть она знает!.. – мгновение – и Ламашту перекосило от ужаса. Она задышала громко и сбивчиво. – Помогите! Помо!.. – в горле её чавкнуло, демоница страшно захрипела, закрутила головой.
Граф знал, что сейчас он слышит последние мгновения угасающей жизни.
Девушка умирала долго и мучительно. То затихала, то снова начинала сдавленно стонать и мокро сипеть. Её душили, а она то отрывисто мяукала, как несчастный котенок, когда хватка убийцы чуть ослабевала, то нечеловечески хрипло взвизгивала, булькая и задыхаясь. Нет, от людей такие звуки в обычной жизни услышать невозможно. Полным животного ужаса голосом она то молила о пощаде, то звала мать.
Граф дотронулся до собственной шеи, ослабил узел галстука. Воздуха стало не хватать, а горло сдавило тошнотворным спазмом. Краем глаза он взглянул на священника. Тот плакал. Сжимал у груди розарий, теребил его пальцами, а слезы катились по его лицу, падая на чёрную рубашку. Граф впитывал леденящие звуки, ясно осознавая, что они ещё очень долго будут преследовать его во снах. Одно дело – видеть труп. Уже безжизненную оболочку, результат насилия. Да, ужасно, но все же оно воспринимается больше как материал, ключ к поимке мудочеллы, который это совершил. Совсем другое – в реальном времени слушать, как убивают человека и… быть неспособным что-либо изменить.
Наконец Ламашту заскулила еле слышно и затихла. Лицо её вновь стало непроницаемо-спокойным.
– Хо-хорошо, – Граф потер переносицу, собирая себя, разбившегося вдребезги после всего услышанного, в более-менее оформленную кучку. – Я понял. Теперь второй вопрос. Зачем?
Ламашту тяжеленными шагами протопала к покойнице, склонилась над ней, разглядывая лицо с тонкими чертами:
– Это месть, damu. А ещё яростный голод зверя, вырвавшегося, наконец, на волю, – тонкая нить слюны протянулась от толстой губы до желтоватой девичьей щеки. Челюсть демоницы заходила ходуном. – Голод…
Зарычав, она вдруг до хруста вцепилась зубами в нос покойницы.
– Фу, стой! Брось! – Граф кинулся к Ламашту, схватил за плечи, пытаясь оттащить.
– Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, – протянул Тобиаш нараспев, – omnis incursio infernalis adversarii!.. – голос священника заставил демоницу крупно вздрогнуть всем телом, а потом с визгом повалиться на ступени Ключнику под ноги.
Соломон не давал демону покинуть тело жертвы, но экзорцизм выцарапывал его беспощадно и грубо, через все печати, причиняя невыносимые страдания.
– Заткни его! – тварь выгнуло дугой, она забилась о шершавые камни.
– Стойте! – рявкнул Граф, падая на колени и прижимая голову Стигмы к своей груди. – Вы навредите экстре!
Тобиаш осекся, закрыл глаза. А затем еле слышно затянул сопроводительную молитву.
Ламашту зарычала, будто раненая львица.
– Ну извини, – Граф с укором посмотрел в её драгоценные глаза. – Но тебе нельзя вот так обгладывать людей. Даже мёртвых.
– Однажды я сожру и тебя, damu! – с желчной обидой проревела демоница. – Я доберусь до тебя! Я начну с пальцев! Я буду рвать тебя по кускам!
– Вот и кончилась любовь, да? Тогда давай без расшаркиваний. Мой третий вопрос, самый главный. Кто. Это. Сделал? – Граф сам удивился, насколько холодно и ровно прозвучал его голос.
Ламашту зашипела, как змея, ощерила крупные желтоватые зубы Стигмы.
– Я не прошу, – Ключник отстранил её от себя. – Я п р и к а з ы в а ю тебе говорить.
– Он! – взвизгнула демоница. – Он! Тот, кто вынырнул из тени, тот, кто жаждет власти и славы, кто несет отмщения! Тот, кто презрел Бога, кто идёт против него! – она оглушительно расхохоталась, вспугивая с деревьев стаю грачей. Птицы чёрным облаком заметались по небу, тревожно галдя.
– Имя! – Граф встряхнул Ламашту за плечи. – На кой хрен ты нагоняешь мне туману? Дай мне что-то конкретное!
– В следующий раз принеси мне свой кусок, damu! Иначе я ничего не скажу!
Что-то с силой садануло его по плечу. Граф вскрикнул от боли, и тут же получил скользящий удар по спине.
– Что за?.. – он опустил глаза и увидел на ступенях исходящего кровавой пеной грача. Птица била крыльями в предсмертной агонии. С глухим шлепком рядом с ней упала еще одна, и еще. Дождь из черных перьев и хриплых криков накрыл сквер. Граф слышал вопли полицейских в тумане, мельком увидел, как Тобиаш пытается закрыть голову своим чемоданом.
– Сука!.. – Ключик рывком развернул Ламашту к себе спиной и, выхватив Амакор из кармана, вставил его в ложе. Ещё один щелчок – и Анхор тоже оказался на месте. Стигма дернулся и, откинувшись назад, врезался затылком в плечо напарника.
– Ну, вот и все, – Граф закрыл глаза экстры трясущейся рукой. – Ты как?
– Эм… – Стигма аккуратно потрогал чужие пальцы на своем лице. – Все целые?
– Сегодня все, – хохотнул Граф, чувствуя, как на горящем болью плече наливается пульсирующий синяк. – Отче, вы живы?
– Мой розарий, черт… – Тобиаш на коленях шарил руками в траве. – Уронил.
