Елена Николаева "Белые сказки"

Белые сказки
Елена Николаева

Сказки основаны частично на реальных событиях, происходящих в глубинке Новгородской области. Здесь вы встретите и земных духов, и ведьм, заодно познакомитесь с мироустройством под названием правь-явь-навь, устройством быта и традициями, так не заслуженно забытых и не переданных современному поколению.

Елена Николаева

Белые сказки

Глава 1

В глубине лесов и непролазных топей, в самом восточном углу Новгородской земли, стоит бывшее село Белое. Почему бывшее? Потому что имя ему сменили в лихие революционные времена. Называется оно в наше время Любытино. Да и статус ему изменили, поселком назвали. Не понравилось людям название, потому что не селом называлось, а погостом.

Погостом кладбища привыкли называть, хотя не правильное это название. Погост – это место гостевое. Люди многие съезжались да приплывали по реке Мста, торговали там, да дружбу водили.

Люди живут на этих землях более десяти веков, а с ними и нечисть всякая. Куда же без нее. В советские времена говорить о таких вещах не принято было, люди больше о полях да лесах разговоры вели, да о семье и о работе. Но старожилы много историй знали, жаль только повымерли все. Рассказывали они истории эти как сказки на ночь детям, да на потеху кому, да за столом каким.

…

Таисию родила худенькая темноволосая, не похожая на местных девушка, прибившаяся к поселению после отъезда каравана с княгиней. Родила, да и померла от родовой горячки. А малышку взяла на руки повитуха, обмыла, приголубила и трогать руками ребенка кому-либо строго на строго запретила. Носила на себе сама. Примотает к спине холщевиной и таскает на себе целыми днями. Если в лес, то с собой, за травами с собой, к скотине, в баню, к роженицам, все с собой. Разговаривала с ней, кормила, учила, только на сыру землю ногами не пускала. В избе по скамейкам, да по полатям лазить не возбранялось до определенного возраста, лет так до четырех. Только потом аккуратно на земь поставила, а сама придерживала, за спиной стояла. Малышка быстро освоилась, пяточками в песок закопалась, улыбнулась по-хитрому и науку изучать уже серьезную стала. Повитуху отпустила, как ее и научали. Века через два, когда время пришло, а сама при селе жить осталась. Надо же было людей лечить да за местом приглядывать, а то мало ли чего. Так и прожила она без малого десять веков. Из молодой черноволосой девушки она выросла в статную высокую женщину, которая с течением времени сгорбилась и уменьшилась в своем росте. Человеческое тело постепенно разрушалось и поддерживать его в добротном состоянии было все сложнее и сложнее.

И вот маленькая старушка с короткими седыми волосами, не сказать бы что сухонькая, даже в меру упитанная, потихоньку, опираясь на кривую палочку, ходила по своему двору, иногда выходя за его пределы и переходя через уже заасфальтированная участок дороги на кладбище, что было рядом с домом. На другую сторону участка она ходила редко. Там хоть и проходила вторая дорога, но за ней был крутой обрыв к реке, густо заросший шиповником.

Одетая скромно, в брючки и добротную кофту, сшитую из сукна, она казалась окружающим, не сильно осведомлённым людям, интеллигентной старушкой, по слухам, ранее работавшей в местной библиотеке.

Зачем она ходила на кладбище? Говорит, за грибами. Супец сварить. Чтоб желудку не тяжело было переваривать.

Медленно, не торопясь, она ходила по тропинке, стараясь не наступить на всякую живность, обитающую по всюду. Палкой она приподнимала листья и траву, всматриваясь в то, что росло под ними. Домой не торопилась. Гуляла.

Ноги ходили уже плохо, часто мёрзли и не слушались. Опорой стали не годною, особенно после событий недавних. Приходилось опираться на клюку, вечную подружку в ее походах да делах. Ох, сколько раз она хозяйку то из болота вытащит, то опорой послужит, то испепелил кого не нужного. Хорошая вещица, костяная. Со временем отшлифованная руками да делами. Потемнела от времени, да и ссохлась, а свойств своих не потеряла.

Что-то зашевелилось в кустах. Быстро так. Потом встрепенулось и взлетело на ветку дерева. Маленькая синичка с желтой грудкой. Она присмотрелась, улыбнулась и вдохнула полной грудью. Хорошо то как! Только вот двигаться в старом теле становилось все хуже и хуже. Даже голову вверх поднять стало проблемой. Позвоночник настолько закостенел, что мешал разогнуться.

Можно, конечно, было пошептать, помазать мазью из яда гадюки и лет на десять забыть о проблеме, да только понимать надо, что век свой она уже отжила.

Узкое лицо с пергаментной кожей, тонкие губы с мягкой улыбкой, четко очерченные скулы и прямой нос напоминали об аристократическом происхождении. Иногда она смотрела на себя в зеркало, что притащила Аленка, и вздыхала, улыбаясь глазами. Выгоревшая радужка, но стопроцентное зрение, морщинки вокруг глаз, но быстрая реакция… И это в ее то возрасте.

Когда ей надоедало развлекаться с современным зеркалом, она доставала из сундука, что стоял в спальне, за печкой, старинное зеркало на длинной ноге с подставкой, усаживалась за столом и долго и внимательно всматривались уже не в собственное отражение, а в череду картинок, проносящихся вихрем в резной деревянной оправе. Иногда она звала Кота и просила его соотнести картинки с настоящим временем.

Тонкие изящные когда-то руки ее высохли и покрылись темными пятнами. Как сказали бы современные врачи, пигментация появилась. От возраста. Но суставы были подвижны, как много лет назад. Только вот ноги ходили плоховато. Говорили, что витамин К не вырабатывается организмом, когда он в нормальном, человеческом состоянии. Кажется. Потому что нечем вырабатывается.

Лет так тридцать назад один ну очень хороший хирург, отрезая ей желудок, едко так, мимолетом даже, сказал: " Лет сто, Таисия, ещё проживёшь." Проживёшь тут, когда такое творится. Да и помереть- то как? Передавать силу надо, а пока не кому. Дочка, что родилась от последнего мужа, померла семилеткой. Да и дара никакого не имела, вся в мужьину породу пошла. Приходилось жить дальше. Такие вот законы, не нами писанные, не нами исправляемые. Кому какие гены достались и какую судьбу мироздание выписало, с тем и жить приходится.

Подавилась она тогда гадом одним, так, зараза, застрял в желудке, что пришлось пожертвовать органом. Доктор сказал, что рак был. Да сколько раз можно… Рак, Омар… Нечего было жрать, что не попадя. Ведь не голодная была совсем, достал просто, сил больше не было.

Да, в библиотеке местной работала одно время, лет так сорок, при советской власти. Ну надо же было за народом наблюдать. А в свое время народ был читающий. Каждый второй, от школьника-первоклашки до глубокого пенсионера приходили в маленькое одноэтажное здание, ранее бывшее флигелем церковным. Здание, конечно, было старое, бревенчатое, обшитое доской, да покрашенной потом. Мыши паклю, что промеж венцов была в свое время, давно-давно повытаскали себе на гнезда. Нижние венцы подгнили со временем. Печки-голландки топили по два раза на день, но в мороз в зале библиотеки все равно изо рта шел парок, температура выше десяти градусов редко поднималась. Несмотря на это люди ходили, по долгу сидели в читальном зале с редкими экземплярами книг, кутаясь в теплую одежду. А книги были достойные. Таисия сама лично следила за пополнением фонда и не допускала списания редких экземпляров. Если только с области комиссия какая приезжала, то не гнушалась аккуратно отводить глаза инспекторам в нужном ей направлении. Жаль только, что не все книги с господской библиотеки смогла схоронить, уж больно нужные были.

За эти сорок лет она успела даже замуж сходить. Надо же было где-то жить, да так, чтобы подозрения не наводить, а спокойно заниматься своими делами, не привлекая внимания окружающих. Мужичек попался хороший, спокойный да покладистый, несмотря на то, что войну прошел. Умом не двинулся, рассуждал здраво, да и дела с разговорами не расходились.

Да, примолодиться пришлось, когда в село вернулась, на танцы походить, да повыбирать повнимательнее, чтоб нос особливо в ее дела не совал, любил чтоб, ходил и лелеял. Да и какие-дела-то… В лес в ту пору все ходили, по грибы да по ягоды, подозрения это ну никак не вызывало. Все идут, и она тоже. Все грибы домой несут, и она с корзинкой. Только вот ходить она любила одна, да по своим тропинкам, вдоль своих ручьев и оврагов, рек и озёр. Ходила дорогами разными, да только в одну сторону, к дому своему около старого городища.

Как-то раз, наклоняясь в очередной раз за нужной ей травкой, она столкнулась с взглядом любопытных карих детских глаз, выглядывающих из-под еловой лапы. Девчушке на вид было лет шесть. Беленькая такая, юркая, с маленьким ведерком в руках, почти до верху наполненного черникой. Волосики в две косички заплетены, веревочками перевязаны. На голове сверху платок ситцевый с выцветшими голубенькими цветочками. Платьице, кофточка вязаная, да резиновые сапожки по середину голени. Ладошки все фиолетовые, личико перемазано соком черничным. Явно ягода вкусная да сочная попалась.

– А ты что одна в лесу, без взрослых? – поинтересовалась Таисия, поднимая еловую лапу вверх, чтобы девчушке ловчее было к ней подойти поближе.

–А я лес хорошо знаю. – она улыбнулась, как будто кокетничая. – Да и до дому тут рукой подать. Вон там, – она показала рукой в сторону старой березы, – за канавой, забор, а за ним питомник. Там маленькие ёлочки растут. А там, за ним, дорога через лес и мой дом.

– А взрослые где? – Таисия знала, что родители на работе, а бабке она и даром не нужна, но хотелось услышать это из уст девочки.

– На работе. – спокойно ответила она.

– И тебе не страшно в лесу-то?

– Не, не страшно. Здесь деревья добрые, и за муравьями наблюдать можно долго. – она погладила еловую лапу и продолжила, – Я даже в журнал "Юный натуралист" писала, чтобы они подробнее про муравьев написали.

– А волки, медведи?

– Тётенька, ну я же их не боюсь, как они меня. – подала она плечами. – Я только вот ягод наберу и домой пойду.

– А зовут тебя как?

– Алёнка. – представилась она. – А тебя как?

– Таисия. – представилась она. – А тебя травы распознавать научить?

– А я и так знаю!!! – она стала тыкать пальцами в растения. -'Это брусника, мне мама листики заваривает, и я пью отвар. Это черника, она для глаз. Это мох плаун. Я в книжке читала у бабушки, что он полезный. Но там на другом языке написано, меня ещё ему не учили. Я знаю берёзу, ёлку, лиственницу и много других деревьев.

Таисия смотрела на девочку и диву давалась, а внутри у нее тихий голос говорил: ну неужели… Осталось только научить всему, вырастить и передать. И так засиделась уже на белом свете, ещё Ольгу помнит. Сколько ж можно.

Только вот девочка маленькая ещё. Живёт на другом краю села, с мамой и папой, да ещё и бабка рядом ее. Хорошо хоть родители все время заняты и особого внимания на нее не обращают. А вы сами то попробуйте, когда утром к восьми на работу, днём час пообедать, и это хорошо, если живёшь рядом с работой, или мужик тебя на машине возит. А так прибежала домой, суп на газовой плите в миске разогрела, быстро-быстро проглотила, и бегом обратно, чтоб не опоздать. И ещё на четыре часа. Потом домой идёшь, по дороге в магазине хлеб купишь и это тоже время. Дома и ужин приготовить надо, и накормить всех и, если лето, в огороде успеть прополоть полить, а если ещё и хозяйство, куры там, свиньи, коровы. Вечером без сил валишься, а ещё мужа приласкать надо, чтоб не дай бог к соседке не пошел. И до детей что ли? Это ещё хорошо, когда семья большая, друг за другом присмотр есть, да помощь по хозяйству, а если нет.

Здесь вся ситуация осложнялась не только краем села, а ещё отцом Алёнки.

Не дружила Таисия с ним. Но Аленку, как та пошла в первый класс, к себе привечать стала, благо жила совсем рядом со школой, и по пути, было удобно заходить чайку попить, да уроки сделать.

Не заметно для самой себя Аленка стала называть Таисию бабушкой, а та ей сказки рассказывать, да мудростям-премудростям учить. Уж лучше она ей всю науку передаст, да девчонка под присмотром будет, нежели таскаться по деревне с пацанами будет. Тася много на перед видела.

Как-то зимним ранним вечером, когда уроки были сделаны, Аленка, прихлебывая чай с сушками и малиновым вареньем, спросила:

– Бабуль, а ворон птица умная? – ее маленькие карие глазки пытливо смотрели в выцветшие глаза Таисии.

– Умная. Она еще и триста лет живет. – кивнула головой Таисия, подливая ей заварки из иван-чая, который летом собирали вместе и сушили под большим широким навесом в тени.

– А расскажи мне про него сказку. – попросила Аленка, собрав губки в трубочку, а бровки сложив в умоляющей конструкции. – Ну пожалуйста. А то скучно просто так сидеть. У нас же еще есть время, пока папа за мной не приехал.

– Есть. – Тася бросила быстрый взгляд на ходики с кукушкой, уселась по удобнее. – Слушай….

…

Ворон сидел на старой раскидистой сосне и грелся на солнышке. Этому дереву, с толстыми корнями, мощным стволом и раскидистыми ветвями с изумрудными иглами было лет столько же, столько и ему. Он помнил его маленькими тонкими иголочками, робко проклюнувшимися из-под сухой прошлогодней травы в начале весны. Дерево росло, тянулось к солнцу, подставляя свои ветви живительным лучам, разворачивая крону вслед за теплом и великой силой. Вместе с ним рос и ворон, меняя оперение год от года, становясь умнее и наблюдательнее. А потом случилось безлетье. Холод был даже летом. Солнечные лучи не попадали на окрепшее дерево, и оно начало желтеть. В полях пропали даже полевки, ведь два года подряд не то что рожь, овес не родился. Было очень холодно. Казалось, что был нескончаемый март, но затем снова становилось еще холоднее. Все стали болеть. Люди без еды, растения без тепла и солнечного света, животные умирали от сырости и болезней.

Он отмахнулся от этого воспоминания и подставил клюв под солнечные лучи. Пахло смолой и хвоей. Ветер пытался забираться под перо, приятно освежая тушку.

Внизу, под сосной неспешно текла Мста. В этом месте она была широка и полноводна, практически не слышна. Воды ее, не смотря на тишь да гладь, таили в себе ямы да омуты песчаные, в коих любили прятаться огромные сомы. Перекаты и пороги ее остались выше по течению, и здесь она спокойно жила своей жизнью.

Ворон прикрыл глаза и задремал на какое-то время, покрепче уцепившись когтями в ароматную коричневую ветку.

Тем временем солнце катилось по своей дуге к закату, вдоль противоположного берега Мсты, прячась за верхушки елей в глухом бору. Ветер стих, появились звенящие вечерние комары да мошки. Ворон открыл сначала левый глаз, потом правый и прислушался к пространству. Где-то в стороне села тявкали лениво собаки, в хлевах мычал-блеял скот, о чем-то говорили люди. Привычный вечерний шум, если слышишь который, понимаешь, что все спокойно и хорошо. Он потянул одну лапу, другую, похлопал за спиной крыльями и снова сложил их за спиной. Посмотрел по сторонам: солнце почти полностью спряталось за горизонтом, на небе стали видны первые звезды, а тонкий новорожденный месяц появился на противоположной стороне неба.

Надо было чем-то поужинать. В желудке урчало. Ворон лениво и бесшумно слетел с кроны дерева и двинулся по руслу реки вверх, в надежде, что рыбаки не всю рыбу с вечернего улова забрали домой.

Пролетев выше устья реки Белой, обшарив берега и набив желудок уклеей, ворон развернулся в обратную сторону и медленно, еле махая крыльями, полетел обратно, как внезапно в его глазах что-то зарябило, висячий мост через Белую речку закачался, как при сильном ветре, его сбило сильной волной в воду. Его как будто в грудь волна ударила, остановила, перевернула в пространстве несколько раз так, что он думал, все конец ему пришел. Но он упал в воду. Как хорошо, что еще не на середине реки был, а у берега.

Она просто вылетела из портала, как из большой трубы, и плюхнулась в воду. Прямо лицом в воду, плашмя на рыхлый влажный песок, который тут же попал ей в рот и в нос. Хорошо хоть не глубоко оказалось. Она встала на ноги, потерла разбитую коленку ладонью и огляделась вокруг.

Сзади ее был мост, подвесной, над достаточно быстро впадающей в другую реку речушкой с явно очень студеной, практически ключевой водой. На другом берегу широкой реки стояла белая церковь, под куполом которой висел колокол, а вокруг гнездились дома и огороды.

– Так. – тихо произнесла она сквозь белые идеально ровные зубы. – Где мост? Где река? Куда эти твари дырок понаделали. И где я теперь?

Она сняла с себя серое льняное платье с красной вышивкой. Оно стало тяжелое от речной воды и противно-липкое. Оставшись в одной мокрой сорочке на практически голое тело, она стала отжимать платье. Тонкие руки с силой выжимали воду, а зубы сжимались так, что над челюстью желваки ходили. Огромные глаза видели, как будто все сразу и ничего вокруг, уши привыкали к новым звукам, а кожа к теплу летнего вечера. Длинные волосы ее намокли тоже и хорошо бы их было распустить и просушить, но одежда была важнее. Хуже всего, что и в сапоги вода налилась. Они сохнут дольше всего. Но хорошо хоть, что они есть, да гребень в волосах, есть на что опереться.

Пространство захлопнуло портал сразу же, как она попала в воду, вызвав завихрение воздуха вокруг так, что даже не спелые желуди и зеленые сосновые шишки посыпались с деревьев. Одна из них угодила прямо в голову ворона.

Он отряхнул перья, расправил крылья и полетел к месту возмущения пространства. Под мостом, на кореньях старого дуба сидела женщина и отжимала воду из платья. Тонкий стан, длинная коса, и практически полное отсутствие запаха насторожило птицу сильно, ведь простой человек очень сильно пахнет.

«Не местная». – подумал ворон, подлетев к ней поближе, присмотрелся правым глазом к ней. – «Первый раз вижу. И одежа не такая, как у наших». Белая сорочка, серое платье с красной вышивкой на рукавах и подоле. Рядом, на земле стояли красные сапоги! Не лапти, как у местных женщин, а сапоги! Вот от них пахло! Кожей! Он подлетел поближе, опустился на землю и боком, чтобы не потерять ее из виду, стал приближаться.

– Что, любопытно стало? – вдруг обратилась к нему женщина.

Он аж остолбенел. Даже забыл, как летать. Он смотрел на нее и сам своим глазам не верил. Одна нога у женщины была нормальная, человеческая, я другая и на ногу-то не похожа была. То ли железная, то ли костяная, кожи не было, только костяшки блестящие. И она двигалась так же, как и настоящая. Сорочка была поднята выше колен, на человеческом колене лежал лист подорожника.

– В верхнем мире это называется протез. – пояснила она ему вслух. – Я, когда туда попала, моя нога застряла в межмирье, обидно, много веков служила же. Так люди решили, что мне ее оторвало и вот, смотри, какую красоту придумали.

Она покрутила железной ногой перед вороном, показала и справа и слева, бесстыдно поднимая вверх сорочку.

– Так они же ее с телом срастили! Представляешь! – она не унималась и продолжала болтать. – Смотри! Там, где простая нога из тела выходит, они в это место ее посадили, и пришили. Велели ходить. Вот и хожу. Удобно очень оказалось. Даже не скрипит, как старая.

Он кивнул головой и подскочил поближе. Это ж надо такое чудо! Собственной персоной и у нас на берегу! Статная, тонкая и красивая настолько, что глаз не отвести. Двигается плавно, как плывет. А голос какой! Как колокольчики звенят, переливистый, звучный.

– А что ты тут делаешь? – спросил он, понимая, что она вороний язык знает и не обидит точно. Все-таки покровительница лесов и всего, что в них есть живого, если правда он не ошибался, ведь он только о ней слышал, но не видел ни разу.

– Дверь закрыть надо. – решительно сказала она и вылила из сапог воду. – Кому-то больно интересно стало, что в потустороннем мире делается, книжек поначитался, через речку перейти смог, а дверь не закрыл. Вот и померло у вас почти пол села.

– А мне сказали мор. – недоверчиво ответил ворон.

– Да как ты его не назови, а суть одна: все мрут. Везде мрут. Понатворили дел. – махнула она рукой, и одела сырое платье поверх сорочки. – Высохнет на мне. Чай не зима, а лето.

Она осмотрелась вокруг. Спину распрямила, руки в бока уперла. Вдохнула глубоко летний сырой воздух.

– Кресты-то римские. – удивилась она. – Хотя, после того, что на земле было, и не мудрено, что они тут.

Она смотрела на часовню, что была на берегу Белой. Маленькое деревянное строение, покрытое тесом, с аккуратненьким куполом и двумя каменными крестами на территории. Да и расположение правильное прям, с востока на запад, с севера на юг. Чистенько, ладненько. Рядом торговые лотки стоят, сходни к воде, мостки, пристань крепкая, устойчивая. Пошла поближе, осмотрелась, поднялась с сырой травы на мостки, прошлась по пристани, все головой качала.

– Так, рассказывай про село. Что знаешь, что слышал, что чуял. – велела она и села на корень дуба. – И понимать бы еще, где оно находится и как реки называются.

– Село как село. Говорят, Белое, раньше Помостье было. Но могу ошибаться. Одна улица и тридцать дворов, все от речки широкой вдоль речки узкой стоят. Широкая речка Мста, узкая Белая. Почему Мста, не знаю, а вот Белая – это священник Бельский так назвал. Могу ошибаться. Короче – от моста этого до лесу. Люди живут простые: мужики в лесу зимой лес валял, летом в поле работают. Земли все вон графьев, что на высоком берегу в усадьбе живут через мостик над узкой речкой. Народу было больше, за зиму много померло. После двух лет без лета, вообще плохо было, еды не было и все умирали. Графья в город большой подались, чтобы самим не помереть значит. Но пока тихо. Графья вернулись. Люди не мрут. Ездят на озеро Городно к старику травами лечиться, говорят монах. Но что значит это слово, я не знаю. Только туда ехать долго, на лошади полдня. Я-то быстро долетаю. Это еще выше, там озер много, и они прячутся иногда под землю. Люди все верят в какого-то Бога и думают, что он их спасет. Скотины много полегло. Я даже есть боялся, мало ли сам подохну, как они. После мора зимнего много детишек сиротами остались. Но люди позабирали их в свои дома. Все равно жалко. Как они плакали. – Он покачал своей головой и подпрыгнул поближе. – Тут еще в округе деревень много. Весь народ сюда в воскресный день в большую церковь ходит, да за мукой или за крупой, да за рыбой или салом, тут много торгуют, есть чем поживиться.

«Вот это меня занесло. – подумала она. – безлетье, однако. Интересно, птиц ничего не путает. Но то что это Россия – это точно. И то хорошо. А выкини меня где-нибудь в Румынии, и чтоб я делала? С местными знахарками воевать бы пришлось».

Она слушала внимательно, головой качала. Все по сторонам смотрела, принюхивалась.

– Выше там кладбище и еще одна церковь, она побольше. Она рядом с кладбищем стоит, там тех, кто в церкви работал, хоронят. Мирских вон там, подальше, вдоль берега, где сопки растут.

– Курганы. – поправила его гостья. – В них тоже люди лежат. Это тоже как кладбище, только очень старое.

– Надо бы мне где-то поселиться. – она посмотрела на него своими пустыми, совершенно не человеческими глазами.

Он отпрянул.