И снова Эрике подумалось о том, что в последнее время она не слишком баловала друзей своим вниманием. Знала, что за нее беспокоятся, но разговоров с Анной хватало с лихвой. Оставалось надеяться на понимание.
С Марианной они дружили с времен студенческой юности. Вместе изучали литературу, но на четвертом курсе Марианна вдруг изменила своей мечте стать библиотекарем и перевелась на юридический. В итоге выросла в успешного совладельца одного из самых уважаемых в Гётеборге адвокатских бюро.
– Жизнь? – переспросила Эрика. – Да так, ничего, с учетом сложившихся обстоятельств. Все как будто налаживается, хотя и проблем, конечно, немало.
Марианна была не из тех, кто любит болтать попусту, и сейчас безошибочным чутьем уловила, что подруга побеспокоила ее не просто так, а по делу.
– Что я могу для тебя сделать, Эрика? И не вздумай притворяться, я ведь все слышу.
– Да… Просто мне стыдно… Получается, я звоню тебе, только когда мне что-то нужно.
– Ах, оставь, пожалуйста… Чем я могу тебе помочь? Это касается наследства, да?
– Ты угадала.
Эрика потрогала пальцами письмо, которое получила с утренней почтой.
– Анна – вернее, Лукас – хочет продать дом.
– Что ты такое говоришь? – взорвалась обычно спокойная Марианна. – Что он о себе возомнил, в конце концов?! Вы же так любите этот дом!
Тут внутри Эрики будто что-то щелкнуло, и она ударилась в слезы. Марианна сразу стихла. Весь ее гнев обратился в сострадание, которое Эрика почувствовала без всяких слов.
– Да что с тобой? – воскликнула Марианна. – Может, мне подъехать? Буду у тебя сегодня вечером.
Слезы хлынули потоком, но спустя некоторое время Эрика успокоилась и промокнула глаза платком.
– Очень мило с твоей стороны, но всё в порядке, правда. Просто слишком много всего навалилось в последнее время. Сначала я разбиралась с папиными и мамиными вещами, потом – книга и проблемы с издательством… этот дом… наконец, в пятницу я обнаружила лучшую подругу детства мертвой в замерзшем доме.
В груди заклокотал истерический хохот, хотя глаза все еще были мокры от слез. На этот раз успокоиться быстро не получилось.
– Мертвой, я не ослышалась?
– Ты все расслышала правильно, как это ни печально. Прости за мой ужасный смех, просто это действительно слишком. Александра Вийкнер, моя лучшая подруга, покончила с собой в ванной родительского дома во Фьельбаке. Да ты тоже наверняка ее знала. Она и ее бывший супруг, Хенрик Вийкнер, – люди высшего света. Это ведь с такими ты теперь имеешь дело?
Эрика улыбнулась и почувствовала, что Марианна сделала то же самое. Одно время в студенческие годы она жила в Майорне, где боролась за права рабочего класса. Эрика знала, чего стоило подруге влиться в общество, тесные контакты с которым предусматривала работа в престижном адвокатском бюро. Сейчас Марианна носила шикарные костюмы с блузами, которые завязываются узлом, и коктейльные платья, какие любят в Эргрюте [4 - Эргрюте, Майорна – округи Гётеборга.]. Разумеется, это была не более чем маска, внешняя оболочка, под которой скрывалась прежняя бунтарка.
– Хенрик Вийкнер? Лично не знакомы, но я слышала о нем. У нас даже имеются кое-какие общие знакомые. Говорят, беспринципный тип. Из тех, кто перед завтраком может уволить сотню человек, не испортив себе аппетита. Его супруга как будто держала бутик?
– Галерею. Абстрактное искусство.
То, что Марианна сказала о Хенрике, удивило Эрику. Не то чтобы она видела людей насквозь, но Хенрик не произвел на нее впечатления безжалостного дельца. Оставив тему Алекс, Эрика перешла к тому, ради чего звонила.
– Сегодня я получила письмо от адвоката Лукаса. Они приглашают меня встретиться с ними в Стокгольме. Речь идет о продаже родительского дома, и я хотела бы знать, на что могу опереться юридически. Каковы мои права, если они, конечно, вообще есть? Может ли Лукас действительно сделать это?
Эрика почувствовала дрожь в нижней губе, глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и посмотрела за окно. На поверхности залива после нескольких дождливых дней снова лежал лед. К окну подлетел воробей, и Эрика вспомнила, что собиралась купить сальный шарик для птиц. Воробей повертел головой, постучал в стекло и, убедившись, что здесь ему ничего не перепадет, улетел прочь.
– Ну ты же знаешь, – ответила Марианна, – что я налоговый адвокат, а не семейный. Значит, сделаем так… Я поговорю с экспертами из нашего бюро и перезвоню тебе. Ты не одна, Эрика. Мы обязательно поможем тебе, обещаю.
Ощущения беспомощности как не бывало. Эрика засела было за работу над биографией, но ничего не получилось. Книга не была готова и наполовину, а издателям не терпелось увидеть первый черновой вариант. Эрика настрочила две страницы формата А4, перечитала и стерла – несколько часов работы насмарку. Она давно не чувствовала желания заниматься этой биографией. Вместо этого дописала статью об Александре и вложила в конверт с адресом редакции «Бохусленингена». Всё, теперь можно звонить Дану. Самое время разбередить душевную рану, нанесенную вчерашним разгромным поражением шведской сборной.
* * *
Комиссар Мелльберг похлопал себя по большому животу. Не прилечь ли отдохнуть на часок? Работы все равно не было, разве мелочь, которой он не придавал серьезного значения. Плотно пообедав, самое время вздремнуть, чтобы дать пище спокойно перевариться. Но не успел комиссар сомкнуть глаз, как в дверь постучали, и на пороге кабинета появилась секретарь полицейского участка Анника Янсон.
– Какого черта! – возмутился Мелльберг. – Разве не видно, что я занят?
Пытаясь изобразить занятость, комиссар принялся рыться в бумагах, кучами наваленных на столе. В результате опрокинул чашку с кофе, который принялся вытирать первым, что попалось под руку, – рубахой, так редко видевшей изнаночную сторону брюк.
– Черт подери! – распалялся комиссар. – В конце концов, кто здесь начальник? Или вас не учили стучаться перед тем, как войти, хотя бы из уважения к шефу?
Собственно, Анника так и сделала, но оправдываться посчитала лишним. Умудренная опытом, она молча ждала, когда утихнет буря.
– У вас ко мне дело, полагаю? – прошипел комиссар.
– Звонили из Гётеборга, отделение судмедэкспертизы, – холодно объявила Анника. – Вас разыскивал патологоанатом Торд Педерсен. Можете перезвонить ему по этому номеру.
Она протянула комиссару бумажку с аккуратно записанным номером телефона.
– Он не сказал, что ему от меня нужно?
Мелльберг оживился. Перед ним замаячила перспектива настоящей полицейской работы – в кое-то веки. Не так часто судмедэксперты звонили в эту контору. Комиссар махнул Аннике, чтобы убиралась прочь, прижал трубку подбородком к плечу и стал набирать записанный на бумажке номер.
Секретарша вышла, пятясь, и тщательно закрыла за собой дверь. Опустившись на стул в своем кабинете, она вот уже в который раз прокляла тот день, когда Мелльберг был переведен к ним, в Танумсхеде. По слухам, он довел начальство в Гётеборге, немилосердно отделав содержащегося под арестом беженца. И это был не единственный проступок комиссара Мелльберга, хотя и самый значительный. Вышестоящие решили, что с них довольно. Внутреннее расследование ничего не доказало, тем не менее Мелльберга немедленно перевели комиссаром в Танумсхеде – тихую коммуну с двенадцатью тысячами жителей, каждый из которых должен был стать для Мелльберга живым напоминанием о его падении. Шеф в Гётеборге опасался более серьезных проблем, и действительно, в Танумсхеде Мелльберг присмирел. Пользы от него здесь, правда, тоже было немного.
Если Анника Янсон когда и получала удовольствие от своей работы, то с приходом нового комиссара это закончилось. И дело было не только в его бесцеремонности. Анника с первого взгляда угадала в Мелльберге дамского угодника и неоднократно имела случай убедиться, что интуиция ее не подвела. Но вечные намеки, экивоки, щипки и двусмысленные комментарии были лишь малой частью того, что приходилось терпеть несчастной секретарше. Самым ужасным, по ее мнению, была прическа нового шефа. Мелльберг отращивал до неприличия волосы на висках и затылке, но только для того, чтобы прикрывать ими лысину на темени. О том, как они выглядят в распущенном состоянии, можно было только строить догадки. Слава богу, Мелльберг никогда не появлялся перед подчиненными в таком виде.
Так чего же все-таки хотел судмедэксперт? Этот вопрос мучил Аннику не меньше, чем комиссара. Все прояснится в свое время. Слухи по небольшому полицейскому участку распространялись мгновенно.
* * *
В трубке пошли сигналы. Комиссар не спускал глаз с пятящейся к двери Анники. Все-таки красивая женщина – стройная, и все, что надо, на месте. Длинные светлые волосы, высокая грудь, круглый зад. Вот только к чему такие длинные юбки и просторные блузы? Может, стоит намекнуть, что обтягивающий костюм был бы на работе уместнее? Как шеф, он даже обязан следить за внешним видом подчиненных.
Тридцать семь лет, он смотрел ее документы. Это почти на двадцать меньше, чем ему самому, и как раз в его вкусе. Старухами пусть занимаются другие. У Бертиля Мелльберга возможности молодого плюс опыт и здоровая полнота. Кто заподозрит, что шевелюра на макушке немного поредела?
Бертиль провел рукой по темени – волосы на месте.
* * *
– Торд Педерсен.
– Добрый день, это комиссар Бертиль Мелльберг, отделение Танумсхеде. Вы мне звонили?
– Звонил. К нам поступило тело по вашему округу… Александра Вийкнер, выглядит как самоубийство.
Мелльберг нетерпеливо замычал, но доктор медлил, распаляя его любопытство.
– Так вот, вчера я проводил вскрытие. Вне всякого сомнения, это не самоубийство.
– Черт.
Мелльберг заерзал. Чашка в очередной раз перевернулась, и остатки кофе вытекли на стол. И снова в ход была пущена рубашка, на которой образовалась новая серия пятен.
– Откуда вы знаете? – Мелльберг сразу взял деловой тон. – Я имею в виду, на каком основании вы подозреваете убийство?
– Могу выслать результаты вскрытия по факсу, но, боюсь, это мало что вам даст. Лучше на пальцах разъясню основные моменты… Секунду, только надену очки.
Педерсен замычал, листая страницы. Очевидно, выискивал в отчете нужные места. Мелльберг ждал.
– Вот! Женщина, тридцати пяти лет, в хорошем физическом состоянии… ну, дальше вы уже знаете… Умерла с неделю тому назад. Тело сохранилось благодаря низкой температуре помещения… ниже пояса была вморожена в лед. Глубокие порезы на запястьях сделаны бритвой, обнаруженной на месте происшествия… Это то, что сразу навело меня на подозрения. Порезы одинаково глубокие и ровные, что бывает редко… я бы даже сказал, совершенно исключено в случае самоубийства. Вы же понимаете, все мы либо левши, либо правши, поэтому порез на левой руке правши будет ровнее и глубже, так как сделан правой рукой, а на левой – меньше и кривее. Когда я осмотрел ее руки, подозрения только подтвердились. Лезвие было очень острым, в таких случаях на кончиках пальцев обнаруживаются микроскопические порезы… Ничего подобного у Александры Вийкнер нет. Одно это указывает на то, что порезы сделал кто-то другой. Кто-то стремился представить все это как самоубийство; очень на то похоже, по крайней мере. – Педерсен сделала паузу. – Отсюда вопрос – почему она не сопротивлялась? Ответ на него дала токсикологическая экспертиза. В крови жертвы обнаружены значительные дозы снотворных препаратов.
– И что это значит? Могла она сама наглотаться таблеток?
– Разумеется, такое вполне могло быть. Слава науке, снабдившей нас незаменимыми методами и инструментами. Это благодаря им мы смогли сегодня достаточно точно рассчитать время разложения лекарственных препаратов и даже ядов. Мы повторяли тест и каждый раз приходили к одному и тому же результату. Александра Вийкнер не могла вскрыть себе вены, потому что к тому времени, когда ее сердце остановилось по причине потери крови, она давно находилась в бессознательном состоянии. К сожалению, не могу сказать, когда именно это произошло… так далеко возможности нашей науки пока не простираются. В любом случае надеюсь, что вы возьметесь за это. Убийство – вы ведь не избалованы такими делами там, в Танумсхеде?
Последний вопрос прозвучал с насмешкой, которую Мелльберг принял на свой счет.
– Вот здесь вы правы, – подтвердил он. – У полицейских из Танумсхеде небольшой опыт по этой части. Но, к счастью, теперь я здесь, а значит, вы смело можете доверить убийство нашему участку. Для провинциальных коллег это станет прекрасной возможностью посмотреть, как выглядит настоящая работа. Мы докопаемся до истины, будьте уверены. Даю слово.
Целью этой напыщенной речи было показать доктору Педерсену, что он имеет дело не с каким-нибудь желторотым птенцом. Медики всегда много о себе воображают. Так или иначе, работа Педерсена закончена, и теперь за дело возьмутся настоящие профи.
– Да, еще… – Энтузиазм комиссара настолько сбил с толку Торда Педерсена, так что тот забыл сообщить пару важных деталей. – Александра Вийкнер была на третьем месяце и рожала до того. Не знаю, что это вам даст, но информации чем больше, тем лучше.
Мелльберг промычал что-то неопределенное, и, вежливо распрощавшись, оба положили трубки. Мелльберг – в предвкушении интересного дела. Педерсен – весь в сомнениях относительно компетентности, с которой оно будет расследоваться.
Предварительный осмотр ванной комнаты криминалисты провели сразу после обнаружения тела Александры Вийкнер, но в доме оставались и другие помещения, которые теперь нужно было пройти миллиметр за миллиметром.
2
Он взял прядь волос, отогрел в ладонях. Ледяные кристаллы расплавились, и он осторожно слизал капли. Потом прижался щекой к краю ванны, почувствовал холод.
Как она была прекрасна, восстающая из ледяной глыбы…
И связь между ними оставалась все такой же прочной. Оба они одного поля ягоды – ничего не изменилось.
Разве кисть руки на этот раз удалось развернуть с трудом. Так, ладонь к ладони… Он сплел ее пальцы со своими. К руке прилипли частички замерзшей крови.
Рядом с ней времени не существовало. Годы, дни, недели смешались в едином потоке, в котором имело значение одно – их сплетенные руки. Потому предательство и оставляет такие болезненные раны. Она вернула в их жизнь время – зачем? За это в ее жилах никогда больше не будет течь теплая кровь.
Он осторожно вернул руку в прежнее положение.
Вышел не оглянувшись.
* * *
Резкий звук вырвал Эрику из глубокого сна без сновидений. Не сразу опознав сигнал мобильника, она выскочила из постели и нажала кнопку.
– Эрика Фальк.
Спросонья голос был такой хриплый, что пришлось прокашляться, прикрыв трубку ладонью.
– Я вас разбудил? Простите.
– Нет, нет, я уже не сплю.
Глупый ответ пришел на язык автоматически. По крайней мере, то, что она не спит, было очевидно.
– В любом случае прошу прощения. Это Хенрик Вийкнер. Я только что говорил с Биргит, это она просила меня с вами связаться. Дело в том, что сегодня утром ей звонил какой-то наглый полицейский из Танумсхеде. И приказал ей – ни больше ни меньше – в самых беспардонных выражениях немедленно быть в участке. Понятно, там требуется и мое присутствие. Он не разъяснил, в чем дело, но на этот счет у нас есть свои предположения. Биргит очень переживает. Как назло, ни Карла-Эрика, ни Юлии нет во Фьельбаке, поэтому мне не оставалось ничего другого, как обратиться к вам. Не могли бы вы к ней заехать? Сестра и шурин Биргит работают, поэтому она дома одна. Сам я смогу быть во Фьельбаке не раньше чем через пару часов, и очень желательно, чтобы кто-нибудь составил ей компанию на это время. Понимаю, что просить об этом – дерзость с моей стороны, ведь мы почти не знакомы. Но выбора у меня нет.
– Никаких проблем. Конечно, я заеду к Биргит, только оденусь. Через пятнадцать минут буду у нее.
– Отлично! Я ваш должник, правда. У Биргит всегда были слабые нервы, и ей желательно быть под присмотром, пока я доберусь до Фьельбаки. Позвоню и предупрежу ее, что вы в пути. Я объявлюсь у нее после двенадцати, тогда сможем поговорить основательнее. Еще раз большое спасибо.
Все еще сонная, Эрика пошла в ванную наскоро умыться. Потом надела вчерашнюю одежду, быстро навела макияж, причесалась и меньше чем через десять минут уже сидела в машине. Дорога от Сэльвика до Тальгатан заняла еще пять минут. Таким образом, через четверть часа после разговора с Хенриком – секунда в секунду – Эрика была на месте.
Биргит выглядела так, будто со времени их последней встречи потеряла несколько килограммов. Платье висело на ней как на вешалке. На этот раз она не стала приглашать Эрику в гостиную и вместе с ней устроилась на кухне.
– Спасибо, что приехала. Не знаю, как бы я в одиночку дождалась Хенрика.
– Он сказал, будто вам звонил какой-то полицейский?
– Да, комиссар Мелльберг. Разбудил меня в восемь утра. Велел мне, Карлу-Эрику и Хенрику немедленно быть в участке. Я объяснила, что Карл-Эрик уехал по делам и вернется завтра, и просила перенести встречу, но он, как видно, из тех, кто не слышит никаких аргументов. Несносный тип… Конечно, я тут же позвонила Хенрику, и тот обещал подъехать, как только сможет, а пока предложил попросить тебя присмотреть за мной. Надеюсь, это не выглядит непростительной наглостью с нашей стороны? Понимаю, что ты не горишь желанием и дальше погружаться в нашу семейную трагедию, но я не знаю никого, к кому могла бы еще обратиться. Одно время ты была нам как дочь, и вот я подумала…
– Буду рада помочь. Полицейский не объяснил, в чем дело?
– Нет, об этом он не сказал ни слова. Но у нас на этот счет свои предчувствия. – Тут Биргит разволновалась. – Или я не говорила, что она не убивала себя… не убивала…
Эрика положила руку на ее плечо.
– Не будем делать поспешных выводов. Может, вы и правы, но пока мы ничего не можем знать наверняка.
Время за кухонным столом тянулось долго. Говорить вскоре стало не о чем, и в тишине слышалось только тиканье часов. Эрика вычерчивала пальцем круги, следуя узору на скатерти. Биргит была такой же опрятной и подтянутой, как и в прошлый раз, но на лице ее лежала чуть заметная тень усталости – как пожелтевшая от времени глянцевая фотография. Похоже, она и в самом деле потеряла в весе, но это было ей совсем не к лицу. Биргит и без того балансировала на грани анорексии, и теперь у нее только прибавилось морщин. Она сжимала в руках кофейную чашку так, что костяшки пальцев были совсем белые. Возможно, в другой день это и разозлило бы Эрику, но только не сегодня.
– Не могу взять в толк, кому понадобилось убивать Алекс? У нее не было ни врагов, ни недоброжелателей. Они с Хенриком жили как все…
В гнетущей тишине дома эти слова прозвучали как пистолетный выстрел.
– Мы ведь не знаем, в чем дело, – повторила Эрика. – Давайте не будем строить догадок, пока не выясним, чего хочет полиция.
Биргит не ответила, и Эрика истолковала ее молчание как согласие.
