Михаил Александрович Моргунов "Затерянный в горах"

– Верю, Костян, конечно верю. Но я знаю поболее твоего и понятия не имею, что с этим всем делать. Здесь, много лет назад случилась страшная трагедия. Это было еще до меня. Однажды, база закрылась на зиму, а в третьем номере осталась девушка. Закрывали директор и завхоз, все как обычно. Знаешь, есть такая инструкция, по закрытию базы на зиму. Там много всего оговорено, но, самое главное, там все прописано по сборам людей. Вот это все они нарушили. Люди вышли, собрались на площадке, а машины уже подогнали. Ну, они в них полезли, ни переклички, ни подсчета. В общем, бедлам один. Наверное, так у него, директора того, было во всем. Они не проверили номера. А она, то ли спала крепко, то ли плохо ей было. Кто это может знать. Она осталась лежать в кровати. Видимо ни белье никто не собирал, ни хрена не делали. Кто-то из них прошел, замкнул двери комнат, удивительно, что не бросили просто. Бросили бы, все бы может и обошлось. Замкнули, закинули ключи под стойку и, заперев базу, вышли. Ну, в общем, все уехали. Нашли ее весной, когда вернулись. Ее даже никто не хватился за зиму, видимо совсем одинокая была. Она не смогла открыть дверь. В номере есть окно, но его она тоже не выбила. Может, правда больна была, в общем, когда ее нашли, она лежала на кровати. Директор пошел под суд конечно. Базу принял Хамзатович, но он сезон только пробыл и уехал, передал мне. Происшествие это быстро забылось. И до сегодняшней ночи я тоже о нем и не вспоминал. Вот такие дела, Костян. Что делать, спрашиваешь? Отвечаю: понятия не имею.

Я слушал директора с все возрастающим беспокойством. Я не сходил с ума, получается, но такого я даже представить себе никогда в жизни не мог. От его рассказа, мне стало еще страшнее.

– Ладно, чего сидеть, время терять. Пойдем работать. – Сказал он вставая. – В одиннадцать не пропусти сеанс связи, скажи у нас все хорошо. Сейчас заводи генератор, я пока дров натаскаю.

– Я не понял, мы что, остаемся здесь?

– Да. Я долго думал, пока сюда ехал. Я, кажется, знаю, что нужно делать.

– Давай так: ты меня увольняй, если хочешь, можешь даже заяву на меня написать. Я поеду вниз, а ты, раз тебе кажется, что ты знаешь, что делать с призраком, который реально ломает по ночам дверь, оставайся здесь и делай.

Он смотрел на меня спокойно и молчал. Молчал и я. Видимо по моим глазам определив момент, когда злость и страх, стучавшие внутри моей головы немного поутихли, он веско, чеканя каждое слово, проговорил.

– Мы останемся здесь, Костян. Потому, что мы с тобой два мужчины. Ни ты, ни я, не виноваты в том, что случилось той страшной зимой. Но мы можем все исправить. И мы не побежим. Мы останемся и исправим.

****

Я заводил генератор. Все, что можно зарядить было собрано в котельной. Мой фонарь, что вчера остался валяться на полу в коридоре, принес директор. Я сказал, что не пойду туда. Даже в свой номер не пойду, не хочу. А он щурился на меня, было видно, что смеется. Сам ходил в третий номер, осматривал его. Кремень! Он же не просыпался ночью от стука из пустого номера. И не видел своими глазами, как нечто ломает дверь. Не слышал посреди ночи голос того, кого нет. Вот, сегодня ночью, я на него и посмотрю.

Я остался с ним. Хотя соблазн завести “шишигу” и мчать отсюда до самого города был очень велик. Оставить его тут, с его квадроциклом, и плевать на все. Не знаю, что меня заставило. Может, мне тоже жаль ту девушку, погибшую так страшно в проклятом третьем номере. Но разве мы можем что-то изменить? Ее давно на свете нет, а мы ее даже никогда не видели. Как он сказал? Мы можем все исправить? Посмотрим. В общем, получается, сегодня мне предстоит пережить здесь еще одну ночь.

Пока я возился с генератором, директор смурной как черт, таскал дрова в котельную. Мне он приказал не напрягаться, до обеда, заниматься электричеством и к нему туда не лезть. Я не возражал.

В одиннадцать мы вышли на связь и передали дежурному, что на базе все хорошо, никаких происшествий. После этого поели разогретой в котле, консервированной гречки с тушенкой и он велел мне идти спать. Я действительно чувствовал себя отвратительно. Гудела голова, в ногах и руках ныли суставы, ощущалась общая тошнотворная слабость. Как после сложного похода, когда отпускает адреналин, и ты просто валишься с ног. Да, надо поспать, до вечера мне так не протянуть, не то, что до утра. Я хотел устроиться где-то здесь, поближе, но директор сказал, чтоб не дурил, и шел в свой номер. Все равно нам там ночью сидеть. Видимо он себе уже очень ясно представлял, что мы будем делать ночью, а мне ничего толком не объяснил. Говорил утром только то, что умершая не упокоилась и возвращается сюда зимой, в те самые даты, когда умирала. Переживает снова и снова последние страшные моменты своей жизни. Я и сам больше не спрашивал, мне и этого хватало.

Вообще-то с ним вдвоем не страшно, да и день всегда разгоняет ночные ужасы. Я не только прошел в свой номер, но и по пути заглянул в третий. Открыл шкаф, посмотрел под кровать. Хотелось еще раз убедится, что в номере никого нет и не может быть. Даже побыл там немного, осмотрел окно. Почему она не выбралась из номера и не попыталась уйти? Это окно смотрит на Восток и виден только близкий лес и горные вершины. Вспомнил, что по ночам в лесу воют волки. Конечно, она их тоже слышала и это могло ее напугать. И еще, я знаю местность, я же гид. Останься я здесь ночью в такой ситуации, я бы конечно не раздумывал. Но я знаю куда идти, сколько, что с собой взять. А она осталась одна посреди гор. Сюда группы привозят автобусы, старые, еще советские полноприводные ПАЗы. Из города, там есть офис, один на несколько турбаз. И трансфер на этих ПАЗах. И когда зимой дорогу заваливает снегом, то, не зная точно куда идти, новичок здесь заблудится. А может ко всему этому она была действительно больна, это же была зимняя, новогодняя смена. Простудилась, утром проснулась с жаром и слабостью, и обнаружила себя запертой в номере на пустой базе. Двери эти наружу ломать бесполезно, они же открываются внутрь. Если только такой бугай как вон директор, выбил бы с рамой. А куда ей?

Побыв здесь, мне стало легче. Я даже с удивлением вспоминал, как еще утром не мог и подумать, пройти по коридору мимо этой двери. Я отправился в свой номер, лег на кровать. Было тепло, директор еще утром удивился, узнав, что днем я только поддерживаю немного огня в котле, а протапливаю на ночь. Спросил, это потому, что мне дрова таскать лень? Я сказал что нет, просто не знаю, зачем расходовать лишнее. Днем можно и потерпеть холод. Он хмыкнул, молча покрутил пальцем у виска и пошел, накидал в топку дров. Видимо я заснул сразу, как только лег, потому что больше ничего не помню.

Проснулся я уже вечером. Болела голова. У меня всегда так, когда сбивается привычный ритм, за много лет работы горным гидом я привык рано вставать и рано ложится. Спал я видимо очень крепко, потому что когда я проснулся, в номере стояло кресло, а на нем сидел директор и чистил свое фамильное нелегальное ружье. Кресло тяжелое, из вестибюля, его сюда можно только притащить волоком. Увидев, что я проснулся он, кивнул мне и снова принялся разглядывать чистоту стволов, смотря через них в темнеющее окно. Генератор не шумел, заглушен. Он все переделал сам, дав мне хорошо отдохнуть. Хотя сам тоже ночь не спал. Я приподнялся на локтях, и спросил:

– Что мы будем делать сегодня?

– Мы ее выпустим.

– Выпустим??

Он, криво прищурившись, как от зубной боли и почесав мочку уха, положил ружье и уселся поудобнее, прямо уставившись на меня.

– Иногда, когда человек переживает большой стресс, большое потрясение перед смертью, он продолжает жить в этом моменте, возвращаясь оттуда, куда он ушел. Он не может уйти окончательно и упокоиться. Раз за разом переживая снова это потрясение. Страдает сам и мучает живых. Она погибла страшной смертью, ее не отпускает вот эта несправедливость. Она не может смириться с тем, что дверь ей никто не открыл, за ней никто не вернулся. Все уехали и никогда не вспомнили, что она осталась там и мучительно умирает. Может ей было очень плохо, может она горела. Кошмары в бреду, куда она проваливалась, были не страшнее ужасной реальности, когда она просыпалась. Все смешалось и стало последним в ее жизни кошмаром. И он продолжается, не отпускает. Наступает зима, ее снова забывают на базе, и она возвращается сюда. Это прекратится, если мы ей поможем. Мы должны выпустить ее оттуда.

Слушая его, я даже забыл о больной голове, а сейчас, когда он закончил говорить, виски снова взорвались пульсирующей болью. Я уже привык к мысли о ночном призраке девушки, для меня она стала реальностью. Я даже мог себе представить, как это – выпустить ее из номера и готов был помогать ему во всем. Я встал, открыл форточку, на базе до сих пор стояли старые деревянные окна с маленькими квадратными форточками наверху, как в старых деревенских домах, и высунул в нее голову.

– Что, бошка болит? – Спросил сочувственно директор.

– Разламывается просто. Ты что не разбудил меня перед закатом?

– Ой, я не сторонник вот этих вот бабушкиных суеверий. Таблетку пойди выпей, ближайшая аптечка в вестибюле под стойкой.

Я даже улыбнулся. Не сторонник он суеверий. Всунул голову обратно в номер. Даже от нескольких глотков свежего холодного воздуха стало легче. Сходил за аптечкой и выпил обезболивающее. Заглянул в котельную, топка гудела сжигая забитые туда, по моему мнению, сверх всякой меры дрова. Ну дает, директор! Я снял с котла лежавшую там недочитанную книгу, задняя обложка была очень горячей. Чуть не спалил мне прекрасную и, главное недочитанную, историю. Любитель тепла и противник экономии.

До наступления полной темноты я проводил в порядок технические помещения и столовую, не зная, чем еще себя занять.

Когда работать в темноте стало невозможно, отправился обратно. Фонаря я с собой не брал, поэтому в коридорах, где нет окон, идти пришлось наощупь. Удивительно, что еще так недавно, пугавший меня до потери сознания третий номер, больше не только не пугал, а скорее даже привлекал. Проходя мимо, я остановился и посмотрел на дверь. Саму дверь не было видно в темноте, но тоненькая полоска тусклого лунного света под дверью, не шире сантиметра, указывала, куда надо смотреть. Ночь тогда выдалась ясной, лунной. Нащупав ручку, я попробовал ее нажать – заперто. Все хорошо, все правильно. “Сегодня для тебя все изменится”, – подумал я о девушке, еще не вернувшейся сюда из небытия. – “Да, мы все исправим”.

События той ночи остались у меня в памяти как записанная кинопленка. Я могу возвращаться к увиденному в любой момент и видеть все в тех же красках. Могу перематывать назад и вперед. Говорят, память у человека бездонна, мы просто забываем то, что нам не нужно, но оно никогда не стирается. Эти же воспоминания, запись необычайных событий, участником которых мне довелось стать, сохранились в особом месте или с особой пометкой.

Было за полночь, когда раздался стук. Я был готов к нему, но все же сердце дернулось, сбивая ритм пульса. Директор же, казалось, перестал дышать. Он сидел, похожий на изваяние и не шевелился. Я зажег фонарь, направив луч в белый потолок. Директор, совершенно белый и с выступившей испариной на лбу, вцепился мертвой хваткой в подлокотники, Так, что побелели и ногти. Вообще-то у нас не было никакого плана, мы не обсуждали, что мы будем делать, когда она начнет стучать. Я ждал его решения. Не специально, а подсознательно, не задумываясь. Ведь он был здесь главным. Мы остались на базе и сидели сейчас здесь по его воле. Но он продолжал медлить. Поняв, что он так и не сможет встать, я встал сам и направился к двери. Открыв, и посмотрев коридор, я оцепенел. Узкая полоска лунного света все также лежала на полу, перед дверью третьего номера. Но теперь это в двух местах она прерывалась. Ноги! Тени от ног! У двери кто-то стоит! – пронзила меня догадка.

Рука директора легла на плечо, выведя меня из оцепенения. Я вздрогнул и сделал шаг вперед, не сводя глаз с этих трех полосок света. Несколько метров пути показались мне очень долгими, но директор шел за мной, и это придавало сил. Мы подошли к двери и встали напротив. Он вытащил из кармана ключ, но руки у него тряслись слишком сильно и ключ только царапал замок, не попадая в скважину. Я перехватил его руку и забрал ключ. Со знакомым сухим щелчком замок открылся. Я, чувствуя себя как перед прыжком в пропасть, ощущая, как шевелятся все до единого корня волос на голове, повернул ручку и открыл дверь. Номер был пуст.

Прямоугольник света на полу от окна, за которым ярко светила луна, достигал порога. Стены и мебель освещались достаточно ярко, чтобы все видеть.

– Ну, вот и все? – полуутвердительно спросил директор. Голос его дрожал.

– Я не знаю. – ответил я.

Я не знал, но чувствовал, что что-то не так. Наверное, я ожидал чего-то другого. И я ведь и раньше открывал этот номер и заглядывал внутрь. Дело не в двери, она не может остановить того, кого нет. Дело совсем в другом. Мгновенно догадавшись, я закрыл дверь и повернул ключ в замке. Посмотрел под ноги, на полоску света, ее снова прерывали две тени от ног. Кто-то стоял с той стороны двери.

– Как ее звали? – я повернулся к директору и сам испугался, услышав свой хриплый от испуга, каркающий голос.

– Перевертова Елена Андреевна! – Я, даже в этой ситуации, чуть не рассмеялся. Фамилию он произнес визгливым женским голосом, имя своим, а фамилию проглотил хриплым басом. Это неожиданное веселье придало мне сил, и я громко сказал, обращаясь к тени за дверью:

– Лена! Перевертова Елена Андреевна! Ты здесь?

– Да! Господи, слава Богу!! Меня здесь заперли, меня забыли! Выпустите меня! – Это был тот самый голос, который я слышал прошлой ночью. Она стояла прямо за дверью. Раздался грохот, директор упал на пол. Потерял сознание от шока. Как он потом уверял меня в первый, и главное, в последний раз в жизни.

– Выходи, ты свободна! – Сказал я, отмыкая замок и открывая дверь.

В середине комнаты стояла хрупкая девушка, казалось, болезненной худобы, с большими глазами, блестевшими из под кучерявой прически. Она запрокинула голову и рассмеялась. Этот громкий, звонкий смех отозвался эхом по всему корпусу, а потом я почувствовал волну, толкнувшую меня от порога к противоположной стене. Стекла окна в номере брызнули мелкими осколками на улицу и в лицо дунул теплый ветер.

Все. Все закончилось. Она ушла навсегда.

****

Директор приходил в себя, сидя в кресле в моем номере. Я рассказал ему, что случилось после его “отлучки”. Сейчас над этим можно было смеяться. И просто хотелось смеяться, настроение было великолепным, как будто сбросил с шеи тяжелый камень, который долго приходилось носить на себе.

Он угрожал мне физической расправой, если я, хоть кому-то расскажу о его обмороке. Я смеялся, и он смеялся вместе со мной. Мы забили пустой проем окна в третьем номере несколькими старыми одеялами. И отвергая предложение ехать в город с сохранением зарплаты смотрителя до начала сезона, я остался на базе. Здесь моя настоящая жизнь. А о том, что же такое жизнь и какие еще тайны хранит мироздание, мне предстояло размышлять долгими зимними вечерами…

Логово нелюдя

Крик доносился откуда-то из-под земли. Вернее из глубины тоннеля, уходящего все ниже и ниже. Леденящий душу злобный крик, перешедший в какой-то сатанинский хохот. Мы оба застыли на месте. Я почувствовал, как у меня волосы зашевелились на голове, а ноги налились свинцом. И, если бы в этот момент из темноты на меня кто-нибудь выпрыгнул, я не смог бы двинуться с места, не то, что бросится бежать.

Я обернулся и посмотрел на Тиму. В полумраке его лицо казалось застывшей маской ужаса. Он тоже смотрел на меня, широко раскрытыми глазами, не моргая. Крик звучал недолго, оборвался также резко, как и начался. Но он продолжал вибрировать у меня в ушах, пока я судорожно озирался по сторонам, пытаясь сообразить, что делать.

– Кто или что может так кричать? – дрожащим шепотом спросил Тима.