– Вы – железнодорожником? – удивился Николаенко.
– Да, окончил железнодорожный институт в Харькове и пятнадцать лет отдал Донецкой дороге. Работа журналиста для меня – это всё. Она дала мне возможность стать известным в городе человеком, меня уважают читатели, ради которых я работаю и которым я помогаю.
– Ну допустим. И сильно вы разбогатели на этой работе?
– Не бедствую, Геннадий Васильевич.
– Ездите за границу отдыхать, имеете хорошую машину, квартиру? – сыпал вопросами Николаенко, наливая очередную рюмку «Смирновской».
– За границу не езжу, машина скромная – «Жигули», «семёрка»; квартира – обычная, хрущёвка. Но я, Геннадий Васильевич, журналист не только хороший, но ещё и честный.
– Если вы такой хороший, то почему вы такой бедный?
– Наверное, потому, что не продаюсь.
– А может быть, вы не продаётесь потому, что вам не давали хорошую цену? И потом, вы говорите, что вы честный журналист. Я знаю, кому принадлежит ваша газета, кто её содержит и на какие деньги. И пишете вы, честный журналист, только то, что позволяет ваш хозяин. Я спокойно могу выйти на него, и мне больше не потребуется говорить с вами по поводу публикации. Он её запретит. Но я этого не делаю. Потому что я заинтересован в нашем сотрудничестве. Мне нравится, как вы пишете. Вы действительно хороший журналист, а мне такой вполне может пригодиться.
«А ведь, чёрт возьми, Николаенко во многом прав, – подумал Витковский. – Какие мне деньги предлагали? Копейки. На них действительно не стоило размениваться. И что это за жизнь? Скоро пятьдесят, а что я видел? Сколько можно жить без денег? Вон, если бы не было за душой тех трёх с половиной штук, сидел бы в тюряге как миленький, и никакие бы читатели не помогли. Чёрт, что же делать?» – Вслух он сказал:
– Давайте ещё нальём, Геннадий Васильевич. Разговор серьёзный и неприятный получается.
– Сейчас вам будет приятно, – предупредил Николаенко. – Я предлагаю вам за отказ от публикации четыре штуки – и не гривен, а зелени. И по пятьсот долларов каждый месяц за сотрудничество.
Витковский столько денег сроду не видел. Да и зарплата у него была меньше месячного жалованья, предложенного Николаенко.
Водка закончилась, и Николаенко заказал вторую бутылку. Вместе с ней принесли и отбивные с картофелем фри, огурчики и всё такое прочее. Гриня не стал дожидаться, пока официантка наполнит рюмки. Открыл сам бутылку и сам разлил.
– Выпьем, Геннадий Васильевич.
– Не возражаю, Григорий Зельманович. За вас.
– Я, Геннадий Васильевич, был бы не против предложенной вами суммы, но тут есть два момента.
– Какие?
– Во-первых, у меня есть обязательства перед Поляковой: я ей обещал статью. У меня репутация честного журналиста, и я не могу ею рисковать. А во-вторых, у меня есть главный редактор, ему известно о статье. Я с ним должен решить этот вопрос.
– С Поляковой я проблем не вижу, – сказал Николаенко. – Давайте я ей верну её взнос. Она вас в задницу целовать будет, а о статье и вякать перестанет. Что же касается главного редактора… Он у вас богатый человек?
– Да какое там богатый! Зарплата почти как у меня, только он ещё и алименты платит, а жена у него не работает.
– Ну, тогда я здесь тоже проблемы не вижу. Подкинем ему тысчонки две – он и возражать не будет.
– Геннадий Васильевич, я дам ответ только после того, как переговорю с шефом.
Вторая бутылка подходила к концу. Есть больше не хотелось. Николаенко предложил:
– Давайте выпьем и перейдём на «ты». Раз мы будем в дальнейшем сотрудничать, выкать нам друг другу ни к чему.
– Давай, – согласился Гриня. – А что дальше?
– А дальше, Григорий, погнали по бабам. Я тут знаю одно местечко…
– Погнали, Гена. А про них написать можно будет?
– Писать про всех можно, Гриша, а вот стоит ли? Сколько это стоит, а?
Николаенко предложил Грине приличные деньги не случайно. Витковский их стоил. К тому же, выложив Грине и его главному редактору шесть тысяч долларов да вернув Поляковой две тысячи сто, Геннадий Николаевич тем не менее хорошо сэкономил. Если бы вышла статья Витковского, то на отмазки от разных контор пришлось потратить бы гораздо больше. А если бы ему пришлось обращаться к хозяину газеты, преемнику Валика Дрека, то тогда бизнес вообще можно было бы закрывать.
– Шеф у себя? – спросил Витковский у секретарши Марины, придя утром в редакцию после бурно проведённой в компании Николаенко ночи.
– Они ещё спят, – ответила с усмешкой Марина.
Часы показывали ровно одиннадцать. Посторонним людям Марина соврала бы и сказала, что Владимир Владиславович отсутствует по делам, но работники редакции знали, какие дела у него обычно бывают в это время. Шеф, как правило, спал полдня, а потом приходил и часа четыре работал.
– Когда выспится, скажи мне, пожалуйста, – попросил Гриня и отправился к себе в кабинет.
Главный редактор первой демократической в городе одноимённой газеты, в смысле «Город», Владимир Владиславович Нарышков с давних пор считал себя гением. И в связи с этим любил себя безмерно. По этому поводу Витковский даже написал эпиграмму, ставшую в редакции очень популярной: «Он был баран, а думал, что Бурбон. Никто его не любит так, как он».
А ещё Нарышков был лентяем. Из-за этого в советские времена его выгоняли из всех газет, где он пытался когда-либо работать. Но во времена перестройки пошла молва, что Нарышков – диссидент, потому-то в коммунистических газетах ему и не давали работать. Собственно говоря, именно благодаря этой молве первый главный редактор Юрий Миньков и взял его к себе заместителем. Но замом главреда надо было работать. Вот Нарышков и постарался скинуть того, кто позвал его в газету. И во время перевыборов ему это удалось. Затем он Минькова вообще выжил из редакции, проявив ещё одну черту своего характера.
Нарышков был подлецом. Но об этом знали исключительно его первая и вторая жёны, дочь и падчерица, а также друзья. Впрочем, настоящих друзей у него не было. В этом плане Витковский был у него ближе всех. Но все остальные, кто знал Нарышкова, считали его порядочным и умным человеком, интеллигентом, демократом и даже либералом, чему соответствовали его внешний вид и внешняя оболочка.
О его якобы порядочности свидетельствовало и то, что Владимир Владиславович, несмотря на занимаемый им пост, был человеком бедным. Считали, что он не продаётся. На самом же деле его просто никто не покупал, а денег зарабатывать Нарышков никогда не умел. Жене и падчерице он во времена приливов гениальности философски, на манер певца Кикабидзе, заявлял: «Мои года – моё богатство». Правда, Витковский и здесь своей эпиграммой ставил Нарышкова на место. Он написал: «Мои года – моё богатство. Чи не пример для подражания? Поменьше б занимался б… ством – тогда бы нажил состояние».
Нарышков, когда прочёл эти строчки, долго смеялся, пока не понял, что это о нём.
– Григорий Зельманович, шеф пришёл, – сообщила Витковскому Марина по телефону.
– Спасибо, Мариночка, бегу.
К Нарышкову Гриня заходил запросто:
– Привет, Вовик!
– Привет, Гриня!
Мужчины поздоровались за руку.
– Шеф, есть дело. И очень сурьёзное.
– Какое?
– Я вчера встречался с Николаенко…
– Это кто же такой? – спросил безразлично Нарышков.
– Вовик, проснись. Я же тебе говорил, что иду на встречу с президентом Фонда Николаенко.
– А, ну и что?
– А то. Как ты смотришь, если мы статью о Фонде не будем печатать?
– А чего вдруг?
– Николаенко платит за это.
– А сколько он там заплатит?
– Вова, если бы речь шла о копейках, я бы не начинал этот разговор.
– Но ты же знаешь, что я не продаюсь.
– Вова, кончай. Это не мне будешь говорить. Николаенко предлагает две тысячи долларов сразу и пятьсот ежемесячно.
О сумме, предложенной ему, Витковский решил умолчать буквально в последний момент. И уже жалел, что проговорился о ежемесячных пятистах долларах. Он видел, как у Владимира Владиславовича загорелись глаза.
Газета «Город» входила в состав медиахолдинга, принадлежащего главному финансово-криминальному клану, который после гибели Валика Дрека возглавлял его преемник, Ахмет Курмаев. Выступая на своих страницах за справедливость, борьбу с коррупцией и организованной преступностью, разоблачая деятельность всяких нечистых на руку чиновников, защищая народ, «Город» содержался на бандитские, украденные у этого народа деньги. Однако всё это лицемерие не смущало главного редактора Нарышкова. От подачек своих хозяев он не отказывался, жалея при этом лишь об одном: эти подачки были мизерными. Очевидно, так низко хозяева оценивали его труд, впрочем, как и работу всей редакции. Таких денег, что предлагал Николаенко, у Нарышкова никогда не было.
– Не может быть, чтобы за статью столько заплатили.
– Вова, не за статью, а за публикацию. Вернее, чтобы она не была опубликована. – Гриня решил подкинуть Нарышкову «леща». Мол, платят не мне за то, что я написал статью, а тебе – за то, что ты издаёшь гениальную газету.
– Ну что ж, – сказал Нарышков, – если заплатят, я согласен.
– А если обманут, – продолжил Гриня, – мы её опубликуем. Статья-то – нетленка, а не сиюминутка.
Вернувшись в кабинет, Витковский набрал Николаенко.
– Здравствуйте, Геннадий Васильевич! – торжественно проговорил он.
– Здравствуйте, Григорий Зельманович, – с намёком на вчерашнее ответил ему Николаенко.
– Как ваше драгоценное?
– Бывало и лучше. Вот, выпил аспирин, думаю, скоро совсем полегчает.
– А ты, Гена, неправильно аспирин пьёшь. Я знаешь как делаю? Прихожу домой после пьянки и сразу выпиваю аспирин. Не жду, пока головка бо-бо. Наутро просыпаюсь – и как огурчик.
– Что, серьёзно? Надо в следующий раз будет попробовать.
– Попробуй. Продаю бесплатно. В общем, такое дело. Я с шефом поговорил – он согласен.
– Ну вот видишь. А ты говорил «не продаётся».
– Так он вроде и не продаётся. Это я продаюсь. Статья-то – моя собственность. Короче, когда ты теперь передашь мне, гм… документы?
– Да хоть завтра.
– Хорошо, давай завтра. Да, я ещё с Поляковой переговорю. А как с ней быть?
– Давай я и её, гм… документы тебе дам, а ты уже ей передашь. А то я больше не хочу с ней встречаться.
– Ну, лады, Гена, договорились. Завтра созвонимся. Пока!
– Пока, Гриня!
* * *
Много я бродил по свету —
И со страшной силой
Фаллистической ракетой
Возвращался к милой.
(Из галактического)
Договорившись с шефом и Николаенко, Витковский почувствовал себя большой сволочью. Но потом решил успокоиться тем, что лучше быть богатой сволочью, чем честным и бедным.
Гриня набирал телефон Поляковой уже в третий раз. Наконец на том конце провода подняли трубку.
– Алло! – ответила Евгения.
– Женечка, здравствуй, это я, Витковский.
– Здравствуй, Гришенька. Рада тебя слышать. Как дела?
– Всё нормально. Женя. У меня вопрос.
– Какой?
– Для тебя что важней? Чтобы я написал статью или чтоб тебе Фонд вернул деньги?
– Конечно, деньги.
– А как же твоё благородное желание вывести на чистую воду жуликов и предупредить народ?
– Гриша, ты меня прости, но я, вообще-то говоря, народу ничего не должна. У каждого своя голова на плечах. Мне не народ, а мои деньги ближе к телу. Другие меня мало волнуют. А ты что, можешь сделать так, что они действительно отдадут две тысячи?
– Кажется, могу.
– Гриша, я даже не знаю, что тебе сказать!
– А ничего и не надо. Мне и так всё ясно.
– Ты зайдёшь?
