– Потому что строительный материал был говно! Вроде тебя…
Лёше с его запросами полторы тысячи были на один зубок. Он решил, что карта выручит, как всегда, и пошел к родной компании.
Горб встретил Лёшу, подражая мафиозникам – объятие, совмещенное с рукопожатием, должно было вобрать сердечность с деловитостью.
– О, родные местаки! – прицокнул Лёша языком. – Вновь я посетил… как говаривал Пушкин о борделе…
– Лехан, сдавать на покер? – поинтересовался уже мечущий колоду придурок Кабан (Витя Кабанов).
– Не… только вино! В смысле – только «дурачка»… А то вы в покер опять путаться начнете, играть-то ни хера не умеете…
Сели за «ломберный» столик, раскинули картишки. Решили играть «по маленькой» – по пятьсот рублишек.
Смачно шлепая по доскам «рубашками» карт, Лёша как бы невзначай поинтересовался:
– Слушай, Кабан! А чё там за дерьмо вышло с Танькой Сметаной?
– Я сторона… – отмазался Кабанов – Так, слыхал малёхо… Это вон Горб терпила, ты его спроси, он условных «полбанки» огреб…
– Сука твоя Танька! – не выдержал, встрял непрошенный Горб. Давняя обида жгла его, душила. – Сука – и все! Сама же меня раскочегарила, а мне пять лет с отсрочкой… Сама, блин, не живет и другим не дает!
– Тебе что ли не дала? – двусмысленно прищурился на солнышко Лёша Мезенцев.
– Ну, мне, по натуре… На бабки кинула – взаймы взяла, и не отдает. Я ей говорю – давай решим полюбовно! Она говорит: полюбовно – давай! Пошли в гараж… То ли ей место не понравилось, то ли… в общем, не завелась она, как тачка зимой… А ты же меня знаешь, кровь-то играет, я ведь как выпью – мне не перечь! Ну и поддали мы ей… Она вон, блин, в каталке, а мы без института останемся с Хмырей…
– Так ты её на групповуху подписал? – хмыкнул Лёха.
– А то… Не, ты в натуре суди, не прокурор чать! Хули мне она за три штуки, когда профессионалка «рубль» стоит, да ведь и та сутику отстегивает половину…
– Боюсь, мой юный друг… – сказал Лёша, накладывая туза поверх королевы, – с таким материалом как ты, нам не построить даже реального социализма… Так и будем в рыночной экономике пердеть…
Кабан крыл козырным валетом. Лёша добавил козырного короля. Горб выкинул белый флаг. Лёша скинул последнюю карту: козырного туза.
– Аут, джентльмены, – покачал головой Лёша. – Огребаю вашу ставку. Извините-подвиньтесь…
Три пятисотрублевых бумажки исчезли в Мезенцевском нагрудном кармане, небрежно скомканные в рулончик. Одна была своей, выставленной на торги из медального гонорара, две – чистая прибыль.
– Лёх, давай ещё сыграем! – жалобно попросил Горб. – Мне родаки больше бабок не дадут, они на меня злые… Отыграюсь…
– А давай, по крупненькой! – улыбнулся Лёша лучезарно и выложил на кон тысячу.
Кабан выложил свою. Горб просительно глянул на Кабана – тот занял ему у себя ещё одну «рублевку».
– А чё тебя совсем не посадили, а, Горбатый? – подкалывал Лёха.
– Несовершеннолетний я… – сопел носом Горб. – Нельзя меня от школы отрывать! Законы у нас к дитю мягкие…
– То есть, если я тебя оттрахаю, мне ничего не будет?
– Ну… условно может, дадут… (Горб явно не о том думал. Он боялся потерять последние, уже заемные деньги)
Сыграли короткую партию («Короткая Партия Российской Федерации» – промурлыкал под нос политически подкованный Мезенцев). Бог сходит не к здоровым, но к больным – на сей раз выиграл Горб. Он облегченно вздохнул, вытер испарину со лба и накрыл выигрыш ладонью.
Сверкающий миг – и…
Лёха давно уже стырил с урока химии препарационное шило с эбонитовой рукоятью («Э-БО-нитовой» – любовно выговаривал он полюбившееся словцо). Шило лежало в кармане, но его там не утаишь: прокололо ткань и упало за подклад.
Теперь нашлось. Так сказать, по наитию.
Лёха ударил шилом сквозь жирную розовую ладошку Горба, сквозь три тысячных бумажки. Металл гулко вошел в дерево, и завяз в его продубленной ветрами тверди…
– А-а-а! – тонким фальцетом заголосил Горб.
– Не пищи, – строго предупредил Лёша. – Не туда я тебе вонзил, чтобы пищать-то…
– Лёха… – смертельно бледный Кабан отошел на шаг, как от прокаженных. Глаза его выдавливало изнутри черепа крайнее изумление. – Ты чего это, Лёха, а… Зачем, в натуре…
– Брысь! – рявкнул Мезенцев. Кабана как ветром сдуло – в подобных разборках он дорожил званием чужака.
Горб перестал выдавать серенады и только судорожно дергался, всхлипывая, пытался высвободится. О том, чтобы ударить Лёху свободной рукой и речи не было – Горб превратился в зачарованного удавом кролика.
– Сужу я по натуре… не как прокурор… – повторился Лёша, глубже ввинчивая в столешницу шильное жало. – И я тоже несовершеннолетний, так что и мне ничего не будет… Я же тебе давал денег, сучара! Я же тебе как раз трёшку давал для Таньки… Чего же ты, ублюдок, а? Какие тебе ещё долги?
– Лёха, Лёха… – бормотал Горб серо-пепельными губами. – Да я… да я… в натуре, Лёха… в состоянии аффекта… Ты же три рубля ей на цветы давал, а её долги – другое дело. Её долги – это её долги…
– Она для меня занимала.
– Я не знал, Лёха, ну серьёзняк, не знал я…
– Я тоже тогда не знал… – грустно констатировал Лёха. – Вы её втроем метелили?
– Да…
– Кто?
– М-м-м…
– Кто, сука?! – взорвался Лёша, багровея в чисто мезенцевском припадке бешенства. – Говори, или я тебе вырву… твою ЭБОНИТОВУЮ ПАЛОЧКУ!!!
– Я, Хмыря и Тобик… Да если б знали, что у тебя с Танькой тема, мы, Лёха, хрен полезли к ней, тебя бы дождались…
– Ладно… – остыл Лёха поверхностно, как вулканическая магма. – За добровольную сдачу гарантирую сохранить тебе одно… яйцо…
Отпустил рукоять шильца и медленно, в задумчивости, пошел прочь.
– Лёха… – захныкал Горб, трепыхаясь под шилом, как бабочка на булавке.
– Чего ещё? – огрызнулся Мезенцев через плечо.
– А это… – Горб здоровой рукой указал на шило. – Достань, а?
– Сам достанешь!
– Как?!
– Как спартанский мальчик занозу! – заорал Лёша, припомнив детские походы с дедом в музей изобразительного искусства.
***
Дома Лёша порылся в бардаке отцовских ящиков и нашел набор для лапты. В прежние годы, пока ещё сын не довел его до края отчаянья, Сергей Витальевич любил поиграть в эту почвенническую игру на кортах стадиона «Динамо»…
Лёша примерил к руке биту – подходящая скалочка – и позвонил Хмыре.
– Привет, Хмыря, это Мезенат! Ты как, один дома?
– Не-а… родаки мусолятся…
– Ладно. С тобой позже поговорим…
Короткие гудки.
– Привет, Тобик! Как твое драгоценное? Либидо имею в виду… Ты дома один виснешь?
– Ага…
– Ну тогда жди! У меня есть для тебя кое-что интересное… Хмыре берег, да он с родаками клеится…
– Все фарцуешь, Лохань?
– Сам ты лох! Приду – увидишь…
И снова короткие гудки.
Тобик открыл Лёхе почти сразу, не чуя подвоха. Тобик был человеком очень рассудительным и не раз выменивал у Лёхи за бесценок то, что потом сбывал втридорога. Думал, что и на этот раз Мезень принесет ему что-то особенное…
Лёха широко улыбался в дверном проеме. Руки держал за спиной, как будто что-то прятал.
– Эх ты, чёрт блатной! – брюзжал Тобик. – Опять шланги горят?
– Угу! – еще шире ощерился Лёха.
– Ну, что там у тебя? Да ты показывай!
– Там… Как бы тебе попроще сказать. Есть такое красивое латинское выражение: «Гематома гениталий»… Знаешь, что означает?
– Не-а…
– Теперь узнаешь!
Лёха ударил битой с разворота в эпицентр Тобиковых застиранных трико с отвисшими коленками. Тобик все ещё по инерции улыбался – но удар по самому чувствительному месту уже распространял вокруг себя волны жгучей боли. Мгновение – и Тобик оплыл от ужаса и судорог, закачался, зажал хозяйство обеими руками. Выпученные зенки глядели, как из гроба – очумело и мертво, незаданным и уже ненужным вопросом.
Секунду была тишина. Потом Тобик завыл, как пес на бойне, его повело на сторону, и он упал на паркет прихожей, вмиг осоплившийся, слюнявый, перекошенный. Грохнул костями, будто мешок с лото, но боль падения ушла, растворилась в океане боли из штанов…
– Ум-м-м… су… м-м-м… ка… о-м-м-м…
– Не, счас с тобой говорить – дохлый номер! – покачал Лёха головой. – Как об стенку горох… Ты когда очухаешься, мне позвони, ладно… Я тебе ещё добавлю. Вербально.
Захлопнул дверь и, как всегда насвистывая, ушел вниз по лестнице на сияющий солнцем двор.
***
У Сметаниных его встретила мать. Когда он представился, она уперла руки в бока.
– А, это ты. Гер-рой… И ещё явился сюда, надо же…
– Извините, мне ваши намеки непонятны, – лучезарно улыбнулся Мезенцев. – Вы мне скажите, как Таня, а то я приехал с Кубы и…
Зинаида Михайловна влепила Лёше звонкую пощечину и выбросила подальше от двери на площадку. Дверь шмякнула о косяк так, что побелка полетела. Лёша стоял перед неодолимой преградой, как однажды уже было.
– Дежавю какое-то… – покачал головой Лёша, отряхивая с пиджачка известку. Отшибленная щека горела румянцем.
– Так не делается, Зинаида Михайловна! – прокричал Лёша, и эхо подъезда вторило ему. – У порядочных-то людей!
Поскольку переговоры с матерью были бесполезны, Лёша решил поговорить непосредственно с пострадавшей. Закинул за спину авоську с апельсинами и вышел на улицу. Почему-то вспомнилась школьная экскурсия год назад – их класс водили на реку, к скалистому обрыву. Здесь с величайшей осторожностью, на двух страховках тренировались местные альпинисты…
– Видите, ребята! – говорила их классная дама, «англичанка» Пульхерия Львовна. – Это выход базальтовых пород, смальта былого кипения земли! Видите, практически отвесная стена! Из-за этого нам и приходится делать такой крюк, когда идем с реки в школу…
– Говна-то! – причмокнул Лёша.
– Мезенцев! – сорвалась классная. – Что за выражения?!
– Соответствующие текущему моменту, Пульхерия Львовна! Ну нельзя же в самом деле этот бордюр называть стеной! Только не местным и удивительно – камень из земли торчит, эка невидаль!
Все девчонки класса боготворили Лёшу в этот момент. Пусть он выдуривается – но каков храбрец! Теперь припоминал Лёша, что в том сиянии восторженных глаз были и окоемы Танькиных чистых озер, любующихся им…
Тогда ему на это было наплевать. Не восторг девчонок, а ненависть к Пульхерии Львовне двигала им. Лёшка полез по каменному отвесу, цепляясь за неровные выступы породы. Он полез так быстро, что Пульхерия Львовна не успела его поймать за штанину. Маленькая, злая, она прыгала внизу и орала благим матом:
– Мезенцев! Слезай! Слезай, мерзавец! О, господи! Мезенцев!
Лёша добрался уже до середины и порядочно струхнул. Говорить одно, а вот звездануться отсюда классной на радость… Н-да! Но слезать вниз было уже страшнее, чем ползти наверх. Поэтому, пукнув для бодрости, Лёша устремился к гребню. Выкарабкался на верхнюю смотровую площадку, и, бесстыдно спустив штаны, помочился оттуда прямо на головы весело разбегавшихся одноклассников.
