Марина Тмин "Привет, дорогой дневник, я из России"

расплескался, но так и остался – разложенным на поверхности школьной парты.

пляшут теперь под звуки дудок, виолончелей.

в небо звёздное хотелось ворваться с разведкой.

воображая себя космонавтами, визжали, когда взмывали качели,

мечтали: уедем, уедем, что это будет за кругосветка.

что там будут за перевалы и перекрёстки,

сплошной экстаз, головокружительные вершины,

выросли и осознали: не вышли ростом,

не добились стабильности и дохода. спутали следствия и причины.

зал наполняется музыкой, скрип паркета и тесность туфель,

а кругом – только впитывай и глотай – карусель событий;

зал охраняется суровым сторожем – пуфиком,

но минуйте его, перехитрите.

да посмотрите же вы вокруг, посмотрите!

возгласы и призывы минуют, смешат, щекочут,

равнодушные отмахиваются. оставьте, все это пошло.

если бы можно было иначе, мы бы жили иначе.

но забудьте, отдайтесь магии ночи.

маленькие естествоиспытатели, путешественники, глядят из прошлого.

и горько плачут.

9

время больше не эфемерно – болит, не трогай.

можно пощупать – не значит, что нужно щупать.

надвигающаяся весна не облегчает, но скручивает бараньим рогом.

склоняешься над задачей, состоящей из пирога и супа.

наблюдаешь, как по стене распускается чёрная плесень;

время измеряется новыми плесневелыми отростками.

февраль превращается в первый весенний месяц,

и дышать становится не легко, но подозрительно просто.

кислород насыщает мозг, эндорфином бежит по венам.

грубая прямоугольность шероховатых стен

заставляет угрюмо пялиться в потолок, ненавидя стены,

ненавидя систему, утверждавшую, что она – либеральнейшая из систем.

и думать:

если переиграть? отозвать ходы, время перевернуть?

пожертвовать, например, слоном, в попытке пресечь бесконечный шах?

голову наполняет густая, едва различимая муть.

время спрыгивает на стол, и стрелки нелепо топорщатся на часах.

время больше не эфемерно. вот кровь и плоть.

садится напротив тебя, фигуры со знанием расставляет.

подкуривает и отсчитывает: «королева – четыре, пешка – год».

не на жизнь, а на смерть, не на смех, на годы твои…

играем?

вдали от дома человек человеку – брат,

каждый встречный – иное, но всё же – родное племя.

подымается грудь, как если бы был домкрат.

очень искренне: рад. я сердечно рад,

что столкнулись именно в это время.

время…

свой, чужой, дилетант, дезертир, предатель…

можно выдохнуть, взять «казбеги», экмек, перно.

над водой всех рек всего мира ногой болтать,

была бы такая профессия – ногоболтатель,

я бы работал без передышек, без всяких «но».

я бы человека разглядывал без конца.

слушал бы, как он без устали говорит о том, о сем.

может, через годы не вспомним черты лица,

но

мы друг другу оставим зарубинки на сердцах.

просто так.

даже если никого этим не спасём.

эскиз

это же можно все коротко и хлестко,

в двух словах набросать простой эскиз,

сбросить до заводских настроек, хвостик

кометы подоткнуть одеялом, под которым мордой вниз —

святая троица сливается в индивид,

человечишко становится расс-трое-н,

человечишко: «хочу – человечищем», говорит.

под роялем шалаш построил.

раскраивается и утраивается сознание, попеременно

утрачивается способность к аминю и на авось.

желание выкрикивается в ушную раковину вселенной —

чтобы наверняка сбылось.

если допустить,

что

пребывание в этом измерении окажется безальтернативным,

нам придётся справиться с несварением,

вызванным перебродившим пивом,

нам придётся самим покупать гвозди,

которыми – самим же – другим, что ли, делать нечего —

пристукивать себя к кресту, розы,

полынь, звезды, фонарь, кузнечики.

сколько там болтаться? сколько трясти головой,

не давая ей грохнуться, как когда засыпал в маршрутке

по дороге домой,

через перелески и вёрсты, через «смешно и жутко»

шёл, отравленный университетскими знаниями,

не спавший сороковые сутки, став инвалидом,

не сумев переварить столовское хрючево,

сам себя – по методу камбоджийского геноцида —

в землю живьём,

за неименьем лучшего.

как проходят дни