– Я жду твой номер телефона.
– Зачем?
– Ну, мы же друзья: вдруг я захочу чиркнуть сообщение своему другу перед сном?
– Не могу. – Спохватилась я, выбираясь из цепких лап его обаяния. – Мой парень будет недоволен…
Дима улыбнулся, прислонив голову к спинке сидения. Эта его улыбка уже становилась такой привычной и родной для меня.
– Да я знаю, что нет у тебя никакого парня! – Выпалил он.
Мои щеки моментально вспыхнули.
– Солнцева выболтала?!
– Да, она – настоящая находка для шпиона.
– Вот коза! – Сокрушенно воскликнула я.
– Не сердись, она не говорила напрямую, это был мой обманный маневр.
– Ладно, – я увидела мелькнувший силуэт брата в освещенном окне, – мне пора.
– Значит, не дашь номер, вредина?
– Нет. – Я взялась за ручку двери…
Та открылась совершенно бесшумно – не то, что в старой восьмерке моего брата: матерой отечественной тачке, но такой уютной и милой. Там все бряцало, будь здоров. Пашка купил себе ее месяц назад всего за пару десятков тысяч рублей и любил теперь едва ли не больше жизни, все никак не мог дождаться, когда получит права.
– Ма-а-ш!
– Что еще? – Спросила я, покидая его машину и вместе с ней, казалось, весь тот мир, которому не принадлежу.
– Я буду скучать.
Мое сердце пропустило сразу пару ударов.
Я ничего не ответила, мягко улыбнулась и закрыла дверцу. Пошла, закинув сумку на плечо, а ведь хотелось сказать так много… И все оно было бы лишним, глупым, пустым, преждевременным.
Вдруг, проснусь завтра и пойму, что это был всего лишь сон? Просто прекрасный сон, от которого так звонко поет теперь сердце в груди…
* * *
Жопочно.
С буквой «ш» вместо «ч». Произносится так – [жопошно]. Запишите, я это слово придумала только что, когда восстала с кровати. Именно – не встала, а восстала. Натурально, как из ада – со скрюченными пальцами и руками, тянущимися вперед, будто у зомби. И потому чувствовала себя соответственно вновь выдуманному мной слову.
Беспомощно простонав, я тут же бухнулась обратно. Не могу встать, хоть кран вызывай. Сначала ненароком подумала на похмелье, но выпила я вчера всего ничего, а организм так странно отреагировал. Голова тяжелая, словно чугунок, ломота во всем теле, и нестерпимая боль в шее. Еще и першение в горле такое, будто проглотила веник.
И знобит. По-настоящему знобит, мощно так. Заставляя, подрагивать конечностями и щелкать зубами. «Одеялко мое, одеялко, где же ты? Иди сюда, обратно…»
– Ма-а-ам… – Позвала тихо.
Голос был слабый, сиплый, словно чей-то чужой, не мой.
С трудом дотянулась до телефона: семь двадцать. Через десять минут должен прозвенеть будильник, и мама, вероятно, еще дома и собирается на работу.
– Что, дочь?
Это она. В одежде и с сумкой через плечо. Я увидела ее размытое изображение и потерла ладонями глаза: точно, так и было, они обильно слезились. Вот же зараза. Не хватало только заболеть! И почему именно сегодня?
– Эй, что случилось? – Мама подошла ближе и села на край кровати.
Теперь я видела ее отчетливо: серый плащ, тонкий розовый платочек на шее, милые кудряшки, собранные в аккуратный завиток сбоку парой шпилек-невидимок. И маникюр – чтоб мне провалиться, маникюр!
– Отлично выглядишь, – просипела я, натягивая одеяло на самый нос.
– А ты нет, – ее рука коснулась моего лба. – Да ты ведь вся горишь, Машенька!
– Вот дерьмо… – Я попыталась прочистить горло и тут же ощутила нестерпимую боль. Тысячи острых игл впивались в гортань изнутри. Кашлянула – будто полоснули скальпелем. Кх-кх..
– Лежи-лежи! Я отпрошусь с работы и посижу с тобой.
– Нет.
– Сейчас вызовем врача.
– Не-не-не! Мам, ты чего? – Я решительно отвергала такой план развития событий. Только не врачи, бр-рр-р. – Давай так: Павлик сбегает в аптеку, купит мне какой-нибудь пакетик, чтобы высыпать в чашку и моментально выздороветь. Хорошо? Деньги в сумке, вон там. Со вкусом лимона, апельсина, малины, да любой параши, какая будет, ладно?
– Маш. – Она достала из сумки телефон. – Паша убежал на вождение, потом у него занятия. Сейчас я принесу градусник, вызову врача. Дочь, ты же пылаешь, как печка!
– Не-не, нет же, не-е-ет. – Прокряхтела я, пытаясь встать. – Нужно сегодня пересдать зачет. Стаси… нислав будет ругаться. А в следующий раз когда? Когда? Когда? Не-не. А работа? Мне выходить с двух. Работать некому.
– Лежи, родная. – Мама похлопала меня по плечу и тут же отвлеклась на телефонный разговор. – Да… Сурикова. Мария Георгиевна. Двадцать. Да…
Все ее слова, как во сне. Сейчас всем им докажу, что я как огурч… огур… огр…
Комната закружилась перед глазами, и я рухнула на кровать без сил под сдавленный мамин вскрик. Единственное, что успела заметить, это собственное отражение в зеркале: бледное тельце в черном спортивном лифчике без косточек, черных хлопковых трусах и со свалявшимся валенком вместо прически. А глазищи! Маленькие, красные, с припухшими веками толщиной с палец, явно доставшиеся мне от дальнего родственника-вампира.
«Кто это?» – крутилось в голове, пока я, с трудом проглотив таблетку ибупрофена, лежала и ждала, когда она подействует. Бормотала что-то про зачет и, кажется, про Диму, потому что когда мамины руки гладили меня по спине, его изображение скакало передо мной, точно в безумном балагане – приближаясь и отдаляясь.
Я тянулась к нему, а он улыбался, но каждый раз придвигаясь почти вплотную, отлетал на несколько шагов назад. И от этих мельканий перед глазами меня тошнило. Снова и снова, сильнее и сильнее.
– Сейчас вырвет…
– Ой, Машенька, принесу тазик. – Сорвалась мама.
«Ииуу… Привет, роллы… фу-у-у… Вчера вы выглядели симпатичнее».
Было темно, и я закидывала вас, не глядя. Зато сейчас… смотри – не хочу: все ингредиенты мелким слизким крошевом расползлись по дну таза и воняли кислятиной. А этот горький привкус. Буэ-э. Кажется, эта мерзость была у меня теперь даже в носу.
– Это от температуры. – Раздался через какое-то время чей-то строгий голос над головой. Рядом со мной стояла женщина в синих бахилах поверх грязных малиновых сапог. – Сорок? Плохо сбивается? Сейчас посмотрим.
Я присела, откинувшись на подушки, заботливо уложенные мамиными руками. Надо мной склонилась врач. Орлиный клюв, поддерживающий очки с толстыми стеклами, маленькие щелки серых глаз, тонкие губы, сморщенные в напряжении. И стетоскоп, хищной змеей метнувшийся к моей груди.
Отогнув одеяло, я вложила все оставшиеся силы в то, чтобы выпрямиться. Рука со стетоскопом замерла возле моей шеи: женщину явно беспокоило то, что она видела. «Что там? Что?» Грудь вывалилась из лифчика? Так и вываливаться особо нечему. «Что вы там разглядываете? А?»
Опустила глаза и скривилась: несколько противных красных прыщиков с желтой прозрачной головкой. Один, два – ерунда. Просто прыщи, с кем не бывает. «Ну же, слушайте легкие и проваливайте. Я – живее всех живых!»
– Понятно. – Вздохнула врач и приложила ледяной стетоскоп к моей груди.
Что? Что ей понятно? «Ух, как холодно! Хватит в меня тыкать этой штукой. Все!»
– Дышите.
Да дышу я, дышу! Иначе давно бы сдохла, с такой-то слабостью. Мне бы приле-е-ечь… Кажется, погорячилась – немного отдохну и буду, как новенькая…
– Спиной. Так. Так. – Через полминуты. – Легкие чистые. Одевайтесь.
Я опустила пылающую голову на подушку и дрожащей рукой натянула одеяло на подбородок. Др-р-р. От этих манипуляций трясло еще сильнее.
– Ветрянка. – Пробормотала она себе под нос. – У взрослых переносится гораздо тяжелее. – Врач уже что-то писала на листочке, разговаривая с мамой. До меня им явно не было и дела. – Волдырей станет больше: грудь, спина, ни в коем случае не расчесывать. Купите краску Кастеллани, обрабатывайте, она хорошо подсушивает. А это от температуры, – женщина выдавала невнятные каракули один за другим, – это в горло, это от кашля, это противовирусное, закладывайте тетрациклин…
Список крутился у меня в голове нескончаемо долго, слова отражались от стен и больно били в висок – бам-бам! «Кто-нибудь, прекратите это, пожалуйста».
Проваливаясь в сон, я пролепетала: «позвоните Ане, что не смогу прийти на работу», и закрыла глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но когда открыла их снова, солнце стояло уже высоко и явно собиралось прожечь мне сетчатку.
– Выпей, – попросила мама и сунула мне в рот какой-то яд.
Послушно приняв свою горькую долю, я проглотила гадость. Упала на подушку, но родительница не сдавалась: подошла с другой стороны и принялась что-то брызгать мне в рот, оттягивать веки и выдавливать туда мазь.
– Хватит. – Попросила я.
– Не чеши, – перехватила она мою руку. – Теперь станет лучше, вот увидишь. Кушать хочешь?
– Бе-е-е. Нет.
– Ох, ну ладно. Я в аптеку, скоро вернусь.
– Ага.
И снова провалилась в сон: сумбурный, резкий, мелькающий картинками. И опять про него – про Диму. Сны о новеньком, похоже, были так же навязчивы, как и он сам. Его голос, веселый смех. Сначала шум был тихим, звучал из отдаления, потом стал громче, еще громче – будто парень реально был где-то совсем рядом.
– Проходи. – Донесся из прихожей мамин голос.
– Большое вам спасибо, Елена Викторовна!
Ой…
– Не стоит, Димочка. – Он звучал уже у дверей моей комнаты. Резко спохватившись, я натянула одеяло на глаза. Нет! Мама не могла так со мной поступить. – Машенька, будет очень рада.
– Если бы знал, принес бы цветов, апельсинов, не знаю… Что ей сейчас можно?
– Температура только спала, но не знаю, надолго ли. Думаю, кроме внимания пока ничего не требуется. Стучи, не стесняйся.
– Уютно у вас. – Его голос прозвучал очень бодро. И… вежливо. Вот ведь хитрый лис! Интересно, если притворюсь спящей, он поверит и уйдет?
Тук-тук-тук. Дверь распахнулась настежь.
– Машенька, ты как? – Мама приблизилась к моей кровати. – Тут к тебе Дима пришел. – Она села на край и поставила на тумбочку какой-то бутылек. Наклонилась к моему уху. – Могла и познакомить со своим мальчиком, тихушница…
Мальчиком? Ха!
Я сделала над собой усилие и выглянула в щелку между одеялом и подушкой. Мальчик стоял на пороге комнаты – стройный, красивый, высокий. Причесанный! Пресвятые угодники! В черной водолазке, скрывающей его татухи вплоть до самых ушей и подчеркивающей линии крепких рук и идеального пресса. Он стоял, навалившись на косяк, и обеспокоенно поглядывал в мою сторону. Даже лоб наморщил.
Боги. И как она хочет, чтобы я предстала перед ним в таком виде? С опухшими веками, с гнездом на голове? Надеюсь, мама хотя бы тазик с блевотиной прибрала… Мама-мама, как же ты могла?
– Я сплю. – Жалобно пропищала я из своего укрытия.
«Сурикова, не думала ли ты, что он поверит, и это заставит его уйти? После такого-то идиотского отмаза?»
Конечно, нет – и вот уже чей-то приличный вес, сдавил край моей кровати. Рука несмело опустилась на мое вспотевшее плечо, передавая тепло и через толстый слой одеяла, а приятный аромат парфюма распространился по комнате и добрался даже до моего носа.
Я замерла и перестала дышать.
– Буду на кухне, – пропела мама и едва не вприпрыжку побежала прочь.
– Давай, вылезай, – хрипло произнес Дима, когда за ней закрылась дверь.
«Ты попала, Сурикова, попала! Лучше помереть прямо сейчас, чем показаться ему в таком виде. Откинуть копыта, дать дуба, почить вечным сном, испустить душу. Блин-блин!!!»
21
– Нет. – Села к нему спиной.
Страшная и пугающая мумия из одеяла.
– Гюльчатай, открой личико, – нежно пропел Дима, хихикнув.
Мне было чрезвычайно интересно, как же он смотрится в моей чисто девчачьей комнате с розовыми обоями в цветочек, сидя на персиковых простынях, рядом с фиалкового цвета шкафом с добрыми чисто девчачьими книгами на полках от любимых авторов: Лавринович, Мартин, Тори Ру.
Где-то там позади, конечно, притаились коллекционные издания детективов и учебники по квантовой физике (шучу – по грамматике перевода), но их трудно было заметить за целой батареей романтической прозы в ярких обложках.
Я осторожно выглянула, стараясь зацепить картинку лишь краем глаза, но Калинин даже не собирался двигаться. Он не интересовался окружающей обстановкой: сидел, сложив руки на груди, и смотрел прямо на меня.
Черт!
