– Нет, ты мне не ответил: вы будете сражаться?
– Париж объявлен Открытым городом, – попытался как-то уйти от вопроса настырной девушки.
Но Найдин проявила настойчивость.
– Потеря столицы – это ещё не потеря всей страны и народа. У вас много городов и огромная армия.
Я только пожал плечами.
– Мы остались. Наше судно приписано к британскому флоту.
– Это правильно, – она закивала головой, как старый профессор, выслушивающий правильный ответ на избитый вопрос. – Ты должен быть на правой стороне всегда.
«Беззаботная девушка-официантка. Что она могла знать о войне?» – я непроизвольно вздохнул. Но мои мысли были перебиты звонким голосом Найдин:
– Вот теперь давай выпьем за бравого моряка, который обязательно победит немцев и выгонит их из Франции, – она подняла бокал и улыбнулась мне.
Глядя на её полное задора лицо, я на мгновение поверил, что эта война – всего лишь случайная болезнь, которая скоро пройдёт; и я вернусь в Нант, увижу живых родителей, и всё будет по-старому. Но, увы, это было только мгновение. Я поднял бокал, сделал глоток, второй, остановился: «Не повторяй ошибок с коварным напитком».
– Мне надо скоро возвращаться на работу, – Найдин доедала своё мороженое.
– Но тебя нет и по утрам, – поинтересовался, вспомнив о её странном режиме появления в нашем доме.
– Всё просто. По утрам продаю на рынке зелень, что привозят из Сицилии, – объяснила она.
– Да, ты работяга, – я пошутил, но получилось как-то грустно. Сделав паузу, я не мог не спросить: – А где твои родители?
Найдин взглянула на пустую розетку из-под мороженого, потом отодвинула её от себя.
– Всегда жила с бабушкой на Гозо, а родители… – девушка продолжала смотреть на пустую чашку. – Когда мне было десять, родители уехали на Сицилию, первый год писали, но потом внезапно прекратили, с тех пор от них ни весточки, – она вскинула на меня глаза, словно ища поддержки. – Но я верю, что они живы и обязательно вернутся ко мне.
Я попытался изобразить серьёзную веру в её надежду.
– Да, конечно, они могли уехать куда-нибудь дальше и устроиться где-то в Неаполе или даже Риме. Но почта! Эта итальянская почта! – возмущённо и как будто искренне покачал головой. – Ты же знаешь!
– Я тоже так считаю, – закивала Найдин.
«Почта теряет письма уже десять лет? – подумалось. – Хотя… В надежде не бывает обмана: не стоит лезть в душу».
– Надо идти, – постановила девушка, и мы отправились домой.
В двери квартиры мы обнаружили записку. Моя спутница ловко выхватила бумажку и развернула её, но потом, обиженно выдвинув нижнюю губу, протянула листок мне.
– Здесь по-французски, – потом, прищурившись, колко добавила: – Это, наверно, от той самой француженки, которая была с тобой в нашем кафе.
– М-даа, – заглянув в бумагу, кивнул я и, пропуская мимо ушей её насмешку, прочёл содержание: «Ещё раз прошу прощения за свою бестактность. Всегда буду рада встречи». И подпись: «Надэж».
– И что там? – Найдин не уходила, её заинтересованный взгляд – на листке в моей руке.
Я с напущенным равнодушием махнул бумагой.
– Сообщает, что с ней всё в порядке, – небрежно свернув бумагу, сунул её в карман.
– Х-мм, – она театрально изобразила обиду, жеманно отвела руку в сторону. – Изменщик! – но тут же прыснула в коротком смехе и скрылась в своей комнате.
Немного постояв, задумчиво смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь, потом ушёл к себе и упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Зайти к Надэж? Честно говоря, чувство неловкости не проходило. Я раздумывал. Мои мысли были нарушены шагами соседки в коридоре, хлопок входной двери. «Ушла». Мои глаза закрылись, и я забылся во внезапно накрывшем меня сне.
Пробудился от шагов и стука дверей. Понял, что уснул в одежде. Встал, выглянул в коридор: Найдин входила в свою комнату. Увидев меня, помахала рукой и исчезла у себя.
Я медленно разделся. Судя по звукам, соседка прошла в туалетную комнату. Вскоре послышался звук льющейся воды. Думать об Эсмеральде («Тьфу, глупые ассоциации. Конечно, о Найдин»), принимающей душ, совсем не хотелось: хотя я и был совсем молод, но как-то это постыдно. Однако вскоре почему-то шум стих, зато раздался голос соседки, зовущий меня. «Какого дьявола?» Медленно покинул постель и, едва открыв глаза, направился на ощупь в туалетную комнату. Машинально с силой толкнул разбухшую от влаги дверь. Она распахнулась, и я сделал шаг. В одно мгновение сон слетел с меня. Мои глаза, наверное, стали величиной с чайные блюдца: передо мной появилась Найдин – из одежды на ней была только мыльная пена. Вид девушки заставил меня остолбенеть – но ненадолго. Её крик быстро вывел меня из ступора.
– Убирайся вон, идиот! – в меня полетело то, что было у неё под рукой – мокрый кусок мыла прокатился по моему лицу, заставив меня вылететь из душевой. Дверь с треском захлопнулась за мной.
– Прости, Найдин. Что произошло? – закрывшаяся за моей спиной дверь молчала, но всё-таки вскоре раздался голос соседки – очевидно, девушка начала приходить в себя:
– Идиот! Куда ты лезешь?
– Ещё раз прости, но ты сама меня позвала, – я продолжал в замешательстве смотреть на дверь.
Небольшая пауза.
– Кончилась вода. Надо накачать. Я вся в мыле, – голос девушки успокоился.
– Уже понял, – буркнул я.
– Что? – раздался голос соседки.
– Уже иду, – недовольно ответил я и направился в подвал: там располагался насос. Так что ещё четверть часа я крутил колесо, накачивая воду в резервуар нашей душевой.
– Спасибо, Викто?р, – высунулась её головка из-за двери.
– Не стоит благодарности, – шутовски поклонился и вернулся к себе. Через секунду снова плюхнулся в кровать. Какое-то время сон не шёл: с улыбкой вспоминал только что увиденный образ прекрасной Эсмераль… – нет, Найдин. Хотя… пусть будет Эсмеральда – в конце концов, я был молод, и, конечно, чувство романтики мне было не чуждо.
Видение девушки приятно витало в моей голове. Но затем мои мысли перескочили к услышанным днём новостям: «Они сдали город, в Париж входят боши…» И тут меня больно резануло: «Они, они…» Вдруг понял своё одиночество в этом мире: потеряны не только самые близкие мне люди, потерян социум, в котором родился и вырос, – он оказался оборотнем. В моих мыслях теперь есть «Я» и «Они», «Мы» исчезло.
Даже нашу французскую команду «Бретани» нельзя было назвать «Мы». Группа самоизгнанных людей: сумасброд Папаша Гийом, два еврея, один поляк, бежавший с разгромленной родины, несколько французов, разыскиваемых полицией за пьяную поножовщину в Бресте или за долги, и всё это под командованием эмигранта в британской форме – вот такая «Непокорённая Франция»! Да, забыл… и я – сын не очень удачливых русских эмигрантов, только что ушедших в мир иной.
Заснул только под утро. Мозаика образов крутилась в голове: Надэж, детские воспоминания о Париже, Найдин, скалы с высящимися фортами, родители, собор Сен-Пьера и Сен-Поля в старом Нанте. Проснулся – в глазах «песок» от недосыпа. По дороге перехватил чашку кофе и кусок свежевыпеченного хлеба, десять пенсов на бочку, служившую столиком в закусочной – и в гавань.
В этот день на капитане надет китель. Видимо, он уже не первый час крутился в порту. Но его рыжая шевелюра и заломленная набекрень фуражка внушала уверенность в нашем будущем (в каком только?). Нас ожидало короткое объявление капитана.
– Сегодня весь экипаж занимается погрузкой. Завтра выходим в море.
– Куда идём кормить рыб? – выкрикнул бретонец Жиль, зевая.
Моро пренебрежительно взглянул на нарушителя дисциплины.
– Тебе это не грозит – акулья печень не выдержит такого удара.
Экипаж дружно заржал.
– Зато может задница будет цела, – буркнул под нос Жиль.
Но слух Моро не подводил.
– Твоя задница всегда имеет шанс получить хороший пинок от меня.
Насмешливый взгляд кэпа переместился с развязанного бретонца на Папашу Гийома.
– Провести проверку двигателя.
Мы полезли в трюм, нам предстояла рутинная работа: запуск, проверка режимов.
На причале орало радио, сообщая о последних новостях. Наши чумазые лица торчали из люков, когда диктор холодным тоном начал читать сообщение: «Диктатор Италии Бенито Муссолини сделал сегодня заявление об объявлении Великобритании и Франции войны. Соответствующие ноты переданы послам стран-союзниц…» Мы замерли. У меня как-то всё сжалось внутри, предчувствуя недоброе: итальянская Сицилия всего лишь в сорока морских милях от нас.
Тем временем по сходням перевозились и перевозились ящики, тюки, мешки. Всё это загружалось в грузовые трюмы нашего судна.
Несмотря на всю секретность проводимой операции, в среде моряков трудно что-то скрыть, и Папаша Гийом уже поделился последними новостями: завтра уходит очередной конвой в Александрию, в состав которого входит наша «Бретань». Штаб восточно-средиземноморского командования эвакуируется с Мальты в Египет – таково решение Черчилля.
Уже к вечеру удалось разместить и закрепить весь груз. Судно было готово к завтрашнему отплытию. Усталые, но довольные члены экипажа после вечерней поверки разошлись кто куда.
На зенитных точках возились солдаты. Объявлена полная боевая готовность; угроза атаки со стороны фашистов стала реальностью. Но я в это не очень верил: вряд ли макаронники так быстро смогут провести серьёзные операции против британских войск.
Кругом ходили рабочие и прибивали, где только можно, указатели к бомбоубежищам. Самих подземных катакомб на острове было немало благодаря строительным гениям ещё рыцарей мальтийского ордена, в том числе и в Великой Гавани: несколько входов в стенах окружавших бухту фортов давали возможность жителям скрыться в случае бомбового удара фашистов по острову. Теперь над входами в бомбоубежища висели большие таблички на английском и мальтийском.
Помывшись, побрёл домой, на улицу Сент-Джонс. Всё-таки решил попрощаться с мадам Растиньяк перед нашим отплытием. Сначала зашёл на свою квартиру – соседка как обычно отсутствовала – надел белую рубашку и отправился знакомой дорогой к Надэж. К счастью, мадам Растиньяк была дома. Открыв входную дверь, она сразу узнала меня, несмотря на сумрак в коридоре.
– О, Викто?р, какое счастье, что ты зашёл! – она прижала руки к груди. – Я так виновата перед тобой. Заходила к тебе, но…
– Не стоит, Надэж, – перебил её, махнув рукой. – Не принимай так близко к сердцу, я по другому поводу…
– Конечно-конечно. Проходи, пожалуйста, – она суетливо отступила назад, приглашая меня внутрь.
Я немного помялся прежде, чем объяснить причину своего визита. Она ожидающе смотрела на меня. В её комнате горела керосинка, в кастрюльке шуршала вода и стукались яйца. Отблески от огня играли в её глазах (может, мне это казалось?).
– Завтра наше судно уходит из Ла-Валетты. Пришёл попрощаться, – я отвёл взгляд от девушки.
– Как уходите? – Надэж выдохнула. – Этого не может быть!
Но, поняв глупость своего заявления, замолчала и прошла в комнату, я последовал за ней. Включила тусклую лампочку в облезлом торшере. Повернулась ко мне.
– Здесь пьют английский чай. Сойду с ума, если пробуду на этих скалах ещё немного. У меня есть бутылка вина. Выпьешь со мной?
Я открыл рот, чтобы ответить, но не успел: мадам сжала кулачки и дёрнула руками.
– Пожалуйста, не отказывай.
Она была так мила – смиренная просительница, не принимающая отказов. Невольно улыбнулся.
– Конечно, не откажусь.
– Тогда открывай, – она вытащила из шкафа бутылку и хлопнула по ней. – Хочу напиться, – Надэж передала мне бутылку, сама села за маленький столик, грустно добавив: – но у меня нечем её открыть.
Подперев голову рукой, она смотрела, как я тщетно пытаюсь открыть бутылку без открывалки.
– Если бы у тебя была шпага, то ты бы отрубил горлышко.
Она как-то отстранённо вздохнула и подпёрла подбородок уже обеими руками, приготовившись к длительному ожиданию.
– Вместо шпаги у французских моряков трезубец Нептуна! Зачем же портить бутылку? – я выудил из лотка со столовыми приборами, лежавшего на полке, вилку. Удивлённо посмотрел на неё, потом на хозяйку и снова на вилку. Театрально изобразил на лице замешательство. – Пожалуй, у мальтийского Нептуна четырёхзубец.
Надеж рассмеялась. Два удара ручкой вилки по пробке, и она провалилась внутрь бутылки.
Секунда удивлённых глаз девушки, затем её радостный вскрик:
– Урей! Да здравствует флот Республики! – она захлопала в ладоши.
С чувством достоинства поклонился и разлил по глиняным кружкам бордовый напиток. На столике появился хлеб, масло, вареные яйца. Мы шутливо чокнулись и выпили.
Она поставила на стол почти пустую кружку. Посмотрела на меня невесёлым взглядом.
– Когда вы вернётесь обратно?
– Не знаю, – я сказал правду. – Даже не знаю, вернёмся ли мы вообще.
Она отломила кусочек хлеба и начала его разглядывать.
– У меня здесь нет никого из знакомых, – Надэж продолжала смотреть на ноздреватый кусочек в своей руке. – Сегодня депортировали на Сицилию всех пассажиров с «Ливорно» – там были все итальянцы. Пассажирское сообщение с Ливией прекращено, с Францией приостановлено, – она подняла на меня глаза. Мне показалось, что её большие карие глаза смотрят сквозь меня. – Я застряла здесь навсегда.
Она сжала зубами свой кусок хлеба, потом резко потянула оставшийся в руке край куска вниз. Тягучий мякиш разорвался, её рука, упав вниз, ударилась об стол. Надэж как будто этого не заметила.
– Как у тебя с деньгами? – мне хотелось вывести её из прострации, перейдя на прагматичные темы.
Надэж, молча, жевала свой ломтик хлеба. Затем до неё начал доходить смысл моего вопроса. Она сглотнула.
– С деньгами? – в глазах появилась осмысленность.
– Да с деньгами, – повторил я.
– Хорошо, – она говорила как-то медленно, растягивая слова. – Поменяла все франки на фунты. У меня теперь их много, – она кивнула на тумбочку.
– Тогда ты продержишься до восстановления сообщения с Францией, – ободряюще заявил я. Потом добавил: – Дам тебе на всякий случай ещё двадцать пять фунтов, – и полез в карманы.
– Нет, не надо. Мне надо попасть к Жоржу, – Надэж покачала головой и снова отломила кусок хлеба.
Я выложил несколько банкнот и монет на стол. Она равнодушно посмотрела на них.
– Убери, они тебе нужнее. Давай лучше выпьем, – Надэж кивнула на бутылку, я снова разлил вино по кружкам.
