«Хобби Дом – место для самовыражения, здесь разрешается заниматься всем, что доставляет удовольствие» – так написано в Инструкции. Веронике, например, приносит радость рисовать графику, используя голосовые команды. Сначала это были пейзажи. Как-то Вероника наорала на бесчувственный графический конструктор: «Темнее, еще темнее, горы выше, облака пушистее, еще пушистее… Чтобы были пушистые, как гузка у курицы… Нет, это гузка опаленной курицы». Версии графического конструктора обновляются часто, но тогда он не справился и начал выдавать сплошную пикселизацию, а после его долго перезагружали. Однажды Вероника попросила меня позировать. Тут все парни как на подбор, но, чувствую, я самый подбористый. Я стоял целый час, прямо-прямо, не шелохнувшись, как кукуруза в безветренный день. В итоге получился офтальмологический натюрморт: мой отсканированный левый глаз лежал на белоснежном фарфоровом блюдце, моргал и плакал чем-то мелким, черным, похожим на крысиный помет. Вероника сказала, что так видит мое самоочищение. Думаю, она в тот день забыла принять корректоры правой доли головного мозга, в итоге что-то пошло не так. Наверное, потом Веронике увеличили дозу. И теперь девушка рисует тени – чёткие такие, всех оттенков серого, от разных неживых предметов: стула, стола, кружки. Другие ребята в голос хвалят, мол, отличные картины, а мне подобное творчество не нравится. Но вслух Веронику я тоже хвалю. Мы ведь все в Хобби Доме стараемся, по-настоящему стараемся, не как я сегодня в поле. Поэтому сейчас прохожу мимо Вероники и одобрительно прищелкиваю языком. Вот это да, какая офигенная тень задней ножки стула – высший класс! А может я просто ничего не понимаю в тенистых картинах, да и вообще в искусстве, я же Боб. Хотя нет, капельку всё-таки смыслю. Мне «Черный квадрат» нравится, и не только из-за имени художника. Только на картине вовсе не квадрат. Там вход без выхода. Как к нам в город. Мы ведь не можем жить в других городах. Но к этому никто и не стремится – ко всяким длительным поездкам и новым знакомствам, ведь там всё точно также. Если верить Инструкции.
Вероника рисует. Кто-то становится счастливее от выпиливания разделочных досок, но не очень-то балдеет от шлифования – после кухонных работ я частенько вытаскиваю занозы, хотя допускаю, что дело в моих слишком ловких руках. Другие выделывают овечьи шкуры. Мы все занимаемся подготовкой сырья для ботинок, ремней и прочих кожаных изделий, но некоторых настолько тянет скоблить слой подкожной клетчатки, что они и в Хобби Доме этому посвящают время. Удивительные люди, ага. Ведь соленые шкуры воняют ужасней ландышей!
Я же из всех «овечьих страстей» как-то выбрал фелтинг, задумал свалять маленького поссума и кинуть его за шиворот чересчур талантливой Веронике, она как раз боится поссумов. Люблю такие совпадения. Только вместо «страха Вероники» у меня получилась комковатая тушка единственной бескилевой птицы – киви. Но ведь комки и образовались именно потому, что это очень несуразная птаха. Тогда я валял, валял и валял дальше в надежде, что из мокрой шерсти проглянет кто-нибудь ужасный, и чувствовал себя при этом войлочным скульптором. Получился огромный катыш – плотный, ровный и тяжелый. Вероника сказала, что я зря столько шерсти перевел, нет бы похвалить – для нее же старался.
Но не рукоделием единым жив человек. В Хобби Доме вовсе не обязательно печатать на принтере красивые поделки с натуральными ароматами. Кому в принципе нужна искусственная роза, которая пусть и пахнет настоящей и также постепенно увядает за неделю, если в Цветариуме благоухают живые розовые кусты? Зато все не прочь попробовать новый вариант карамели в виде крошечной Эйфелевой башни. Этот рецепт уксусно-шоколадно-горохово-рыбной конфеты придумал я. Вкус получился таким насыщенным, что из носа вылетали брызги, хотелось громко закричать или что-нибудь сломать, кстати, такой эффект ни один из наших стимуляторов не дает. А я-то пробовал и двойную, и тройную их дозу, так вот, мои конфеты однозначно круче. Но за десерт меня никто не похвалил, наоборот, ругали все подряд и девушка Вероника тоже. Не за вкусовое шоу на входе, а за звуковое. На выходе. Через пару часов.
Но главное, в Хобби Доме разрешено петь. В микрофон. Без микрофона и петь незачем. Разве можно поделиться счастьем и хорошим настроением потихоньку? Так-то. Поэтому два раза в неделю я полноценно изливаюсь счастьем в Хобби Доме. До хрипоты. Я наполняю смыслом то, что слышал с утра. Сегодняшний день начался унылым Арчибальдом. Настало время оживить «Осенний сон». Сперва надо проверить оборудование. Я кашляю в визуализацию микрофона и говорю:
– Боб, бббо, обббб, раз-два-три, – а сам настраиваю эффект длинного эха.
Сначала микрофон трещит, шипит, а потом откликается «ббо-о-о-оббри-и-и». Ну и я «бобрю», то есть импровизирую.
О, дорогой Арчи, ты написал клёвую сонную музыку
Под твою музыку хочется оседлать гимнастического коня-я-я
И скакать на плотно набитом иноходце по рядам с кукурузо-о-ой
Пока не выпадут металлические ноги из туловИща-а-а
Это конская боль, это конская боль, бо-о-оль коня-я-я
Парапа-парара-парапам-парабам…
Да! Я неимоверно талантлив! Потому что при этом еще и танцую: кружусь волчком и ловко выделываю ногами сложные кренделя. Я даже умею прыгать на жопе. Я могу петь руками «конская боль». Такое никому не по силам. Я безусловно талантлив, но занимаюсь пением в комнате с толстыми стенами. Впрочем, недостаточно толстыми. Иногда меня слышно на улице. Здорово, когда много слушателей. Правда, зритель всего один, зато подмигивает, улыбается и хлопает в ладоши. Из зеркала на стене. Жаль, что для Хобби Дома выделен всего час. А в другом месте мне или нельзя петь, или совсем не до песен.
После психологической разгрузки (а что мы еще делаем в Хобби Доме?), я должен учиться в Библиотеке. Это большая бетонная коробка, практически без окон, они есть только в конце коридоров – на торцах здания. Потому что за окнами летают всякие отвлекающие моменты – птицы и облака, возможно даже кометы. У меня так точно иногда промелькивают небесные тела.
Сегодня я иду в Библиотеку пешком, наискосок через маленький сквер. Обожаю гулять, еще успею отсидеть ягодицы до абсолютной плоскости. У меня впереди несколько занятий по полчаса, каждое в разных кабинетах. А еще я обязательно должен прочитать то, что индивидуально порекомендует «Исправитель» – аналитическая образовательная прога, написанная Наставниками (а кем же еще?) – нашими преподавателями, нашими светочами, нашим всем. Именно так сказано в Инструкции. Программа подбирает каждому условному Бобу статьи на основании ежедневных, ежемесячных, ежегодных, в общем, пожизненных данных, собранных от нас, которые Мии-Тильды-Кайлы передают в Ликвидацию, а также на основании сообщений о практически каждом нашем шаге, полученных от самих персональных помощников и Наставников, принимая во внимание оценки контролеров и постоянное тестирование по изученным материалам. Цель «Исправителя»: закреплять изученный материал, расширять кругозор и объяснять Бобам-Жанам-Робинам необходимость всего того, что здесь происходит. Причем объяснять как бы невзначай. Например, я сегодня не в восторге от кабачкового супа, о чем непременно скажу персональной помощнице-всезнайке. Миа отправит один балл за овощную похлебку в Ликвидацию, а попросту разместит в Базе, в ячейке «Боб №2028/3» напротив графы «завтрак». Потом в Базу заползет «Исправитель» – эдакий голодный паук, обитающий в городской сети, чтобы исследовать информацию и подготовить для меня статьи о пользе первых блюд из кустовой разновидности тыквы обыкновенной, о большом значении растительной клетчатки и прочих пастернаках. Скорее всего, я прочитаю об этом уже сегодня-завтра – «Исправитель» старается улучшить нас как можно скорее. А так как это будут не самые занимательные строки, то хочется влепить похлебке из цукини десятку. Но если я так сделаю, не придется ли завтра снова хлебать кабачковую жижу? Читать-то можно и по диагонали, а вот питаться по диагонали я не умею. Поэтому вечером я буду предельно честным.
Первым уроком биология, занимаюсь с Изольдой. Настоящая Изольда умерла около десяти лет назад, и меня обучает программа «Изольда» с точнейшей визуализацией Наставницы. Такая же внимательная и вечно подозревающая, как и предыдущая живая версия. Датчики движения вшиты и на ее лице, и на затылке, поэтому я не имею возможности даже почесаться. Светло-зеленая, как полежавшая на солнце картошка, голова Изольды поворачивается на сто восемьдесят градусов и требует:
– Повтори-ка, что я сейчас сказала, Боб.
Я упорствую. И в эту минуту жалею, что рядом нет Мии – помощница знает почти всё, внутри виртуальной черепной коробки электронный фарш, а моя голова наполнена всего лишь жалкими нейронами. Макушка вот-вот задымится под взглядом Изольды. Как же сейчас хочется орудовать мотыгой, красить стены, ловить крабов, мести улицы и выжигать дотла все виды поганых лишайников.
– Так-то, Боб, не надо вертеться. Продолжим, лихенология – наука о лишайниках. А сами лишайники – это симбиотические ассоциации грибов и зеленых водорослей и/или цианобактерий…
Изольда сунет мне под нос изображение эрикоидной микориазы, затем лобарии ямчатой, эвернии шелушащейся и, наконец, черни. Чернь наиболее симпатична хотя бы за краткость. Чернь – просто загляденье на фоне эрикоидной микориазы. Все эти микобионты и фотобионты вблизи кажутся отвратительной заразной массой, и плевать накипные ли они, листоватые или кустистые. И вообще, любое из занятий с Изольдой смахивает на тренировку речевого аппарата и чувства брезгливости. Именно так. Изольда учит меня биологическим скороговоркам и всяким гадостям, типа сальпуги.
– Запомни, Боб, следующее. Лишайники размножаются вегетативным, бесполым и половым путем, – продолжает она урок.
– Ух ты! – завидую я лишайникам.
Хорошо, что Изольда сегодня моя первая Наставница. Конечно, я в полном восторге от совокуплений лишайников, но после познавательной лихенологии смена обстановки и практическое занятие по локальному экстремуму функций нескольких переменных – просто глоток свежего воздуха. Высшая математика реально делает меня – человека по имени Боб – умнее представителей отдела лишайников. Микобионт Боб был бы не в состоянии составить уравнение Лагранжа и вычислить частные производные. А я делаю это легко. И не верчусь. Однако Габриэль – наш математик и шахматист, никогда меня не хвалит. Аарона стимулирует, а меня нет. Понятно, ибо не Аарон когда-то выиграл у него партию на городском турнире. Я в тот день классно экспериментировал со стимуляторами и чувствовал себя прямо-таки всадником на шахматном коне. Вот только ночью настолько жутко болела голова, что глаз не смог сомкнуть. На обследовании в Оздоровлении я обо всем откровенно рассказал. Тогда мне сократили периодичность приема и понизили дозировку. Вторую партию с Габриэлем я, понятное дело, зарубил. Увы, я оказался не настолько силен в защите Шифмана и сдался еще в начале миттельшпиля. Почему бы Габриэлю не помнить исключительно мои слабости?
На уроках он всегда гладко причесан на прямой пробор, но, когда сталкиваешься с ним на улице, замечаешь, что Наставник может быть весьма косматым и вихрастым. В запущенной форме. Вот такая уличная виртуализация живого человека.
В конце занятия спрашиваю Габриэля.
– Я делаю успехи?
– Всё очень относительно, Боб.
Математик до сих пор помнит неправильную шахматную партию, ага.
Но я настойчив.
– Почему? Я ведь решил все задачи правильно и досрочно!
– Ты живешь в доме 2028, так? (киваю) У меня есть ученик из дома 2031/1 – Георгий, он не просто решает, а ищет максимально красивый способ. А ведь он моложе тебя. Понимаешь, к чему я клоню, Боб?
Моя череп раскрывается, и из него выскакивает плохой и чересчур обиженный на локальный экстремум человек. Его тоже зовут Боб. Он подмигивает Габриэлю и говорит:
– Конечно же понимаю! Я мог тогда обыграть тебя нудно и несимпатично, но сделал это так, как Георгий из дома 2031/1 решает задачи. Понимаешь, о чем я, Габриэль?
Габриэль показывает мне на дверь. Молча.
После настают полчаса географии. Всемирной географии. Я со всей приглушенной корректорами и регуляторами страстью тянусь к знаниям о далеких континентах, океанах, морях, островах, мысах Доброй Надежды, Рока, Дежнева, Канальи (почему-то именно туда мне хочется отправить Аарона). Я очень тщательно изучаю карты, маршруты путешественников, шельфовый рельеф холодных морей… Я знаю, где находятся запад и восток, где полюс Южный, а где Северный. А еще легко определю точные градусы широты и долготы точки, в которой, возможно, навсегда застрял я. Просто крошечная точка, которой даже нет на глобусе. Ни один житель нашего города никогда не будет кидать гальку в пингвинов, собирать морошку в тундре, отбиваясь от противного гнуса, покорять снежные конусы Гималаев или топтать ледяной панцирь Антарктиды. Я никогда нигде не побываю, именно поэтому география мне безумно интересна. Как, впрочем, и астрономия. Мир вне нашего города – огромный, манящий и загадочный, как бесконечный космос, в который я никогда не выйду даже в самом надежном скафандре или выйду только посмертно вместе с дымом после кремации. Я не рассказываю об этих мыслях никому, даже Мии. Чтобы «Исправитель» не заменил лекции по всемирной географии на уроки местного почвоведения, особенно на практикумы по прополке моркови. Но ведь внутри себя можно мечтать о чем угодно. Разве нет?
У нашего географа имя тоже короткое, но, в отличие от моего, певучее. Тилли-тилли-тиллилим. Наставника зовут Тилль. В его распоряжении множество интерактивных карт, атласов и разных моделей, но Тилль похоже не любит их. Предпочитает все показывать на старом глобусе, который стоит на небольшом постаменте посреди кабинета. Глобус выглядит неважно, как и сам Тилль, – есть проплешины и возрастная блёклость, поэтому про себя я именую и учебное пособие, и Тилля полезными ископаемыми.
Захожу в кабинет, радостно здороваясь. И вот Тилль начинает вращаться вокруг глобуса, потому что самостоятельно географический реквизит давно не крутится. А после вместе с географом и я огибаю картонную Землю, словно искусственный пронумерованный спутник «Боб 2028/3».
Сегодня подробно изучаем литосферные плиты, лет двенадцать назад я уже ознакомился с некоторыми – теми, что условно рядом с нами. Нынче дошла очередь до остальных. Вот маленькие плиты: Хуан де Фука, Кокос, Карибская и Наска. И огромные, размерами в десятки миллионов квадратных километров: Североамериканская, Южноамериканская, Африканская, Антарктическая и Евразийская. Теперь я знаю, что толща земной коры достигает 150-350 км на материках, а в океанах всего 5-90 км. Вспоминаю и давно пройденный материал о том, что литосферные платформы постоянно движутся и тектонически воздействуют друг на друга, и от этого зависит динамика и структура поверхности. Хорошо, что плиты смещаются всего на 5-18 см в год, плавая на подушке из раскаленной магмы, иначе бы Эверестов могло бы быть несколько сотен, а Боба – ни одного. Жаль, что география у меня в расписании не так часто, как хотелось бы.
На статистике умудряюсь заснуть. Отключаюсь на полминуты на самом интересном месте. Клювоносый и седой, смахивающий на орлана-белохвоста Наставник Александр так неинтересно излагает о показателях тесноты связи по шкале Чеддока, что я выдерживаю только «слабую» и просыпаюсь уже на «весьма высокой».
– Корреляция и сила связи, Боб! – кричит мне прямо в ухо Орлан.
– Где t – коэффициент доверия, а N – объем генеральной совокупности, Александр! – вздрогнув от неожиданности, выдаю я формулу с прошлого занятия.
– Так, так, – хищно потирая лапы, говорит Александр. – Так, так, та-а-ак…
Остаток времени Наставник проводит за тем, что строчит недвусмысленные послания для «Исправителя». Это значит, что мне придется погрузиться в шкалу Чеддока и еще в десяток новых формул самостоятельно, а потом сдать тест, наверняка не один, а если провалю, то учить заново. Жаль, что в ответ я ничего не могу рассказать про статистического орлана «Исправителю», у меня нет доступа к программе. Никакого. Неограниченный доступ есть у Наставников, ограниченный – у контролеров. Кроме того Наставник может просто написать «ученик Боб № 2028/3 не усвоил такой-то материал» и всё. А тому же Яну придется оценить насколько я тупица по шкале от 1 до 10. Контролеры редко опускают нас ниже пятерки, ведь тогда получается, что они сами или плохо советуют, или попросту не умеют советовать, или вовсе не знают, что именно посоветовать. Вот такая получилась «исправительная» статистика. Попрошу сегодня Мию побубнить на ночь про шкалу Чеддока, тогда наверняка можно будет пропустить прием «Корректора сна». Усредненные показатели сами по себе действуют на нервную систему угнетающе.
Завершает мое сегодняшнее просвещение лекция по «Животноводству». Честно сказать, я люблю крупный рогатый скот употреблять в пищу, особенно в жареном виде, а не выращивать или тем более всесторонне изучать. Но сегодня я увлекся. Только не голштино-фризской молочной породой, а Наставницей. Она, наверное, самая молодая из Ликвидации. Теоретическое «Животноводство» у меня в постоянном расписании только последние четыре месяца, а вот практика давным-давно. У Анне Каролины сегодня особенно грустные глаза и такая полная тугая грудь, что, несмотря на хорошую дозу «Регулятора эрекции», я очень сильно хочу ее подоить, дергая одновременно и за Анне, и за Каролину. Вот почему одному человеку дается и шикарное двойное имя, и большая двойная грудь?! Я шепчу «Анне, Каролина, раз, два». Учительница делает вид, а может, и правда, не слышит, переключаясь на симментальскую породу.
– Крепкая конституция, широкая спина, приподнятый крестец, толстая кожа, округлое вымя и крупные соски. Коровы весят до шестисот пятидесяти килограмм, быки больше тонны. Масть от палевой до красной, – говорит Анне Каролина и смотрит мне в глаза.
Чувствую, как кровь из головы устремляется вниз, и я сам становлюсь красным симментальским быком, готовым к безудержному животному спариванию, да такому, что все лишайники обзавидуются. Но тут Анне Каролина переходит на жирность молока, и вот уже проснувшийся голод пересиливает инстинкт размножения. И от прежнего красного быка-производителя остается лишь пылающий стыд на моих щеках. Сейчас бы проглотить парочку голландских годовалых телков в виде стейка, гуляша, бефстроганов или жаркого. И наплевать, если на гарнир дадут паровые кабачки! От голода Анне Каролина постепенно становится все менее и менее молочной, глаза ее все менее и менее грустными, и опля! коровье время почти истекло.
Еле дожидаюсь окончания урока и несусь в читальный зал, чтобы уткнуться в подборку материала для ячейки «Боб №2028/3». Ищу свободный угол, не хочу сидеть за столом в середине огромной комнаты, как другие. Настраиваю экран напротив морды (после «Животноводства» у меня до сих пор не лицо) и делаю сосредоточенный вид. Классно, что я умею читать по диагонали.
Миа все-таки сдала меня! А кто еще мог наябедничать про недостаточно тщательную чистку двадцати восьми зубов? Приходится диагоналить кариесные, пульпитные, периодонтитные и пародонтозные статьи. Ну вот, теперь у меня болят фантомные зубы мудрости, четыре разом. Спасибо, отличная статейка! И голод уже не такой сильный, зато тянет несколько раз прополоскать ротовую полость. Всё-таки «Исправитель» знает свое дело.
Последняя статья всегда самая короткая – пара предложений, но всегда очень важная. Наставники сообща накануне продумывают «настроение дня». Сегодня это всего три послания:
Работая руками, не расслабляй мозг! (это про меня, я ни на секунду не прерываю мыслительный процесс, я могу сунуть в карманы руки, но не извилины)
Полезная еда не всегда должна быть вкусной! (увы, запахло пригоревшими кабачковыми оладьями)
Если ты в чем-то засомневался, просто посмотри в Инструкцию (вероятно, мы много сомневаемся, поэтому Инструкция постоянно расширяется, как Вселенная, хотя почему как, Инструкция и есть наша Вселенная)
После я спускаюсь по лестнице и напеваю «песенку Арчибальда» вполголоса, я же воспитанный человек:
Это конская боль, это конская боль, бо-о-оль коня-я-я
Парапа-парара-парапам-парабам…
И тут моя нога наступает на что-то черно-белое. На твердотельный накопитель памяти. Такие давно устарели, я застал их, будучи совсем маленьким. А сейчас подобные накопители и вовсе не нужны, компьютерные атавизмы и только. Пластиковый корпус под моим весом треснул, но возможно микросхемы и контроллер целы. Поднимаю с пола и читаю информацию на обороте. Ха-ха-ха! Память всего два терабайта – у меня в руках настоящий артефакт! С технологией быстрой записи. Хотя разве может иначе? Неужели информация записывается какое-то ощутимое время, а не практически мгновенно?
– Хм-м, – я озираюсь по сторонам и быстро сую твердотельный раритет в карман. – Хм-м. Надеюсь, Миа сможет это открыть. Вдруг там не кариесные статьи, а, например, про динозавров или мамонтов, которых съели пещерные люди. Тогда можно прочитать, а потом найти хозяина, чтобы отдать. Конечно же я верну. Хм-м.
Я выхожу из Библиотеки чуть умнее прежнего и успеваю поймать в ладонь первую крупную каплю обещанного Мией «небольшого» дождя, который за пару секунд превращается в косой ливень. Эти мгновения и есть то самое ощутимое время. Скрыться негде. Остановка находится между Библиотекой и башней Ликвидации, я подбегаю к ней в состоянии невыжатой половой тряпки. В автобусе некоторые более сухие горожане уважительно образуют вокруг меня просторный круг, а сами отдавливают друг другу ноги и пробуют локтями ребра на прочность. Иногда так мало надо для хорошего настроения.
– Привет. Я – Боб, – говорю я и, лучезарно улыбаясь, делаю полный оборот вокруг собственной оси, чтобы насладиться недовольными лицами.
И мой положительный настрой не в силах испортить даже гастрономические промахи. Это даже не кабачковые оладьи, а пресная запеканка из цукини. Взамен хлеба сверху насыпали горсть сухариков. Вместо бодрящего чая выдали смузи из чего-то кислого. Я пытаюсь заключить сделку с Аароном, мы снова за одним столиком. Люблю такие совпадения, ага.
– Аарон, как ты смотришь на то, чтобы махнуть смузи на мою чудесную кабачковую запеканку?
– Нет, – Аарон жадно делает глоток.
– Осторожно! Не подавись! – предупреждаю я. – А если к запеканке я добавлю половину, нет, добавлю-ка, пожалуй, все сухари. Они отлично насыщают, поверь.
Но тот мотает головой и мычит с полным ртом явно что-то нехорошее. Я допиваю в меру кислый и без меры полезный смузи, встаю и на прощанье хлопаю Аарона по плечу:
– Поднимай сиденье, иначе никакие корректоры не спасут тебя от ночных кошмаров, – говорю я.
Аарон давится, дело выполнено на десять баллов. Вот теперь пора домой.
– Сегодня, в общем-то, был замечательный денек, – первое, что я сообщаю Мии. – Правда, утро выдалось так себе, но к вечеру все наладилось. Кстати, ты умеешь читать артефакты? – и достаю из кармана находку.
– Добрый вечер, Боб. Я рада за тебя, – равнодушно отвечает Миа. – Я всё умею. Но согласно Инструкции сначала ты должен…
– Ой, да знаю, знаю! – обрываю я и тащусь в ванную комнату умываться, чистить ровно две минуты двадцать восемь зубов, чтобы после завалиться на кровать и всё-всё рассказать, оценить, раскритиковать или похвалить, а потом, приняв вечернюю дозу корректоров, стимуляторов и блокаторов, сладко заснуть на подушке, набитой экологически чистой овечьей шерстью.
Выставляю баллы всему сделанному, всему съеденному, всем сегодняшним занятиям, чистоте улиц, пыльным стеклам автобусов, волосу в носу Дилана, жадности Аарона, поту Чарли, неповоротливой заднице скучного Жана, советам сверх-Яна… Не оцениваю только Наставников – Инструкция запрещает ругать их даже перед Раулями-Миами, хотя и хвалить сейчас никого и ничего не хочется, разве что Тилля и еще высокие надои благодаря стараниям Анне Каролины. Однако предпочту промолчать.
За окном горит Южный Крест. Миа легко открыла твердотельный накопитель. Внутри всего одна папка со странным названием «Грешная радуга», в ней семь файлов, с не менее странными названиями.
– Что значит «грешная», Миа? – спрашиваю я.
Выясняется, Миа не знает значение этого слова. Это то немногое, что персональная помощница слышит впервые.
– Открой первый файл по порядку и перейди в режим «Самостоятельное изучение». Мне иногда нравится, как ты монотонно бубнишь, но сейчас не тот случай, прости, – и я начинаю читать безо всяких диагоналей, пытаясь вникнуть в незнакомый и завораживающий текст…
Звезда Евы
Не завидуй славе грешника, ибо не знаешь, какой будет конец его…
На исходе лета у Евы закончилось детство. Вместо вкуснейшего шоколадного торта «Вузетка» они с бабушкой пили чай со вчерашними «Баядерками», которые вечером за полцены продавали в кондитерской напротив, а за окном зажигались подслеповатые фонари.
Позже Еве не спалось. Именинница залезла на подоконник и разглядывала ночь в августовской двурогой короне. Ветер собирал в саду яблоки, хаотично раскладывая на земле, в колючей проволоке малины запуталась и обреченно вскрикнула невидимая птица, на соседней улице залаял глупый цепной пес. Ева щелкала выключателем ночника, тускло подмигивающего темени за окном. Та в ответ вздрогнула, с расшитого топазами плаща ее отклеилась звезда и полетела вниз, рассыпаясь на тысячи драгоценных пылинок. Одна из них влетела в форточку, покружилась по спирали и замерла на Евиной правой щеке. На отвратительной красной щеке с родимым пятном, которое днем прячется за длинной челкой-шторой. Резко кольнуло. Ева потерла скулу, размазывая астральную пыльцу по коже. Боль исчезла. Ева, зевнула, глотнув прохладный ночной эфир, и вернулась в постель. А звезда пустила корни…
Утром заспанная Ева спустилась вниз на кухню. Женщина в сером костюме сидела на стуле, курила папиросу без мундштука, и, качая в такт ногой, вполголоса напевала вышедшую из моды мелодию. Бабушка наливала серому костюму заварку в любимую Евину кружку и обещала раздобыть радамер и парное молоко. Ева парное молоко терпеть не могла.
– Привет, Евка, – серая женщина первая заметила девочку. – Ты совсем не помнишь меня? Не поцелуешь маму?
Ева не помнила, но узнала. Женщина с папиросой стояла в рамочке рядом с ней трехлетней, и сама была маленькой девочкой на фотографиях с молодой бабушкой. Только уже на тех снимках, что хранились в альбоме. Знакомая незнакомка была раньше, в прошлой жизни. А теперь начала существовать в этой реальности и за минуту перестала быть просто серым суконным материалом. Бабушка обернулась, разогнала рукой папиросный морок и сказала чересчур громко и торжественно:
– Праздник-то какой сегодня! К тебе мама вернулась! Сбегай к соседке, попроси радамера и молока, скажи, с пенсии сразу рассчитаюсь, – и снова засуетилась с чаем.
Ева согласно кивнула – праздник так праздник, послушно шагнула к матери, наклонилась. «Поцелую, обниму, и она станет мамой» – подумала Евка. Чуда не произошло, но кем-то все же стала. Задержала взгляд на пылающей щеке, тронула пальцем, забыв спрятать выражение фальшивой озабоченности куда подальше.
– Оно растет и становится краснее. Показывала ее врачу? – обратилась она к бабушке так, как будто Евы уже не было на кухне.
– Моей пенсии хватает только на еду и Евкины учебники. Да и зачем ей врач? Пятно не болит, как мои суставы в дождливую погоду. Был у нас тут солидный, умный и бесплатный доктор. Так вот, он сказал, что винные пятна не лечатся, зато безопасны. Подумаешь, пятно! Люди живут без рук и без ног. Так говорит наш святой отец, а он точно неглупый человек. Я постоянно вношу пожертвования, часто молюсь и хожу в церковь. Ты теперь тоже должна молиться почаще, – сказала бабушка то ли внучке, то ли дочери.
Так уж получилось. Вместо Евы на свет появилось пятно. Родилось в столице, а потом оказалось в маленьком двухэтажном доме с черепичной крышей. Росло вместе с Евкой, ходило в школу и жило без матери. У пятна не было друзей – в классе учились сплошь светлоликие дети, зачем им дружить с мерзким невусом? Еве не нравилось, когда пятно называли винным. Оно никого не пьянило, зато Ева испытывала постоянное чувство вины за то, что они родились вместе. Пробовала маскировать слоями дешевого тонального крема, но получалось только хуже: из ярко-красного дефект превращался в грязно-бордовый, как перебродившая вишневка. Чтобы меньше обращали внимания, Евка спрятала за светло-русой ширмой свое второе Я, училась так себе – без провалов и без успехов, и вполголоса пела в церковном хоре хвалу Господу.
Соседка в долг не отпустила. Увезла козий сыр на рынок, а парное молоко так и осталось в черной козе – для козлят, которых заколют к большому празднику. В маленьком городе все знали и про Евкино пятно и про женщину в сером костюме, которая продавалась сама, продавала других девушек и отсидела в тюрьме, а теперь вот вернулась домой. Потому что в тридцать шесть лет в столице не продашься даже за бесценок. Зато тут есть дом с кухней и тремя комнатушками – этакими камерами, а еще имеются обычная мать, немного бракованная дочь и завод, на котором выдают серую спецовку (почти одного оттенка с костюмом) и скромную зарплату. А много ли надо на четвертом десятке? Остальное же или бог простит, или святой отец отпустит за небольшое пожертвование, неглупый же человек.
Пару месяцев Ева ждала каких-то больших перемен. Но их не наступило. Размеренное скучное одиночество продолжалось и первые полгода, и далее. Даже в доме ничего особо не изменилось: прибавилась пара ботинок у порога, тарелка во время обеда, появилась уже другая любимая кружка да всё провоняло табаком, вот такие новшества. И, в общем-то, все было неплохо. Бабушка крутилась на кухне, экономила на родных и на себе, но не на боге, а по вечерам слушала прерывистые и сипящие голоса, вылетающие из старого радиоприемника. Мать посещала с одинаковой прилежностью завод, парочку грязноватых шинков и чистенькую церковь. И теперь Ева стыдилась не только пятна, но и матери. У пятна хотя бы не было увлекательных историй, которые так невежливо громко рассказывать длинной очереди в булочную. Ох уж эти истории без срока давности, без срока прощения! Такие пошлые, гадкие, а главное, чужие. Так и хочется слушать, слушать, а после перевирать, добавляя новые сдобные детали с маком – рельефные, плетеные, масляные, чтобы затем ловко распродать вперемешку со свежим хлебом.
Время шло. Евка как-то незаметно из подростка превратилась в девушку с густой длинной челкой, выросла из круглоносых туфель, из белых футболок, которые можно было носить без бюстгальтера. Выросла даже из Евки, став для всех уже Евой. Почти обычная девушка среди взрослеющих одноклассниц, но единственная с красной меткой. И настала пора первой любви.
В конце сентября, когда в маленьких палисадниках увядают разноцветные астры, звезда на Евиной щеке проснулась и начала распускаться. В классе появился Павел – новый ученик, которому начали поклоняться, как тезке апостолу. Он был высок, строен и хорош собой – снежнокожий, сероглазый, с римским профилем и охапкой пшеничных кудрей. Его отца перевели из столицы главным инженером на провинциальный завод. С таким одноклассником хотелось сойтись поближе: парни потянулись за дружбой, девочки за любовью. В длинном листе ожидания Ева оказалась последней, позади толстых и картавых, даже после соседской дочери с волосами цвета козы, разделенными на пробор с перхотью.
