Ри Мацурова "Триада"

– В общем, опоздала я на автобус. Отпраздную Новый год у подруги. Угу, из лагеря. Да, мы вместе ездили в «Артек» несколько лет назад и там познакомились. Она в Москве живет. Сейчас поеду к ней. Не беспокойтесь. С Наступающим.

Поворачиваюсь к парню и отдаю мобильник. Он всё слышал, но ничего не сказал, не спросил, зачем соврала. Наверное, догадался обо всем сам.

– Даже если захочешь приставать, знай, я семь лет занималась джиу-джитсу.

Парень поднимает руки в знак поражения.

– Меня, кстати, Кирилл зовут.

– А меня Регина, – говорю я и издаю смешок, осознав нелепость происходящего.

До квартиры, по словам Кирилла, идти совсем недалеко. По дороге он подшучивает надо мной и всей этой ситуацией, что немного выводит меня из оцепенения. Мы заходим в продуктовый, берём шампанское, батон и последнюю банку имитированной икры.

– Неужели у тебя ничего нет к новому году? – спрашиваю его, пока на кассе пробивают продукты.

– Я совсем не собирался праздновать. Планировал просто лечь спать. Да и всё.

– А почему ты не поехал к родителям?

– У меня их нет. Был отец, но он помер.

– Соболезную, – говорю я слово, которое слышала тысячу раз за последний год и которое как будто не имеет никакого смысла.

Мне вдруг почудилось, что между нами есть какая-то связь. Мы пережили каждый свою трагедию, о которой молчим изо дня в день. Но чем сильнее мы отдаляемся от того рокового дня, тем сильнее чувствуем одиночество. Оно будто не уменьшается пропорционально боли, а только снежным комом накапливается, потому что со временем не остаётся даже воспоминаний о том, как мы были кому-то нужны.

Кирилл тут же переводит тему, рассказывает про друзей, которые разъехались по заграницам, женились на маникюрщицах и перестали играть с ним в «Обитель зла».

– Можем как-нибудь катнуть вместе, – говорю я и закатываю глаза, увидев его реакцию. – Да, да, юные девочки-«не в твоем вкусе» тоже в такое играют.

Он смеется над моей шуткой, и мы заходим в подъезд. Дом совсем новый, стены обшиты деревянными листами, а на полу строительная пыль.

– Ну и грязища, – бурчу я себе под нос.

– Да, да, тут на площадке всё ещё делают ремонт, – Кирилл достаёт из-под коврика ключ. – Оставлял для клининга.

Внутри гораздо чище, все блестит и сверкает. Огромное пространство едва заполнено мебелью, а та, что есть, затянута пластиком, как в магазине.

Отопления нет, но мне хочется согреться, и Кирилл предлагает включить духовку. Мы сидим, как бездомные у костра, в роскошной квартире, которую едва ли может себе позволить даже средний класс.

– И ты в двадцать три сам себе купил такие хоромы? – спрашиваю я, накладывая икру на хлеб.

– Мне отец оставил большое наследие. То есть наследство, я хотел сказать.

Тут я вспоминаю про куранты. Как же мы будем их смотреть без телевизора? Моя паника его смешит, и он предлагает послушать их по радио на телефоне. Видеотрансляция, говорит, сейчас вряд ли прогрузится. Моя душа спокойна. Я рассматриваю Кирилла. Он едва выглядит на четыре года старше меня. Лицо наивное, гладко выбритое, глаза часто моргают, как от нервного тика. Ему так же досталось, как и мне. Хочется узнать о нем побольше, что скрывается за этими очками, синим толстым свитером и всей стеной, которую он воздвиг между собой и миром.

– Слушай, где-то я тебя видел, – произносит Кирилл, пристально наблюдая за мной.

«Ну начинается», – думаю про себя.

– Я снималась в фильме Тарантино. Играла супермодель, которая выжила после нападения психов. «Однажды в… Твери» называется. Может, слышал.

Каждый раз отшучиваюсь, чтобы не продолжать этот разговор.

– Нет, нет, – настаивает Кирилл и щелкает пальцами в воздухе. – Не то. Да и как-то ты не похожа на Марго Робби.

Я закатываю глаза и ёрзаю на стуле. «Пожалуйста, не вспоминай, не вспоминай, не вспоми…».

– Точно, – Кирилл чуть ли не вскакивает. – В рекомендациях я тебя видел. Мне попадалось твоё видео год назад. Реджина, да? Реджина-Регина.

Кирилл лезет в карман, чтобы достать телефон. Я недовольно поджимаю губы. Не хочу ему объяснять, почему я забросила снимать видео. Мы знаем друг друга всего час. Время делиться откровенностями точно не пришло.

– Да-да, Реджина, – я наклоняюсь к нему и кладу руку на колено. – Слушай, давай потом посмотришь. А то так куранты пропустим из-за дурацких тик-токов.

Кирилл замирает и смотрит на меня испуганно сквозь мутные очки. Наверное, мой голос прозвучал слишком твердо. Он пожимает плечами и включает радио. Я расслабляюсь. Представляю Долгопрудный, как тетя Наташа и её семья терпеливо ждут двенадцати в окружении салатов. В углу стоит большая ёлка, увешенная гирляндами, пахнет мандаринами и тлеющим свечным воском. Они даже не представляют, что я им соврала и сижу со странным парнем в пустой холодной квартире на стуле, обернутом полиэтиленом. Кирилл сказал, что мебель досталась ему от застройщика, и, скорее всего, он ее перепродаст, оттого не снимает пленку. Моя самая странная новогодняя ночь за все девятнадцать лет.

Беру бутерброд с имитированной икрой и откусываю половину. Почти не отличить от настоящей.

– Какие подарки ты загадывала в детстве на Новый год у деда Мороза? – спрашивает Кирилл.

На фоне играет «Радио на семи холмах», какая-то музыка из восьмидесятых.

– Может, игрушки. Я, помню, всегда хотела собачку, но каждый год молилась, чтобы мне её не подарили.

Радио меняет свою волну, звучит обращение президента, Кирилл начинает суетиться. Достает из кухонных шкафчиков кружки и пытается открыть шампанское, зажмурив глаза. Я вздрагиваю от хлопка и радостно чокаюсь с Кириллом. Загадываю, чтобы год выдался менее странным, чем его первая ночь.

Когда я допиваю шампанское, на дне остаётся белый осадок.

– Похоже ты плохо помыл кружки, – говорю я, всматриваясь в порошкообразные частицы.

– Виноват, – испуганно говорит он, –Ты, кстати, не договорила. Почему ты так не хотела собачку? – сказав, он берет мою кружку и кладет в раковину.

– Потому что мой сводный брат любил вырезать собачкам глаза, – опьянение так быстро накрывает, что я с трудом выговариваю слова.

Кирилл смотрит на меня шокировано и, приговаривая под нос «какой кошмар», выходит из комнаты. Его нет минут пять. Или десять. Странные ощущения накатывают волной, руки и ноги тяжелеют, я будто вхожу в состояние транса.

С каждой секундой становится только хуже. Перед глазами пелена, кухонный гарнитур ходит ходуном. Пытаюсь встать, но плохо держу равновесие. Всего один бокал, один-единственный бокал легкого шампанского. Цепляюсь руками за раковину, чтобы как-то себя удержать. Беру свою кружку в руку и провожу пальцем по дну. Это не строительная пыль. Вглядываюсь в бокал Кирилла, на котором, как ни странно, не осталась ни грамма осадка. Он же открывал бутылку и разливал шампанское при мне. Что же я могла упустить?

Вместе с друзьями мы много чем баловалась, будучи подростками: и паленой водкой, и «Балтикой», и джином. Но даже смешав всё вместе, я не чувствовала себя так, как сейчас. Погано. Беспомощно. Моя интуиция меня подвела. Идти сюда было не лучшим решением.

Ну и дура.

Я сползаю на холодный пол и проваливаюсь во тьму.

1 января

Проснувшись, я изнываю от боли. Голову будто огрели топором, склоняюсь с края кровати и извергаю из себя вчерашнюю имитированную икру. Кто-то услужливо подставил строительное ведро, пока я спала. В квартире ледник, чуть ли не пар идет изо рта, от переохлаждения меня спасло только одеяло, которым меня накрыли. До меня вдруг доходит, что я жива. Надолго ли?

Цепенею от осознания того, что он может быть рядом. Этот парень в очках, залепленных снегом, которого я приняла за безобидного неудачника. Если он в квартире, звуки моей утренней рвоты точно дошли до его ушей. Он знает, что я не сплю. Оглядываюсь по сторонам. Безупречно белые стены, желтый паркет и ничем не завешенное панорамное окно. Я сижу на голом матрасе без простыни. Нет ни признака того, что здесь кто-то живет. Дверь в комнату приоткрыта, подсматривают ли за мной?

Аккуратно приподнимаюсь, стараясь не скрипеть матрасом, и на цыпочках направляюсь к выходу. Для начала вглядываясь в щелку проема. Чисто. Во всех смыслах.

Стараюсь прислушиваться к звукам вокруг, но ни шороха, ни стука не доносится до меня. Самое тихое утро первого января в моей жизни. В квартире действительно никого нет, я осталась одна. Прохожу в кухню, чтобы найти хотя бы каплю воды и смочить невыносимую сухость во рту. На столешнице ни осталось ни крошки после вчерашнего праздничного ужина, гарнитур будто выставлен на продажу в магазине. Я открываю верхний шкафчик, чтобы найти кружки, но там пусто. Выкинул ли он их, чтобы уничтожить улики своего пребывания здесь? Я пью воду из-под крана, наклонившись к струе проточной воды. Окружающее выглядит крайне сюрреалистично, от Кирилла не осталось ни следа, будто его никогда и не было. Хотя я по-прежнему нахожусь в его квартире. Или, может, я уже в потустороннем мире? Белые стены, тишина и одиночество – так выглядит рай или ад? Или это всего лишь психиатрическая больница?

Голова по-прежнему ноет. Ни одно похмелье так меня не брало. Собрав все мысли в кучу, я иду в коридор, чтобы покинуть это место раз и навсегда, молясь про себя, чтобы дверь не была заперта. А вдруг по классике фильмов ужасов за ней окажется он? Стоящий с топором, как Джек Николсон в фильме «Сияние». Не успев прийти в ужас от собственных фантазий, я сталкиваюсь с кое-чем реальным, но менее правдоподобным. Возле выхода я нахожу свой рюкзак, сиреневый «Dickies» с пушистым брелком на собачке. Раскрыв молнию, я обнаруживаю всё его содержимое нетронутым: телефон, кошелек, старый дневник, документы, распечатанный на вокзале билет на поезд «Тверь – Москва». В голове бред. Бред вокруг. «Полицейский участок тут за углом», – вспоминаю слова продавщицы из ларька.

– Регина Васильевна, так? – я киваю. – Согласно вашему заявлению, в ночь с тридцать первого на первое вас ограбили, а затем вы отправились домой к случайному прохожему, который одолжил вам телефон, я так понимаю? Где по адресу Пролетарская 17/1 этот же гражданин совершил попытку отравления? – молодой участковый смотрит на меня утомленно. – Как вы думаете, с какой целью?

На ёлке за спиной полицейского весело мигают огоньки, вводя в подобие транса. Меня осеняет, что я забыла выдернуть из розетки гирлянду у себя в спальне в Твери. И мне некого попросить сделать это за меня. Разве что у отца остался экземпляр ключей, но мы даже не поздравили друг друга с Новым годом. Подходит ли сгоревшая от китайский гирлянды квартира под страховой случай?

– Я не знаю.

– Совершены ли были действия сексуального характера против вас?

– Мне это тоже неизвестно.

– Как это может быть неизвестно? На основании чего мы должны возбуждать уголовное дело, как вы говорите? – на сонном лице полицейского появляется недовольная гримаса

– Повторяю, меня точно пытались отравить. Я увидела осадок на дне бокала, а потом вырубилась. Может, и были эти ваши действия совершены, я не знаю. Я хочу, чтобы у меня взяли кровь на анализ, – пытаюсь спокойно ответить я, не показывая нарастающего раздражения.

Когда умерла мать, я поняла, что в этом мире у меня осталась только я. Если не выжать педаль газа до упора, не доедешь, заглохнешь на проселочной дороге по уши в грязи. «Не сбрасывай скорость и ни в коем случае не останавливайся», – так когда-то говорил отец, когда мы катались на машине по окраине коттеджного поселка.

Участковый смотрит на меня исподлобья и начинает шуршать бумагами. Не каждому везет выходить на службу первого января, пока весь город отсыпается после шумного застолья. Но я провожу это утро не лучше него.

– Мне необходимо внести в протокол приметы подозреваемого. Как его зовут, Кирилл?

– Он представился так, – я делаю небольшую паузу и суровые глаза полицейского впиваются в меня. – Худощавое телосложение, примерно метр восемьдесят, русые волосы, очки, одет был в синий свитер.

– А что-нибудь примечательное? – язвительным тоном спрашивает он меня, не отрывая глаз от бумаги.

– Нервный тик, часто моргал, – задумываюсь на мгновение. – Ещё знаете, он странно произносит «Ш». Как-то свистяще.

Майор смотрит на меня, явно давая понять, что им это «обязательно поможет».

– Вы говорите, что проснулись в квартире нашего маньяка, а затем просто встали и вышли? Вы не видели его сегодня утром? И вы уверены насчет адреса? У нас в документах нет записи по указанному дому.

– Могу показать по карте, – я достаю телефон и мысленно рисую маршрут, по котором шла этим утром. – Дом должен быть тут. Я не сошла с ума. Он точно тут есть, – на месте дома «Кирилла» на Яндекс.Картах отмечен пустырь.

Полицейский щурится, всматриваясь в экран, и, удивленно подняв брови, откидывается на спинку стула.

– Там ЖК «Калининский» строят. Но дома ещё не сдали в эксплуатацию, – он скрещивает руки на груди. – Вы мне хотите сказать, что были в этом доме сегодня ночью?

Мне начинает казаться, что я совершаю большую ошибку, давая эти показания.

– Да.

– Квартира, в который вы были, вероятно принадлежит строительной компании, а никакому не Кириллу. Получается, вы незаконным образом проникли на территорию, напились там паленого шампанского и сейчас рассказываете какие-то сказки. Говорите, у вас украли все вещи, а это что? – полицейский указывает на мой телефон. – И почему господин Кирилл, который пил с вами из одной бутылки, как говорите, купленной в «Дикси», живет и здравствует.

– Я не знаю, что с ним. Всё, что мне известно, написано на бумажке.

– Дача ложных показаний – это уголовное преступление. Последний шанс. Вы уверены, что хотите, чтобы мы провели проверку?

– Да, – отвечаю я, глядя ему в глаза.

Из участка меня направляют в больницу. Весь день меня преследует череда недовольных угрюмых людей, которым по долгу службы пришлось работать первого января. Город, погруженный в сонную дрему, еле передвигает маленькими ленивыми ножками. Единственный день в году Москва не утопает в суете и бесконечном шуме толпы.

В больнице медсестра, оторвавшись от, наверное, десятой чайной церемонии за утро, не торопясь распаковывает пробирки и молча втыкает иглу мне в локтевую тонкую вену. – Разжимайте кулачок, – командует она и, после проведенных манипуляций, записывает что-то в журнал, вздыхая.

Следуя в гинекологическое отделение, я замечаю длинную очередь в травматологию, откуда доносятся истошные крики. – У нас тут аншлаг! Устраивали ночью прыжки в снег с балкона, – задорно говорит мне акушерка, несущая тяжелый бикс. В ответ я выдавливаю улыбку и ускоряю шаг, чтобы побыстрее оказаться в другом конце коридора. Нерешительно постучав в дверь кабинета, я слышу громкое и четкое «войдите». За столом сидит тучная женщина лет шестидесяти с короткой стрижкой и разглядывает бумажку через очки на цепочке.

– Я вас слушаю, – обращается ко мне врач, окинув меня взглядом с ног до головы.

– Меня к вам из полиции отправили.

– Господь с тобой. Год только начался, а уже из участка приходят. Ну, садись, садись. Давай направление свое. Я сейчас только открою форму, и мы всё начнем. Погоди, дочка, – женщина начала щелкать мышкой. – Регина Васильевна Полевая, – произносит она через пару минут кропотливого набора моего имени на клавиатуре одним пальцев. – Вы у нас не здешняя. Ну, ничего. Итак, дата, время и место совершения действий сексуального характера.

– Я точно вам не скажу.

– Так, использовался ли презерватив при контакте?

– Я, собственно говоря, не знаю, был ли контакт. Мне сюда отправили, чтобы как раз и узнать.

– Узнать? – женщина сняла очки и повесила их на шею, а затем резко встала из-за компьютера, обрадовавшись, что ей больше не придется мучиться с заполнением формы. – Раздевайтесь и узнаем.

Доктор жестом приглашает меня присесть на гинекологическое кресло. От холода моя кожа покрывается мурашками. Я изо всех сил пытаюсь растянуть свитер, чтобы прикрыться, взобравшись на это орудие пыток. Когда врач начинает осмотр, меня то бросает в жар от стыда, то немеют ноги от предвкушения того, что я могу сейчас узнать. Хочется закрыть уши и ничего не слышать. Уехать из этой чужой Москвы обратно к себе домой и никогда не вспоминать, как я провела этот Новый год. Пытаюсь воссоздать по крупицам лицо Кирилла, которого я считала вчера своим спасителем. Неужели он способен на такие гнусности?

– Можете одеваться. Что могу сказать, – врач делает паузу и садится обратно за стол, скрывшись за горой медицинских карточек, а меня потряхивает от ожидания. – Повреждений ни внешних, ни внутренних не обнаружено. Я, конечно, взяла соскоб, но с большой вероятностью всё с ним будет в порядке. Есть, конечно, небольшая эрозия, но это к преступлениям на сексуальной почве не относится. Будьте спокойны, – быстро написав что-то на серой бумажке, она протягивает её мне.

Выйдя из обшарпанного здания больницы, я ощущаю вновь подступающую тошноту, на этот раз от голода. Из-за своих путешествий по полицейским участкам, я совершенно закрутилась и напрочь забыла хоть что-нибудь съесть за весь день. Город так и не ожил. Ударили морозы и даже праздно гуляющих веселых людей не часто встретишь на улице. Лишь одинокие курьеры, растирая замерзшие уши, плетутся по заснеженному тротуару. Ощущаю себя одиноко, как никогда. Звоню тете и вру про то, что рюкзак вернули в полиции. Она снова приглашает к себе, и я снова соглашаюсь. Хотя все знаки судьбы говорят, что изначально с самого начала это была плохая затея. На сей раз держу рюкзак крепко всеми руками и зубами, постоянно оборачиваясь по сторонам.

Воспоминания о вчерашнем дне сохранились только фрагментами. Конфеты. След от рюкзака. Запотевшие очки Кирилла. Жесткая имитированная икра. Стулья в пленке. Было ли со мной это всё в реальности? Или шампанское было действительно просроченным, и вся эта гадость мне просто приснилась. Хотя мне давно ничего не снится, даже при высокой температуре. От полного шока во вчерашнем кошмаре я не узнала об этом парне ничего. Ни фамилию, ни профессию, ни его любимый цвет, ни где он учился в начальной школе. Про это же спрашивают при встрече с незнакомцем? В моей жизни не было свидания более странного. А хожу я на них немало. Потреблять пачками автобиографии парней с «Тиндера» – мой личный способ пережить горе.

До автобуса вновь остаётся полчаса, но опыт меня ничему не учит. Мне хочется взглянуть на дом Кирилла издалека, чтобы убедиться, что хотя бы он реален. Уже стемнело и выпал свежий снег, который громко хрустит под ботинками. Я слышу каждый свой шаг, уносящий меня от вокзальной стоянки всё дальше. На табличке было написано «Пролетарская», хоть бы не заплутать в этих переулках. Но я сразу его узнаю, этот дом. Ни в одном из окон не горит свет, если бы не фонари, весь квартирный блок слился бы с черным небом. Как я только могла не заметить этого вчера?

Автобус уносит меня в Долгопрудный, подальше от этой странной улицы, странного дома, просроченного шампанского и моего воображаемого дружелюбного врага. Тетя плачет, когда видит меня на пороге. «Вылитая мать», – говорит она, как я и предсказывала. Мы смотрим весь вечер повтор «Голубого огонька», а я стараюсь наесться на год вперед.

Брат подкрадывается ко мне, молча всучивает сверток и, заливаясь смехом, скачет обратно к себе в комнату. – Антоша, ну кто так дарит подарки, – кричит ему вслед тетя Наташа. Я поворачиваюсь к ней и мямлю:– Спасибо. Мне становится жутко неловко, что я так и не принесла чего-нибудь к столу. От негодования чертыхаюсь про себя. В оберточной бумаге с блестящими снежинками завернут ежедневник. С толстой обложкой, похожий на те, что мать мне дарила каждый год.

Концерт по телевизору заканчивается. Включаются новости. Ведущая тараторит с экрана:

– Найденные рыбаками в Можайском водохранилище останки предположительно принадлежат мужчине лет двадцати пяти. Как сообщают эксперты, из-за того, что тело около года находилось в воде, процесс разложения привел к естественному отсечению. Личность все ещё устанавливается.

– Зачем они такие страсти первого января показывают? – возмущается тетя и качает головой.

Я ухожу в кухню, чтобы собраться с мыслями в тишине и что-то записать в новый дневник. Наконец-то у меня есть время, чтобы обработать всё то, что произошло со мной за этот день.