– Куда ты пойдёшь? Ты у нас уважаемый специалист, а кому ты там будешь нужен? – Колпак выплюнул косточку финика в ведро. – Тебя здесь ценят.
– Переделайте распоряжение сегодня, – сказал Великанов. – Начальство ждёт.
– Не гони, – Колпак смотрел на Кирилла. – Просто имя другое вставь, это ж две минуты.
– А сейф где я возьму?
– Заявку напишем в тыл, дадут тебе этот сейф, проблема что ли?
В половину девятого охранник делал обход и с удивлением обнаружил свет в одном из отделов. Там сидели два молодых человека.
– Что вы, парни, домой не идёте? – поинтересовался охранник.
Кирилл и Сашка одновременно взглянули на часы. Весь вечер они занимались тем, что вносили в программу данные людей и печатали паспорта. Они напечатали много паспортов и завтра им нужно будет допечатать совсем чуть-чуть.
– Пойдём уже домой, – сказал Сашка…
…Глотнув свежего воздуха, Кирилл почувствовал себя живым, настоящим, где-то глубоко внутри шевельнулась гордость за проделанную сегодня работу. Сейчас он был специалистом, который способен решать рабочие задачи и без которого весь процесс встанет. Он был встроен в целую систему (очень важную систему) и от своей закреплённости, устойчивости и неизменности испытывал глубокое удовлетворение, он мог говорить о себе как о специалисте и не испытывать при этом сожаление – ведь сделано много и сделано им самим. Он не даром ест свой хлеб. Кирилл увидел Великанова, тяжко ковыляющего через парк, и подумал о том, как живёт этот человек: слепо и бездумно, зная о себе лишь то, что он одно из полицейских званий? или он судит о себе как о чём-то большем, чем звание? Ну нет: в глазах цвета полицейского кителя Кирилл не видел ни малейшего проблеска рефлексии, и это навевало его на размышления: «А как живу я сам?»
Кирилл перед лицом одиночества
Оскудение разума и духовной жизни тревожило Кирилла уже давно. Никакие парадоксальные, абсурдные мысли больше не приходили ему в голову. Мысль его стала отчётливой и логичной, выверенной и заточенной под определённую цель – исполнение должностных обязанностей и выживание. Его духовные потребности отцвели, а прежние плоды их безвозвратно сгнили. Гниль наполнила сердце. Из гнили родилось то единственное, чем Кирилл был способен заполнить свободные минуты – скудная жратва и просмотр порнороликов. Каждый вечер – сначала жратва, потом порно. И каждый вечер за стеной в чужой квартире плакал ребёнок, плакал в те самые минуты, когда Кирилл вожделел очередную виртуальную фантазию.
К концу рабочего дня физическая усталость сковывала и тело и разум, и если когда-то Кирилл перед сном способен был почитать книгу, то теперь несколько страниц текста вгоняли его в сон. Вдохновение умерло. Умерло желание созидать. Знания о прочитанном, гуманитарные и технические знания, и без того скудное знание английского и немецкого языков, заученные ещё в школе стихи, всё о чём он думал и размышлял, весь тот опыт который он осмыслил почти за тридцать лет жизни – целые пласты духовного труда оказались погребены под завалами должности, обязанностей и всепоглощающей ответственности. Он мог проснуться среди ночи и думать о том как настроить печать непослушного принтера или как успеть напечатать побольше паспортов. Утром ему казалось, что весь прошлый вечер приснился или существовал в его воображении, а потом он понимал, что это была действительность, но действительность как будто бы не его собственная, действительность, в которой был он и одновременно не он, а иной безликий человек. Он просыпался с ненавистью к себе. Пока ехал в троллейбусе, испытывал ненависть к себе. Вечером он ненавидел себя, когда мастурбировал и слышал плач ребёнка за стеной.
В какой-то момент он понял, что безмерно одинок. Конечно у него были друзья. Конечно все они общались друг с другом. Их встречи были редки, но у каждого под рукой имелся телефон с мессенджерами и социальными сетями. Кирилл отправлял сообщения и ему писали сообщения, он мог переписываться с кем-то хоть целый день, занимаясь повседневной рутиной, и однажды, в одно суетливое воскресенье, он вдруг осознал, что за выходные не произнёс вслух ни одного слова. За все два дня практически не разомкнул уст – какое удовлетворение в том, чтобы бросить курьеру за доставку «спасибо»? Такое «спасибо» мигом выветрится из разума и не оставит на душе никаких следов. Он не слышал собственный голос, не слышал голосов друзей, он провёл выходные в чудовищном и могильном молчании, проваливаясь в бездонную яму одиночества.
Время шло неумолимо, разум ветшал, тело обрастало жирком. Порой на Кирилла накатывали родительские чувства, детский розовый велосипед, детский комбинезончик или даже слово «рукавички» могли пробудить в нём что-то доброе и нежное. Какого это – смотреть на ребёнка глазами отца? Суждено ли ему узнать? И не всегда за стенкой раздавался детский плачь, иногда там слышался и смех – и родителей и ребёнка, настоящий живой человеческий смех, и Кирилл, измочаленный после работы, перелистывая порносайты, думал о том, на что, чёрт возьми, он тратит свою жизнь. Он бы мог попытаться что-то изменить, но он боялся потерять работу. Боялся остаться ни с чем, боялся быть никем. В отделе загранпаспортов в нём нуждались, он действительно во многом разбирался и умел чинить разную технику. Его ценность как специалиста повышалась в геометрической прогрессии, его навыки и знания росли день ото дня – Колпаку уже не требовалось вызванивать Великанова по малейшему поводу. Кирилл испытывал какое-то мазохистское удовольствие, когда на него навешивали одну задачу за другой, пусть он и не обязан был отвечать за их выполнение: «да, вот такой я ценный кадр, и что вы тут все будете без меня делать?»
Важность себя самого, ценность себя как укоренившейся в определённой нише личности создали вокруг Кирилла будто бы непробиваемую скорлупу – то, что было внутри скорлупы (его работа и повседневное существование) отделялось от хаоса буйной и непонятной жизни. В той узкой нише, куда волею судьбы его занесло, Кирилл чувствовал себя вполне комфортно. Печатать паспорта, настраивать компьютеры, пересматривать порно вечерами – стало таким привычным. Он как бы превращался в памятник самому себе – во что-то застывшее и заплесневевшее. И тем сильнее был страх ненужности и неопределённости, страх перед спонтанностью и стихийностью, страх обесценить собственное существование.
Временами, правда, он удручённо думал о том, что живёт, как и его коллеги – словно ничто никогда с ним не произойдёт, живёт с мещанской тупостью и слепотой. Направляясь на остановку после трудового дня, Кирилл проходил мимо шиномонтажки и часто оттуда выходил его бывший одноклассник – весь потный, с потной нестриженой бородой, с грязными руками, он открывал банку газировки и залпом её выпивал. Кирилл и одноклассник встречались взглядами, но никогда не здоровались. Кирилл в такие моменты размышлял: «Как мы с ним похожи, хотя и занимаемся разным делом. А не будь у меня и этого дела, то что скажут одноклассники, знакомые, родители да и просто чужие люди?» Он хотел, чтобы другие видели в нём что-то, какую-нибудь вещь, какой-нибудь памятник.
Но чем такая жизнь могла закончиться? Кирилла ждала старость, этот унылый безнадёжный тупик, и кем он будет в этом тупике, если сейчас лишится своей ценности? Будет доживать в убогой нищете – никем, никак себя не реализовав, не утвердив себя в этом мире прежде, чем уйти в иной. Или он состоится на этой работе (или на любой другой) как специалист, реализует себя в профессии, может даже займёт место какого-нибудь начальника и отпуск станет проводить в санатории, поедая финики. Скорее всего случится так, что в лет эдак в пятьдесят он обнаружит себя безнадёжно запутавшимся в паутине мещанства, потребления и отчаяния. При любом выборе его ждали либо руины того, что он из себя сделает, либо беспредельная всепожирающая пустота. Страхи терзали его. Кирилл старался закрывать на них глаза. Так было комфортнее. Бесконечный круг самоистязания подменялся простой мыслью, что жизнь, какой бы она не была, всё-таки продолжается. Каждое рабочее утро он выходил на остановку и видел знакомые чужие лица, садился в один и тот же троллейбус и ехал и ехал, ехал и ехал…
Мрак…
В отдел зашёл высокий мужчина в полицейской форме и начал рассматривать потолок. Он был таким высоким, что, встав на цыпочки, снял оранжевую заглушку с пожарной сигнализации.
– Вам что нужно? – спросила Эдуардовна.
– Инспекция по пожарной безопасности.
– Вы нам почините бесперебойники?
– Я? – удивился инспектор.
– У нас тут всё скоро перегорит!
– Ирина Эдуардовна, ну что вы драматизируете, – сказал Колпак и повернулся к инспектору. – Вы располагайтесь.
– Я постою. У вас с пожарной сигнализации до сих пор не снята заводская заглушка.
– А мы не знали, что её снимать надо.
– Но вы же видите, что сигнализация у вас закрыта.
– Да мы не знали. Нам, честно, никто ничего не говорил.
Инспектор, вставая на цыпочки, взялся снимать заглушки. Колпак спросил:
– Вам может стул дать?
– Спасибо, я закончил.
Школярские оправдания Колпака вызвали у Кирилла возмущение. Вот что после таких заявлений проверяющий подумает об их отделе? Кирилл инстинктивно захотел продемонстрировать своё трудолюбие и, делая вид будто не обращает на проверку внимание, и вместе с тем с огромной важностью, вносил данные в программу, а когда закончил, вставил паспорт в щель принтера и нажал «печать». Гордый напечатанным паспортом, он полюбовался его красотой и отправил в стопку отработанных. Показным усердием он надеялся реабилитировать отдел в глазах инспектора. Инспектор тем временем вносил пометки в свои записи:
– Огнетушитель – есть. Пожарный выход – есть. Открывается? Открывается.
– Всё у нас работает, всё открывается, – Колпак даже выглянул через пожарный выход. – Вот тут лестница, смотрите.
– Прекрасно. Мне нужно попасть в вашу серверную.
При слове «серверная» Кирилл отвлёкся и нажал «печать», не заполнив полностью данные в программе. Принтер втянул в себя паспорт – вышел брак. Кирилл дрожащей рукой извлёк бракованный паспорт и сосредоточил внимание на инспекторе.
– Кирилл, – сказал Колпак, – покажи серверную товарищу. – Потом шепнул ему на ухо. – Только потише будь с ним.
Кирилл позабыл о своём показном усердии. Лезвие ответственности медленно подступало к его горлу. Острое лезвие, которое не торопится вонзаться, оно висит в нескольких миллиметрах – и в этом весь его ужас. Ужас незнания – когда оно воткнётся и воткнётся ли вообще или будет угрожать постоянно. Для Кирилла оно было сейчас очень и очень близко.
– Ага, – инспектор рассматривал серверную. – Кто ответственный за неё?
– Ну я.
Инспектор длинной рукой снял заглушку с сигнализации.
– Так будет лучше. А эти доски вам зачем?
– Без понятия.
Завёрнутые в полиэтилен доски так и лежали никому ненужные и всеми позабытые.
– Вы отвечаете за серверную и не знаете, что у вас в ней лежит? Ну хорошо.
Лезвие было совсем близко. Вот-вот могли наступить последствия – такие же ужасные из-за своей неопределённости и неясности. Увольнение? Лишение премии? Или, что страшнее всего, потеря своей ценности?
В серверную ворвался противный громкий писк. Инспектор приподнял бровь:
– Это так бесперебойники у вас кричат? Не дело, конечно, не дело.
Они вернулись в отдел, инспектор сказал Колпаку:
– Рапорт я составлю, вы с ним ознакомитесь. Главное – доски из серверной уберите. Других крупных замечаний у меня нет.
– Уберём, – ответил Колпак. – Это после ремонта осталось, мы без понятия куда их можно перенести. Но уберём, естественно.
У Кирилла отлегло от сердца. Лезвие исчезло, стало проще дышать. Он собрался вернуться к печати паспортов, тем более что Сашка ушёл в отпуск, и ему нужно было постараться побыстрее напечатать свою часть, чтобы не оставаться до ночи.
Совершенно неожиданно в отдел вошёл мужчина в деловом костюме да ещё и при галстуке, в руках он держал чёрный кейс. Он вошёл уверенно, как если бы намеревался проводить обыск. Должно быть, сейчас он предъявит очень важную красную корочку. Позади незнакомца с недоброй гримасой на лице показался Великанов.
…сгущается
Великанов сказал:
– Прибыл сотрудник ФСБ с проверкой…
– Соблюдения правил информационной безопасности, – продолжил мужчина. – Доступ к серверной можно?
Лезвие вернулось, оно было у самого горла. Достаточно, схватившись за рукоятку, одним небольшим движением нанести жестокую рану, и вопрос был лишь в том, кто сделает это первым – Великанов или проверяющий. Проверяющий выглядел бесстрастно, однако в его облике проглядывала та хитрая настороженность, готовая в любой миг проявить разного рода психологические уловки. Великанов выглядел, как и всегда – большим обиженным ребёнком. Он всунул проверяющему какую-то бумажку:
– Пожалуйста, распоряжение о назначении ответственного, – При этом он не посмотрел на Кирилла.
– Мне нужны ещё будут документы о закупках оборудования и приказы о согласовании. Сейчас пойдёмте посмотрим, что там у вас.
Великанов впился в Кирилла ненавидящим взглядом:
– Ты идёшь?
Проверяющий отвлёкся от чтения распоряжения:
– Это вы Кирилл Викторович?
– Угу, – отозвалось нерешительным звуком.
Когда Кирилл отпер серверную, проверяющий спросил:
– У вас ключи должны храниться в сейфе, но сейфа я не видел.
– Нет сейфа.
– Нет?
– Его физически нет.
– Физически нет? А журнал посещений?
Кирилл показал ему журнал. Хотя последствия ещё не наступили, Кирилл чувствовал какую-то невнятную вину. Как если бы вина была в нём заложена заранее и Колпаком, и Великановым, и всем коллективом. Вина за то, что он не такой, каким его должны были сделать эти люди в отделе. Как будто каждый из них имел право схватится за рукоятку лезвия и нанести удар.
Проверяющий сфотографировал на телефон серверные стойки и доски на полу. Кирилл надеялся отделаться малой кровью: ну выдадут им рано или поздно этот несчастный сейф, сложит он туда все необходимые ключи, тем более он сейчас покажет письмо с заявкой, а с досками вопрос и так практически решён.
– Ничего постороннего в серверной не должно находится, – сказал мужчина. – Пойдёмте обратно.
В отделе их встретил Колпак с улыбкой – настолько лицемерной, что Кирилла передёрнуло.
– У нас всё плохо? – улыбался Колпак. В его интонации не было ни капли беспокойства.
– Не знаю, – ответил проверяющий. Он посмотрел на экран ноутбука, и вся его бесстрастность слетела к чёртовой матери. Он вылупился на увиденное и проговорил с неистовым возмущением:
– Почему у вас на ведомственном ноутбуке установлена иностранная операционная система?
Никто не решился ему ответить.
– Вы под суд хотите?
У Кирилла разболелось сердце. Он ни о чём не думал, он просто стоял. Проверяющий пододвинул к себе стул:
– Дайте я сяду.
И в ту же секунду как он взялся за телефон, чтобы сделать снимок, оглушительно запищали бесперебойники, экраны ноутбуков вспыхнули белым светом, что-то громко щёлкнуло и электричество погасло – полностью. В темноте раздался голос Колпака:
– Кирилл, посмотри что там в щитке. Опять, наверно, предохранитель выбило.
Интерлюдия № 2
Встреча с Евгенией обошлась Кириллу в пять тысяч рублей. Молодая милая девушка, излишне на взгляд Кирилла деловитая для такой сферы, встретила его в нижнем белье. Рассматривая гостя, наблюдая за ним, она курила айкос. В её квартире пахло благовониями. Где-то под кроватью царапал коготками котёнок. Перед началом Евгения сказала:
– Трусы на тумбочку клади, не оставляй на полу, а то котёнок утащит. Один уже без трусов ушёл.
Она поманила котёнка и ласково прижала к себе, потом отпустила в коридор.
– Беги отсюда, тут восемнадцать плюс.
Кириллу девушка не очень понравилась, она была слишком худой, на фото этого не было заметно.
