Ж. Тоннер "Тайная сила, или Король воров. Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»"

Он позвонил дрожащей рукой один раз… два раза… три… четыре раза…

И только после пятого звонка дю Кудрей, наконец, явился.

– Чёрт возьми!.. Вы глухой, дю Кудрей? Я вам звоню целый час!.. Не попал ли к вам каким-либо образом мой нож?

– Ваш нож, ваше преосвященство? Нет, но… Вы меня извините, что я так опоздал… Потому…

– Почему?

– Непостижимо!.. Представьте себе, монсеньор, не прошло десяти минут, как ваше преосвященство позвали меня проводить ле Борньо, я перед тем смотрел, который час и…

– И что же?

– Часы пропали.

– Пропали?

– Пропали!

Не обращая внимания на печальную физиономию секретаря, Дюбуа вдруг расхохотался:

– Ха-ха-ха! Бедный дю Кудрей, – вскричал он. – Я опасаюсь, что мой первый опыт над отдельной полицией был неудачным.

– Что вы хотите сказать, ваше преосвященство?

– Я хочу сказать, что в эту минуту мой нож и ваши часы уже далеко… бегут вместе с ле Борньо.

– Как, ваше преосвященство, вы подозреваете?..

– Я не подозреваю, чёрт возьми! Я уверен, после всего случившегося, что ле Борньо такой же агент полиции, как вы или я… И то под видом осведомителя, рекомендованного господином д‘Аржансоном. Он один из тех, которых осведомитель должны поймать… и которых они не ловят потому, что они помогают друг другу: это вор из шайки Картуша!.. А может быть сам Картуш!.. Кто знает!.. Он такой дерзкий, что подобный поступок с его стороны меня не удивит! Проститесь с вашими часами, дю Кудрей, как я простился с ножом! Мы их больше не увидим!.. Ха-ха-ха! Их забрал Картуш, и он их уже не вернет!..

Господин ле Борньо

Угадал Дюбуа? Действительно ле Борньо, рекомендованный ему д‘Аржансоном, был почетным членом шайки Картуша? Может быть это был сам Картуш?

Если хотите, мы постараемся выяснить это, последовав за ле Борньо, после ухода его из дворца регента.

Во всяком случае ле Борньо имел причины, не спрашивая отчета о таком постыдном для него отказе от места, скорее выйти из кабинета министра; он слетел с лестницы и, очутившись на внутреннем дворе, велел открыть калитку, выходящую на улицу Сент-Оноре, и выскочил оттуда, как птица, воспользовавшаяся благоприятным случаем, чтобы вылететь из клетки.

Выйдя из дворца, ле Борньо сразу же успокоился при виде шумящей на площади толпы и оперевшись на какую-то лавочку начал размышлять.

Какая-то женщина, незаметно для ле Борньо, проскользнула к нему и сказала вполголоса:

– Может тебе нужны носилки? Они стоят на углу улицы Фруа-Манто.

Это была высокая, полная, свежая брюнетка, лет двадцати шести. Она держала в руках корзину, с яблоками и грушами.

При первых словах этой женщины ле Борньо радостно удивился.

– Это ты, Жанетон! – сказал он.

– Да, я. Это тебя удивляет? Ты знаешь, что я не могу успокоиться, когда ты бываешь у аббата Дюбуа. Этот выскочка, говорят, очень хитер!.. И тебе однажды, пожалуй, придется раскаяться за твое отношение к нему!

– Люблю обыграть хитрых! Но все-таки прекрасно, что тебе пришла в голову мысль запастись носилками, Жанетон! Наши носилки? И с нашими людьми?

– Конечно! Патопон и Тет де Мутон.

– Передай, чтоб они подошли ближе.

Жанетон, так звали высокую брюнетку, поставила на мостовую корзину с фруктами и повернула голову к улице Фруа-Манто, – это, видимо, был условный знак, потому что два человека тотчас же подняли носилки, направились к тому месту, где стоял ле Борньо.

– Это не все, – сказал он, нагнувшись к корзине, будто перебирая яблоки. – Мне еще нужна одна услуга от тебя, Жанетон!..

– Все, что хочешь, – быстро проговорила высокая брюнетка. – Что такое?

– Я направлюсь на набережную Театен, в особняк графа де Горна. Ты знаешь, где это?

– Да, рядом с домом твоих друзей, Жака Фойоля и аббата Морина.

Ле Борньо улыбнулся.

– Рядом с домом моих друзей, – повторил он. – После встречи у графа де Горна мне хочется зайти к моим друзьям… Но для этого, ты понимаешь?..

– Поняла.

– Ну?

– Говорю тебе, я поняла! Не беспокойся! Когда ты выйдешь, прикажи только Патопону и Тет де Мутону ждать тебя где-нибудь с носилками… Все будет готово.

Ле Борньо выпустил яблоко, которое он делал вид что рассматривает и пожал руку высокой брюнетке.

– Действительно, ты также умна, как и хороша, Жанетон! Если бы мы были в укромном месте, я бы тебя расцеловал за твои труды!

– Это можно будущей ночью, у меня.

– Будущей, ночью, не рассчитывай, моя дорогая! У меня есть работа на всю ночь!..

– Опять! И где?

– Я тебе расскажу сегодня вечером за ужином. А теперь спрячь эти безделушки, они мне мешают. Если которая-нибудь из них тебе понравится, я тебе ее дарю, слышишь? Безделушки, стесняющие ле Борньо, были золотой нож его преосвященства первого министра и прелестные золотые часы его секретаря, де Кудрея.

Обе вещи, как бы по волшебству исчезли в бесконечных карманах высокой брюнетки.

– Когда вам будет угодно сегодня отужинать?

Перед ле Борньо остановились носилки.

– В семь часов, у тебя, Жанетон! – сказал он тихо и громко добавил, садясь в носилки.

– Слишком, дорого, моя милая слишком дорого!

***

Ле Борньо, опасаясь нескромных глаз и ушей, указал носильщикам направление, по которому они должны были идти, но когда они прошли несколько шагов, он выглянул и сменил направление. Отправляясь с площади Пале-Рояль в половине первого, ле Борньо был на набережной Театен, перед особняком графа де Горна, ровно в час, – люди, исполнявшие должность животных, ходили быстро.

Ле Борньо не сомневался, что это было не лучшее время, чтобы видеть графа. Хотя он скрыл от Дюбуа часть поступков молодого немецкого принца, за которым ему поручено было наблюдать, но все-таки он сказал верно, что граф обычно гулял после завтрака.

Картуш. Гравюра XVIII века. Автор неизвестен

Когда необходимо видеть какую-нибудь личность, не обращая ни на что внимания, решаются, может быть, на бесполезную попытку. Но ле Борньо в этом случае надеялся на свою звезду, которая с некоторых пор была к нему очень благосклонна. Может быть граф еще не ушел.

Быстро переговорив быстро, с Потопоном и Тет де Мутоном, удалившимися вместе с носилками, ле Борньо вошел в особняк и, обращаясь к привратнику, спросил его:

– Дома ли граф де Горн и можно его видеть?

Привратник, великан, метр восемьдесят, молча смотрел на маленького кривого человека, чисто, но скромно одетого, который, вероятно, наивно полагал, что достаточно явиться в дом знатного лица, чтобы тотчас же быть принятым.

Но вот в глазах маленького человечка блеснула молния и невольно заставила великана вздрогнуть.

– Вы не слыхали, мой друг? – хрипящим голосом сказал ле Борньо. – Я вас спросил: «дома ли граф де Горн и можно ли его видеть?»

– Граф де Горн у себя, – отвечал привратник, – но…

– Судя по моей внешности, вы думаете, что он не хочет меня принять, не правда ли? Вы ошибаетесь. Передайте это графу, и вы увидите, что не всегда можно судить о людях по внешности!

Он подал привратнику сложенную и запечатанную записку, содержавшую несколько слов, которые ле Борньо, на всякий случай, набросал во время своего путешествия с площади Пале-Рояль на набережную Театен.

Раздавленный тоном маленького человечка, великан взял записку и позвал лакея, появившегося на лестнице, передал ему записку для графа.

Не прошло и пяти минут, как лакей вернулся и обратился к ле Борньо:

– Не угодно ли вам проследовать за мной, граф вас ждет.

***

Давайте немного опередим ле Борньо и сперва познакомимся с интереснейшей личностью из этой истории – с графом Антуаном де Горном и с женщиной, одной из тех, кто запятнан вечным презрением из-за своих бесчисленных падений, но несмотря на это, сумела доказать, что как бы человек не был порочен, он может подняться, услыхав голос сердца. Это была: Мари-Модлен де Коскайр де ля Вьевиль де Кермориаль, маркиза де Парабер.

Громкое имя для недостойной личности.

Но так как во Франции особенно во времена монархии имя знатных вельмож и знатных дам удерживало их от падения, так во время регентства и во время царствования Людовика XV, напротив, вся знать старалась и, казалось, хотела перещеголять друг друга своими пороками – развратом. В особенности регентство стало роковой эпохой для подвигов начальника воров. Филипп Орлеанский, человек безнравственный и бесчестный, во главе страны!.. Филипп Орлеанский – регент Франции!.. Дюбуа, аббат Дюбуа – первый министр!.. «Так было написано!» – как говорят мусульмане. Двор погрузился в пороки, а город в беззаконие.

Граф де Горн, вопреки своим привычкам, был дома. Маркиза де Парабер, узнав от посыльных, что ее любовник не придет к ней, бросилась к нему и в двенадцать часов уже была на набережной Театен. Она его любила, как уверяла своих друзей, – «больше, чем она когда-либо любила… того, кого она любила больше всех».

Эту оценку трудно правильно оценить, потому, что, когда маркиза де Парабер стала любовницей графа де Горна, ей было тридцать лет и, если верить скандальной хронике, у неё к этому времени было столько же тайных связей.

Граф любил маркизу страстно, как двадцатидвухлетний молодой человек может любить тридцатилетнюю женщину, которая кроме красоты, обладала грацией, умом и изяществом. Как человек, который, несмотря на свою молодость, уже успел многое пережить, и жаждал наслаждений, в которых ему так долго отказывали.

Любовь – искусный доктор. Не прошло четверти часа, как приехала маркиза де Парабер, и мигрень, на которую жаловался Антуан де Горн, сразу же прошла.

В то время, как мы проникли в комнату наших героев, они завершали утренний прием пищи. Завтрак был подан в спальне графа. Маркиза сидела рядом с ним.

– Лакомка! – весело сказала она, вытирая ему губы, кончиком тонкой салфетки. – Надеюсь, вы уже успели утолить свой голод?

– Не совсем!.. – возразил он.

– Еще!..

– Я все еще жду твоих поцелуев!

Она улыбнулась. Такой аппетит не извинителен. И она позволила его удовлетворить.

Он держал ее в своих объятиях. Её чудная голова лежала у него на груди.

Вдруг он отстранил ее, встал, подошел к камину и взял календарь.

– Что это такое? – спросила она, следя за ним глазами. – О чем вы думаете?

– Я думаю, что сегодня 20-е сентября, – сообщил он, задумчиво возвращаясь на свое место. – Ровно год тому назад, я убежал из тюрьмы замка де Верт, убив своих сторожей.

– Я рада… что у вас хватило мужества и ловкости вырваться из несправедливого и жестокого заточения!.. На настоящее слишком хорошо, зачем же вспоминать о печальном прошлом?

– Вы правы. Простите меня Мадлен. Рядом с вами я должен думать только об одном. Но вы знаете, это не моя вина… Я не всегда могу совладать с собой. Когда человек сходит с ума в нем навсегда, что-то такое остается.

Действительно, Антуан де Горн шесть месяцев был сумасшедшим и, как он сказал, в нем что-то такое осталось. Посреди разговора он вдруг обрывал себя и начинал говорить о совершенно других вещах. Маркиза де Парабер часто замечала, что из-за пустяков, при каком-нибудь воспоминании, кровь бросалась ему в голову и все путала.

– Что касается сумасшествия, – сказала маркиза, взяв руки своего любовника и смотря на него с нежностью, – я признаю и разделяю только одно… сумасшествие от любви!

Он снова горячо обнял ее.

– Так ты меня любишь, Мадлен! – сказал Антуан де Горн.

– А ты?