Ж. Тоннер "Тайная сила, или Король воров. Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»"

– Но, мой друг, – прервал аббат, улыбаясь, в свою очередь, – есть люди, которые стараются найти дурное там, где его нет!.. Где его не может быть!

– Из-за этих людей, вам будет хуже всех, но мне, к сожалению, придется покорится!

На протяжении четырех лет ничто не нарушало спокойствия наших друзей. Ничто не потрясло их счастья!

Они наняли служанку, так как это было необходимо при двух хозяйствах, и были ею очень довольны. Гильомета была британка, немолодая уже, но трудолюбивая, проворная и чистоплотная, хорошо шила и недурно варила.

Аббат заботился о процветании её последнего качества. Он любил хорошую готовку, из-за чего у него сначала и были небольшие прения с Женевьевой Фойоль.

Бесполезно экономная, Женевьева не допускала, чтобы можно было тратить много денег на изысканные кушанья и старые вина. Она всегда помнила аксиому: «Нужно есть, чтобы пить, а не жить, чтобы есть!..»

Но когда меню обеда, состоявшего из рыбы жареной, курицы, зелени и десерта, ей казалось слишком велико, она тихо ворчала: «Можно обойтись без рыбы».

– Добрая Женевьева, – говорил ей аббат, – я не скрываю, я люблю хороший обед и надеюсь, вы согласитесь об этом позаботиться. У вас три тысячи ливров в год, у меня – шесть тысяч. Отчего же нам не пожить хорошо с этими средствами; так как мы живем вместе, то и расходы у нас должны быть общие. Хороший аппетит не преступление!

– Конечно, не преступление… Но разве не предосудительно чересчур об этом заботиться? Наконец, мне кажется, религия осуждает обжорство! Религия и рассудок порицают обжорство в тех, кто этим злоупотребляет, мой друг. Кто делает из того страсть и жертвует всем: своими собственными интересами, своим здоровьем и своим состояниям! Но мы до этого не дошли, если мы хорошо завтракаем и обедаем, мы не отказываем в помощи несчастным. До сих пор мы не причинили вред ни нашим желудкам, ни нашим карманам! Не огорчайтесь, добрая Женевьева, что после дня, проведенного нами всеми в труде и заботах, у нас будет к обеду курица, рыба и несколько стаканов хорошего вина. Но если вы все-таки видите в этом грех, я беру его на себя!

Этот разговор с аббатом, окончательно убедил Женевьеву. Так что с этого времени, она не только не восставала против гастрономических склонностей своего друга, но даже поощряла их. Когда аббат забывал, она уже сама заказывала Гильомете какое-нибудь лакомство и приносила к обеду старого вина.

***

Все эти четыре года наши три друга прожили совершенно счастливо.

Жак в середине 1718 года, оставил Клода Жилле и стал работать в своей собственной мастерской. По советам Клода Жилле, он занялся пейзажем и два раза в неделю отправлялся в деревню или в лес вблизи Парижа и делал этюды с натуры.

Молодой художник гордился, когда по воскресеньям, в дни отдыха, в домике на набережной Театен, он показывал свои наброски для будущих картин, а аббат хвалил его, как знаток, мать просто верила в его крепнущий талант. Оба предсказывали ему блестящее будущее.

– Ты будешь великим живописцем, Жак! – говорил аббат Морен. – Ты будешь великий живописец!

– Жак! – повторила счастливая Женевьева. – Все будут дорожить твоими произведениями. Твое имя прославится, как имя великого художника. Тебе будут расточать почести. Ты заработаешь много денег.

Женевьева Фойоль, как коренная нормандка, считала, что лучшее следствие славы – деньги.

Жак улыбнулся.

– Да услышит вас Бог! – отвечал он, пожимая им руки. – Я буду великим живописцем! Но кому я буду этим обязан? Вам!.. Вам обоим!

– Прежде, всего аббату! – сказала Женевьева. – Скажу откровенно: я сначала не верила в твое призвание. Аббат мне сказал: «мальчик имеет склонность к живописи, надо его определить к живописцу».

– Это правда, я первый понял призвание Жака, – возразил аббат. – Но как мать, моя добрая Женевьева, вы имели полное право отвергнуть мои советы.

– Это было бы не хорошо, если бы я пошла против вас, когда вы были так уверены в его призвании!

– Все-таки Жак должен именно вас благодарить, что вы не помешали ему стать художником.

– Скорее он должен благодарить вас, что вы догадались; что он станет славным художником!

– Я должен благодарить вас обоих! Благодарить, любить и благословлять, как одного, так и другого. Только тогда это будет справедливо! – прервал Жак их спор.

Между обитателями домика на набережной Театен никогда не бывало других споров.

Но в один печальный день, гармония и счастье наших друзей едва не было уничтожено.

Жестокая смерть чуть не разлучила трех друзей.

Это случилось 15 января 1719 года. Накануне вечером Женевьева жаловалась на легкую боль в левом боку и в груди и кашляла два или три раза.

– Ничего, – сказала она, когда аббат и сын хотели послать за доктором. – Мне было холодно, когда я ходила на рынок с Гильометой, а теперь начинается насморк… В моей комнате затоплен камин, я пойду, лягу и посплю, а завтра мы забудем об этом.

Но Женевьева ошиблась.

Она не могла встать утром, проведя бессонную ночь: кашель усилился, дыхание сделалось трудней, и она совсем ослабла.

Аббат Морин часто слышал, как хвалили доктора, жившего на площади Сент-Андре, брата первого министра регента Венсена Дюбуа.

Жак побежал за ним.

Болезнь продолжалась долго. Напрасно доктор пытался ее приостановить, – она только развилась все сильней.

Наконец, однажды вечером, доктор радостно сказал Жаку и аббату:

– Ваша мать спасена.

Какая это была радость! Еще несколько минут тому назад они переживали за нее. Несмотря на успокоительные слова доктора, Женевьева Фойоль думала, что ей остается жить недолго и пожелала тайно переговорить с аббатом Морином, чтобы с помощью их доброго и достойного друга ей можно было предстать перед судом Всевышнего.

Выйдя из комнаты больной, аббат заметил на лице Жака почти печальное удивление, причиненное ему этим долгим и торжественным разговором.

– Ступай, Жак, обними свою мать, – сказал аббат с выражением такого энтузиазма и внутреннего восторга, что молодой человек был поражен. – Да сохранит Господь, твою обожаемую мать!

Но благодаря помощи Бога и доктора Венсена Дюбуа Женевьева была спасена.

Дружба аббата Морина с Женевьевой Фойоль, после её болезни, еще более укрепилась и стала еще нежней, внимательней.

Часто, очень часто с того дня, когда Женевьева целовала своего сына, аббат мельком глядел на нее и шептал со слезами в голосе.

– Чудная женщина! Чудная женщина!..

***

– Что случилось? – сказала Гильомета, увидав аббата Морина на пороге дома раньше обычного. – Господин аббат, ведь вы каждый день возвращаетесь в шесть часов вечера!

– Где Жак? – спросил он.

– В своей мастерской, – отвечала Гильомета.

– И Женевьева там?

– Да, господин аббат.

Аббат быстро поднялся по лестнице на второй этаж и тихо открыл дверь в мастерскую. Они не слышали, как он вошел и не заметили его. Аббат несколько секунд смотрел на них. Жак сидел у мольберта и рисовал, а его мать вязала у окна.

Когда его взгляд скользнул с молодого человека на его мать, он тихо прошептал:

– Чудная женщина! Чудная женщина!

Жак поднял глаза.

– Добрый друг! – воскликнул он.

– Господин аббат! – обрадовалась не менее Гильометы Женевьева.

– Да, это я, – сказал аббат, садясь в кресло, подвинутое ему Жаком. – Я сегодня изменил моим профессорским обязанностям ради вашего сына!

– Ради моего сына! – повторила Женевьева.

– Я обещался Жаку оказать небольшую услугу, а что обещано, нужно, исполнять, не правда ли? Итак, я исполнил свое обязательство и надеюсь, что Жак будет мной доволен! Хотя я еще не знаю о решении по делу, но не могу сдержаться, чтобы не рассказать обо всем Жаку. Вы думаете я неправ, Женевьева?

Женевьева ничего не поняла и молчала в ответ.

Жак понял и покраснел от удовольствия.

– Вам удалось, мой добрый друг? – сказал он.

– Да.

– Вы видели?

– Того кого нужно было увидеть. Конечно.

– И?..

– И мне обещали, что она будет завтра или послезавтра представлена на рассмотрение знаменитого светила.

– Какое счастье! Как вы любезны, мой добрый друг, и как я вам очень благодарен.

Жак обнял аббата.

– Вот в чем дело, – сказал Жак, становясь перед матерью на колени, – ты меня простишь, дорогая матушка, поскольку несколько часов у меня была тайна от тебя? Мой добрый друг просил не говорить тебе о важной для меня попытке, чтобы не огорчить тебя, если бы она не удалась. Ты помнишь пейзаж, который тебе так нравится – вид Сен-Клу, от которого еще вчера ты пришла в восторг?

Женевьева утвердительно кивнула головой.

– Да, помню, – ответила она. – Где же эта прелестная картина? Ты ее продал? Господин аббат нашел покупателя?

– Нет еще, – сказал аббат, – но есть надежда.

– Ты слышишь? – возразил Жак, обращаясь к матери, – есть надежда! Угадай, кто покупатель? Угадай!.. Нет, ты не угадаешь, я тебе лучше скажу: его королевское высочество герцог Орлеанский, монсеньор регент. Наш дорогой доктор и друг Венсен Дюбуа передал аббату Морину рекомендательное письмо к аббату Дюбуа, своему брату, первому министру регента. Мой друг отправился сегодня утром на прием, аббат Дюбуа его хорошо принял и обещал показать мою картину его королевскому величеству! Герцог Орлеанский любит живопись. Он ценитель и знаток. Если ему понравится мой «вид Сен-Клу», он, может быть, его купит. Но меня льстит не то, что я получу деньги, а то, что мое имя станет известно, когда эта картина будет куплена регентом, и у меня появится надежда, что я получу заказы при дворе… Что с тобой, дорогая матушка? Отчего ты так побледнела? Ты дрожишь, у тебя слезы на глазах?.. Что с тобой?

И правда, Женевьева задрожала, когда Жак назвал предполагаемого покупателя, и еще больше разволновалась, когда Жак рассказывал все подробности. Смертельная бледность покрыла её лицо, нервная дрожь пробежала по её телу и глаза наполнились слезами.

Она смотрела на Жака, беспокойно спрашивающего у неё об этом волнении, и не знала, что ему отвечать.

Аббат пришел к ней на помощь.

– А, я понимаю, что это значит, моя добрая Женевьева, – сказал он, наклонясь к ней, – вы испугались, что Жака позовут к регенту… В эту минуту у вас говорит сердце матери. Вы должны радоваться, что вашему сыну, начинающему художнику, открывается такая блестящая дорога. Вы боитесь, чтобы Жаку не повредил воздух, которым дышат в Пале-Рояле, вы страшитесь за неизбежные для него столкновения. Дорогая моя, есть много правды в том, что говорят о регенте, но есть много лжи. Во всяком случае, правда то, что он имеет вкус, этого никто не оспаривает, и он покровительствует искусству. Что же тут дурного, если у нашего Жака будет могущественный покровитель в лице его королевского высочества герцога Орлеанского. Вы боитесь, что его там удержат силой? Умная овечка не позволит волку себя похитить! Она знает, как вернуться в стадо. К тому же, как ни говорят о волке Филиппе Орлеанском, у него доброе благородное сердце и он может быть великодушен с овечкой. Я вас успокоил, моя добрая Женевьева. Вы не сердитесь на меня, что я способствовал тому, чтобы регент как-нибудь пригласил вашего сына во дворец и сказал бы, протянув ему руку: «У вас есть талант, молодой человек, я позабочусь о вашей будущности». Слезы полились из глаз Женевьевы, но она уже не дрожала, не бледнела и только улыбка играла на её лице.

– Я безумная, аббат, – отвечала она, – простите меня! Все, что вы ни сделаете – хорошо! Дай Бог, чтоб ваши надежды исполнились, и регент стал покровителем Жака!

Едва Женевьева закончила эту фразу, на пороге мастерской явилась Гильомета:

– Сударыня, мадемуазель Эдме стоит внизу и спрашивает: можете ли вы ее принять?

Маленькая торговка и маленький мельник

Эдме – молодая девушка, которую, как аббат Морин рассказывал аббату Дюбуа, Жак Фойоль и граф де Горн, шесть недель тому назад, спасли от нападения воров, когда она возвращалась домой со своей теткой госпожой Леклерк.

Госпожа Леклерк и её племянница, спасенные от воров, горячо благодарили своих избавителей и просили нас как-нибудь зайти к ним в магазин, когда они будут на улице Бок.

Хотя граф де Горн был тронут этими просьбами, но он мало об них думал и на протяжении шести недель заходил к ним пару раз на десять минут.

Жак поступил иначе. На другой же день, после ночного приключения, он отправился узнать о здоровье тетки и племянницы. Они долго разговаривали. Узнав, что молодой живописец живет неподалеку от них на набережной Театен вместе со своей матерью, они просили позволения прийти в воскресенье к Женевьеве Фойоль.

Аббат Морин, которому было известно о приключении, собрал сведения о тетке и племяннице Леклерк. Сведения были удовлетворительными. Госпожа Леклерк была добрая и честная вдова, – она взяла к себе свою сиротку племянницу Эдме, воспитала ее, работая за двоих.

Жак объявил тетке и племяннице, что его мать и его добрый друг аббат Морин ждут их.

Они пришли в следующее воскресенье и затем не пропускали ни одного праздника, чтобы не зайти в гости.

Но Эдме, кроме воскресения, всегда находила предлог уйти из магазина и несколько раз в неделю бывала у Женевьевы.

Недоволен был только пятнадцатилетний крестьянский мальчик Викторин Каше, который всегда провожал Эдме на набережную Театен, в знакомый нам домик и потом ждал ее у дверей.

После ночного приключения, госпожа Леклерк даже днем не пускала свою племянницу одну.

Впрочем, Викторин Каше не сильно жаловался. Ему на улице было веселее, чем в магазине. Он смотрел, как лодки плыли по реке, проезжали кареты, как на набережной гуляли красивые мужчины и дамы, время быстро шло в ожидании Эдме.

На вопрос Гильометы, Женевьева и Жак сказали в один голос:

– Конечно, мы можем принять Эдме.