В-третьих, солнца нет уже целых 746 часов. И раньше весны как-то и не предвидится. Будет ли сама весна, это отдельный и непростой вопрос.
Зато активная Мари нашла алую краску. Это, конечно, не золотая, но тоже очень парадная. Особенно начальство должно оценить.
Кроме краски каким-то загадочным образом у нее появилась доска. Слегка сыроватая и с грязным отпечатком от мужского ботинка.
«Это не беда», – хохочет Мари и берется за тряпку.
Минута, и доска становится еще сырее. Но значительно чище.
Чуть терпения, и Мари взялась за кисти.
«Труд облагораживает человека! Слава вождям! Слава великим свершениям!»
Такая до боли банальная фраза для наших краев. И такая трепетная для наших трудовых сердец.
Мари старается. Пыхтит и аккуратно выводит кровавые буквы. Она уверена, что этот чудесный плакат хорошо впишется в столовую.
Ага. Для улучшения пищеварения.
А я и не сопротивляюсь, соглашаясь с каждым проявлением ее партийной активности.
Молодец! Она точно не пропадет в этом туманном и тревожном мире. Думаю, скоро у нее будет и золотая краска.
Уж очень она загорелась увековечить силуэтами свою вчерашнюю тряпку.
Еще немного времени, и доска прибита в арке нашей столовой. Тим – молодец! Он все сделал качественно и быстро. Мари теперь сияет, как звезда. А я просто привыкаю.
Взглядом. Сердцем. Головой.
День двадцать четвертый. Про птиц в небе
Они улетают так же быстро, как я перелистываю календарь на своем столе. Кукареканье и бодрость давно стали синонимами нового дня. Хочу еще один атрибут себе в копилку. Хорошую песню. И чтобы исполняли ее так душевно и цепляюще. Поэтому и пытаюсь крутить ручку радиоприемника в надежде найти хоть какие-то отголоски иностранщины или другой, нерабочей культуры. Но все тщетно. Только веселая женщина-диктор и ее пролетарская зарядка опять с нами. Стрелки часов двигаются в такт качанию бицепсов. Глазами пробегаю километры непосильной тренировки. Что ж, с синонимами пока повременим и оставим только скрипучего петуха.
Мари сегодня не придет, и трудовые пайки будут выданы вовремя. Соседи не перестанут шуметь из-за партийной миссии, а я устрою себе прогулку в честь поиска пропавшего кота. Конечно, я его не найду. Ведь не бывает такого, чтобы в наших краях кто-то пропал и вернулся. Но на прогулку все-таки хочется, в новых сухих туфлях и с нагрузкой на мышцы икр.
Выхожу и дышу. Свежо. Два барака справа. Два барака слева. Лужа. Прыжок. Цех. Склад. Скрежет и карканье. Озеро. Куст. Поле. Забор. Станция-сарай. Свист крыльев. Ворона. Привет. Я жива. А мой кот, видимо, нет.
Бег.
Километры ногами.
Километры глазами.
Километры трусцой.
Уи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!!!!!..
Громадина неконтролируемого звука и хаоса врывается в каждую клеточку моего тела. Пробивает и протыкает острыми тревогами беды.
В цеху что-то случилось.
Уи-и-и-и!!!..
Станок засосал птицу.
Уи-и-и-и!!!..
Замкнулась система блокировки, и двери в цехах заклинило вместе с сотней работников.
Уи-и-и-и!!!..
Бегу спасать положение и отпаивать Тима травяной настойкой…
Здесь должна бы зазвучать моя новая подбадривающая песня, но я ее до сих пор не нашла.
Поэтому сегодня меня будут ждать только чай и ноющие мышцы после зарядки.
День двадцать пятый. Плакатный
Мои замерзшие руки приветствуют всех партийных зевак, что очутились на нашей станции случайным проездом. Для нас это, конечно, совсем не сюрприз!
Зато они в восторге от плаката в столовой. Что ж, Мари была права. Подхалимство работает безотказно. Зеваки даже готовы выдать дополнительные продовольственные пайки. В следующем квартале.
А сколько моих бедняг дотянет до весны, неизвестно.
Нам еще и шкур для тепла бы побольше!
Вот весной и получите. Шкуры.
Это ж так очевидно! И партийные руки опять лезут в объятия и улюлюкают на яркий плакат.
Пользуюсь случаем и рассказываю про птиц.
И еще немного про поломки в цеху.
Самый глазастый и, видимо, главный бесцеремонно одергивает мой радушный монолог, уточняя о вновь прибывшем специалисте по ОГЗ.
А никакого специалиста нет и в помине. И где он – неизвестно. То ли его поезд сошел с рельсов, то ли товарищ уехал не туда. Мне лишь остается пожать плечами и привычно втянуть ноздрями склизкий туманный воздух.
А глазастый не унимается и старательно записывает в свою маленькую книжечку, пересчитывая убитых ворон и уморенных работников. И выносит вердикт. Специалисту быть! В ближайшие неделю-две. Прямо из Города нашей единственной надежды. И крепкой тревожной судьбы.
Что ж, хорошего человека будем ждать обязательно! Ведь люди Большого города обычно в полной мере осведомлены о делах реальных и неподдельных. Про нашу заразу и эпидемию. Про исследования и медицинские возможности. В цифрах, отчетах. А ведь это десятки, а может, и сотни спасенных жизней на нашей земле… Стоит признать, что ненавистный мною плакат и банальные алые фразы Мари сегодня очень даже помогли…
…И когда все партийно-глазастые давно переместились из наших мест, я продолжаю крутить ручку приемника в надежде и тут вытащить счастливый билет. Вдруг это распространится и на музыкальные находки тоже.
Ого, соседи подсунули мне под дверь зефир, желая искупить вину за мои участившиеся бессонные ночи от их партийных активностей. Две зефирки в рот, одну ворону за окном. Три в карман про запас.
На этом удача моего дня заканчивается, а музыка постепенно превращается в партийно-исследовательскую передачу все с той же тетенькой-диктором, так и не начавшись ни единой нотой.
И мое вечернее сидение на матраце в научно-зефирном настроении только увеличивает желание подпороть тайник подо мной.
Но чувство тревоги и самосохранения пока сильнее чувства осведомленности о минеральных залежах и рабочих экспериментах наших богатых мест.
Что ж, наука и терпение – это такой простой девиз моей сегодняшней жизни!..
День двадцать шестой. Простой и понятный
Цеха молчат, а люди отсыпаются за задернутыми шторами своих комнатушек. Никаких утренних зарядок и магических манипуляций Большого города. Просто тишина и немного пенного после обеда. Это нас так балуют несвершившимися дотациями.
Что ж, значит, всем не тревожиться сегодня! Это мой личный приказ для коллективного разума. И коллектив очень даже не против.
А мне опять так хочется вырваться наружу. Бараки слева. Бараки справа. Подсохшая лужа. Сарай. Канава. Поле. Вороны там заседают с самого рассвета, сосредоточенно отковыривая падаль и забродивший шиповник. Ни ветер, ни человеческие шаги их давно не смущают. Ведь они пережили войну и эпидемии. И им плевать на инфантильную девчонку из рабочего поселка. Поэтому я и шлепаю все ближе, понимая, что у них там что-то поинтереснее мертвого хорька. И чутье не подводит меня.
Нечто весьма промерзшее и пострадавшее от клювокрылых деспотов, размером с человеческий женский труп, уже вполне вписалось в местный пейзаж. Только изящные пальцы правой руки курьезно растопырены вперед.
Они поспешно направляют меня обратно на предприятие за донельзя расслабившимся коллективом. И подмогой.
Хорошее ведь завершение рабочей недели получается. Вороны, погибшие в цеху от людей, и человек, погибший от них в поле.
Три щелчка, и мешочные завязки для концентрации всех еще не разложившихся деталей.
А завтра наступит новый день. И хоть туман не уйдет, но останется надежда жить в правде.
В цеху внимательно осматриваем находку. Закисший в трясине костюм военного медика. Ткань почернела и покрылась слизью, а вот звездочки на погонах даже не собираются. Хорошие, значит, погоны. Блестят! И все теперь становится на свои места. Это наш первый обещанный, но так и не объявившийся специалист по ОГЗ.
Добро пожаловать! Мы рады, что вы добрались. Хоть и при таких грязных обстоятельствах.
Отвожу Тима в сторонку и предлагаю законсервировать труп в подвале. Там как раз подморозило. И будет что показать новому специалисту, когда тот соизволит появиться на следующей неделе. Вдруг и он окажется заинтересованным в правде. Как и все мы, собравшиеся тут.
Так и решаем. Раз-два. И дверь в подвал уже закрыта на два с половиной оборота. А люди неспеша возвращаются к вечернему отдыху и пенному настроению.
И мне сегодня, кажется, пора подпортить казенное имущество и взяться за нож. Пока все расслаблены, я готова искать ответы на несуществующие вопросы за плотно задернутой шторой…
День двадцать седьмой. Без сна и действия
«Когда ястребы заполнили все небо, охотники стали падать заживо. Техника выходила из строя. Машины больше не понимали приказов. А люди покрывались волдырями и ждали последних вздохов. Так радиация влияла на всех. Ревущие тигры появились на улицах Большого города, сжигая все за собой. Но как могущественны они ни были, они не могли поймать птиц в небе…»
Ночные провидения, наполовину смешанные с дремучими ребусами с таким трудом добытых записей.
Война. Нападения. Заболевание, охватившее весь мир, который я знала. Как предсказуемо это и пресно.
И никаких послевоенных подтверждений и доказательств изучения карты месторождений. Похоже, еще до войны все источники были найдены и исчерпаны. А это точно не про наш край. Пустая бесплодная почва с прослойкой людских жизней. Значит, не приедут сюда машины с ковшами. Значит, не появятся пещеры и укрытия. Значит, не выделят новые дотации. И не построят хороший лазарет и досуговый центр. Не приедет довольное начальство с огромными ножницами, чтобы разрезать долгожданную ленточку. Не появятся семейные дома и парник с капустой. И статус нашего поселения так и останется в рядах неперспективных объектов.
От этих мыслей становится так тоскливо, что хоть из меня самой делай самокрутки ради забавы партийных сладострастных ртов.
Сижу. Задумчиво смотрю на потолочную лампочку. Она хоть и тускло, но заманчиво приглашает в свое мифическое тепло много жужжащих тварей. Некоторые настолько глупы, что усаживаются прямо на раскаленную стеклянную поверхность, мгновенно запекаясь во что-то малопривлекательное. Кого-то из уцелевших запах гари начинает отпугивать, а кого-то, наоборот, очень даже подзадоривать. Они как будто специально начинают играть с опасностью. Пока не доходит до очередной запекшейся жертвы. Мычу. Так недолго остаться и без лампочки. Поэтому торопливо щелкаю выключателем, выбирая темноту и самую что ни есть настоящую тишину.
С надоедливым жужжанием и последними бессонными мыслями…
День двадцать восьмой. Завершающий
Все листы с бесполезными записями сожжены. Осталась только задымленная комната и запах уничтожения. А пепел я просто смахну в проржавевшую раковину. И черт с ним. Можно было так не стараться и не кормить зефиром того душного охранника из Департамента трудовых подвигов.
С химическими богатствами в эту ночь стало все предельно ясно и совершенно безнадежно.
А значит, нужно искать зацепки в рабочих списках. Вдруг меня сплошь и рядом окружают ученые и специалисты, которые волей судьбы стали маленькими винтиками большого трудового организма. И которые чахнут под непрекращающимися ливнями и ветрами.
Поэтому я и спешу в цеха еще за час до рабочего будильника к тому самому шкафу с документами, что совсем недавно чинил мне еще живой Анатолий. Там меня ждет целая сотня дел, благословленная небом и землей на великие цели.
Первые десятка три не цепляют совсем. Еще с десяток неопределенных, с засекреченной прошлой деятельностью. А вот остальные – настоящий клад для моих бригадирских амбиций: пять инженеров, три врача, семь учителей, три повара и целый один танцор. И еще имеются один художник, одна швея Мари, один машинист Тим, три слесаря и самый настоящий поэт. Единичная позиция.
Ха-ха, так это уже целая компашка для уличного театра нашей не свершившейся жизни!..
Поэтому торопливо составляю план и отправляю официальным письмом в Красный дворец Большого города. Описываю наше бессмысленное существование в полях-ветрах-бараках и предлагаю пути развития производства, которое так важно для наших сердечных вождей и государственного процветания.
Пусть там знают: у нас тоже есть кадровые резервы. Хоть и очень бледные. И не слегка больные. И немного обреченные…
День двадцать девятый
Старательный почерк помогает мне выписывать мои неявные мысли.
Или это почерк специалиста по ОГЗ, который караулит меня уже с утра у входа в цеха.
Крупный, статный мужчина с орлиным носом, который очень напоминает Петьку из соседнего двора, только изрядно повзрослевшего, испепеляет меня взглядом, как бы намекая на мое опоздание.
