Даша Моисеева "Ласточка на запястье"

– Они считают тебя злым человеком. – Гриша мазнул взглядом по пустому коридору. – Хотя ты виновата только в том, что им не нравится твоя правда. Мне кажется, что Маша лишь использует ваш конфликт с Ангелиной, чтобы свою вину перед Кириллом заглушить; чтобы про её ребёнка никто не вспомнил. Тебе бы поступать в другой город.

– У таких, как мы, шансов мало. – Зоя схватилась за замок на портфеле и потянула его. – Пока есть время, буду учиться. После колледжа тоже можно поступить в университет. Да и на самом деле я тоже виновата, Гриш. Тут защищать меня не надо. Просто я хотела докричаться до неё, но выбрала не очень хороший способ. Ссоры вообще не нужно выставлять на публику, но тогда я об этом даже не подумала.

Зоя раскрыла портфель, после чего провела указательным пальцем по торчащему чёрному корешку. Сегодня после пар они вместе пойдут в участок и отдадут и эту книгу, и спрятанную там записку. Каждый раз, когда девушка смотрела на их ночную находку, ей становилось жутко. Будто сама смерть оставила на этой книге свой отпечаток. В ту ночь они прикоснулись к чему-то загадочному, и из-за этого в душе девушки зародилось нехорошее предчувствие.

– На сколько я знаю, она первая выставила всё на показ. Так почему себя винишь? – поднял левую бровь Гриша. – Я не осуждаю сейчас Гелю. Мне просто интересно.

– Мне было больно от её безразличия. Я просто хотела, чтоб она услышала меня. Вот и стала в красках объяснять, что случилось. Даже скрины переписок показывала, дура. Думала, раз моё мнение ничего не значит, то, возможно, чужое заставит её задуматься. Просто, у меня никого ближе её не было. Всё всегда ей одной рассказывала. А тут… Просто хотелось высказаться.

– И что, до неё дошло?

Зоя нахмурилась, плотно сжимая губы. Разумеется, ничего до неё не дошло. Разве что Зоя кое-что поняла. И, если честно, лучше бы она этого не понимала. Ангелина подошла к ней. Подошла, пряча за спиной дрожащие руки. Зоя видела, что та нервничала. Видела, как та старательно отводит глаза и собирается с мыслями. В душе Орлова не чувствовала торжества возмездия или чего-то подобного. Там порхала надежда. Скромная такая, синеватая птичка из детских мультиков. Надежда на то, что сейчас всё решится. Что дружба восстановится. Что они всё решат. Она была готова бросить к ногам Гели всю свою гордость, лишь бы та показала, что ей не всё равно. Лишь бы словом, жестом, да хоть взглядом показала, что ей не всё равно. Ведь это так страшно, когда родному человеку становится на тебя всё равно.

«Давай, ты не будешь всем рассказывать о том, как тебя, бедную, якобы обидели? Я не играю в эти детские игры. Мы выросли. Прими это! Я тебе ничего не должна».

Это был конец. Точка в конце огромного романа, который был захватывающим, но кончился не так, как ты того хотел. Нет, Зою не волновало то, что о ней будут думать. Она не хотела мести, не хотела давить на жалость. Она просто хотела докричаться. Хотела быть услышанной. Хотела, чтобы уже бывшая подруга почувствовала, как ей было тяжело. Что она испытывала, когда их дружба оборвалась. Она не верила, что такую дружбу как у них, можно было так легко закончить предательством. Не верила, что Ангелина вообще была способна на предательство.

«Ты всегда была ребёнком».

Это правда. Она всегда была неразумным дитём, верящим в идеальность и яркость реального мира. Верила в дружбу на всю жизнь, в откровения. Верила в то, что они поедут вместе в Питер, посмотреть на разводной мост. Ведь она так мечтала поехать в Питер. Ведь Зое было всё равно, где жить, лишь бы весело было.

«Пусть это останется на твоей совести. Ты единственная, до кого я хотела докричаться».

В тот миг она не проронила слёз. Молча ушла, даже не взглянув в сторону бывшей подруги. Наверно, безразличие – одно из самых страшных вещей. Момент, когда в тебе умирают все чувства. Нет любви, нет даже злости. Тишина. Пустая и никчёмная. Разочарование и простое желание уйти и больше не видеться с этим человеком. Черта, которую пересекли. С того времени Зоя перестала отвечать на вопросы и как-то защищаться. Ей было всё равно на то, что думают другие. Не было в этом смысла, если тот, до кого должны были дойти эти слова, ничего не испытывает.

– Вместо извинений она просила больше никому не рассказывать. – Зоя вытащила из портфеля жестяную банку с энергетиком и щёлкнула крышкой. – Она не думала о том, что сделала мне больно. Её волновало лишь то, что о ней подумают. Кто в этом виноват? Кто теперь уж скажет?

– И всё равно это не дело выгонять из клуба Волонтёров! – хмуро заметил Гриша, наблюдая за тем, как подруга пьёт свой энергетик.

Зазвенел звонок и постепенно из аудиторий стали выходить студенты. Зоя, убрав банку, промокнула губы краем свитера и, обернувшись к Грише, ответила:

– Всё что ни делается, всё к лучшему. Зато я смогу полностью посветить себя группе. Разве не прелесть?

– Ещё какая.

Гриша не на миг не поверил её напускному оптимизму. Знал, как важен был для неё этот клуб. Возможно, девушка с самого начала понимала, что не сможет так долго оставаться там. Возможно, морально готовила себя, поэтому сейчас так стойко переносит всё это. Она была из людей идейных. Из тех, кто смотрит на мир широко раскрытыми глазами и свято верит в то, что его можно изменить. Зоя просто не смогла бы сидеть на месте, ничего не делая и ни о чём не мечтая. Клуб Волонтёров давал возможность делать хоть что-то хорошее, и девушке это нравилось. Безмерно нравилось, когда люди объединялись для того, чтобы заняться общим делом. В этом она видела суть человечности.

– Прости, что меня не было рядом. – произнёс на одном дыхании Гриша, смотря в её глаза. – Мне действительно очень жаль.

После выпуска разговаривали они лишь пару раз. Обменивались в коридорах быстрыми кивками, иногда беседовали, стоя в общей очереди в буфет. Каждый из их класса пообещал после выпуска встречаться как можно чаще и, впрочем, как это обычно бывает, они ни разу после этого полноценно не гуляли. Каждый из одноклассников зажил своей жизнью; вошёл во взрослый мир в поисках своей судьбы и людей, разделяющих собственные взгляды. Только, судя по всему, они вместе с Кириллом и Зоей из этого течения жизни выпали. Выпали и теперь цеплялись друг за друга, обнаружив прежнюю лёгкость рядом с друг другом. Их собрала Зоя, и в её предложении они видели возможность облегчить свою неудавшуюся взрослую жизнь. Только вот Гриша совершенно забыл, что и у Зои были свои причины прийти в тот вечер на холм.

– Тебе было не до этого. Ты потерял мать. Это я должна была поддержать тебя.

– Многие утопают в проблемах, из-за чего не слышат просьбы о помощи. – Гриша задумчиво посмотрел на свои ботинки. – В этом никто не виноват, но так мир становится слишком одиноким и серым. Ведь никто друг друга не слышит. Только вот решать проблемы вместе было бы намного эффективнее; главное тут взаимность. Вместе всегда легче переживать невзгоды.

– Мне жаль, что я не поддержала тебя. Потерять подругу не так страшно, как потерять мать. – Зоя опустила глаза на свои ноги. – Это я должна извиниться перед тобой. Всё ругаю Кирилла, а сама ничем не лучше. Уход Гели не стал концом света, но я зациклилась на этом. Пыталась что-то доказать. Ненавидела. Ты один из нас не опустился до ненависти.

– Обесценивать свои чувства не надо. – Гриша усмехнулся. – Боль, маленькая она или большая, всё равно боль; не нужно сравнивать её с другими, не нужно выяснять, кто больше страдал и кто больше заслужил поддержки. Одиночество, как и попытка оттеснить свои чувства, – довольно страшные вещи. А что на счёт ненависти. Кто сказал, что я никого не ненавижу? Ненавижу своего слабого отца, ненавижу судьбу, что так поступила с моей матерью. В этом мы одинаковые.

Зоя приблизилась к Грише. Сочувственно похлопала его по плечу. Она очень хотела помочь, но совершенно не знала, что, в данном случае, уместно сказать. Гелю рано или поздно она сможет забыть, понимая, что не была Дорофеева настоящей подругой. А вот он потерял мать и уже не сможет её воскресить. Такая боль, к сожалению, вечна. Всё равно, что жить с неизлечимой болезнью. Есть только одна вещь, которую люди не в силах поменять. Это смерть. Смерть – это точка, и нет в ней ничего красивого и романтичного.

На девушку вдруг внезапно накатил стыд. Всё это время она сидела в клетке из собственных разбитых надежд и жалких воспоминаниях прошлого и даже не пыталась взглянуть трезвыми, не замутнёнными болью и ненавистью глазами на мир вокруг. Она чувствовала себя преданной всем миром и не принимала то предал мир не только её. Да и предавал ли вообще? Мир такой, как он есть, и вопросы о его справедливости весьма глупы и наивны. Возможно, мир то и вовсе не виновен. Виновны люди, что отчаялись и сдались. Люди, что остудили сердца и вместо того, чтобы дать им разгореться.

Зачем Зоя не стала хранить в секрете все, что случилось? Она лукавила, когда заявила, что хотела просто докричаться. Вместе с этим желанием она хотела мести. Хотела справедливости. Если копнуть ещё глубже, она хотела всё вернуть. Пока Орлова вела себя как маленький выброшенный ребёнок, другие вставали и просто что-то делали. Кто-то хотел большего. Кто-то меньшего. Гриша пошёл работать и при этом продолжал учиться. Он не ударялся в ностальгию о прошлом, а старался жить настоящим несмотря на то, что боль, которая ослепляла его, была слишком оглушительной.

Она винила в своём одиночестве других. Пока у Гриши не было времени на то, чтобы кого-то винить. Они с Кириллом списали себя со счетов. Жизни из-за предательства, когда Гриша списанным быть не желал. Пока Зоя в истеричном припадке желала, чтобы кто-то встал на её сторону, просила, чтоб открыто поддержал. Гриша не ждал от кого-то поддержки. Ему тоже нужна была помощь, но он не предъявил ни её, ни Кириллу за то, что они даже не написали ему. В конечном итоге Гриша оказался самым взрослым из них троих. Орлова считала Дорофееву ужасной подругой, но могла ли она сама назвать себя хорошим другом?

Послышались знакомые голоса. До боли, до зуда под ложечкой знакомые. Один тихий, смирный, почти шёлковый; другой – басистый, уверенный. И один тонкий, напоминающий голос маленького ребёнка. Даже поворачиваться в ту сторону не стоило. Уже можно было догадаться, кто идёт. Гриша сразу, как только услышал их, подошёл ближе к подруге и, наклонившись, прошептал ей на ухо:

– Пошли в класс. У нас же общая пара, верно?

Зоя кивнула и, быстро выкинув банку в стоящее рядом мусорное ведро, застегнула рюкзак. Тем временем троица уже подошла к стенду и с интересом принялась изучать информацию. Зоя даже с облегчением выдохнула. Внимания на них особо никто не обратил. Хотя могли бы. Маша в целом была девушкой охочей до перепалки. Зоя, если по-честному, тоже.

– Опять пугают. – скривилась блондинка. – Будто без этого проблем нет. Всё не знают, на что народ отвлечь.

«Тише. Тише!» – спешно повторяла про себя Зоя, пока они с Гришей проходили мимо троицы. – «Это не твоё дело. Это не твоё…»

– Верят в это, как идиоты. Маска, антисептик… Как будто это кого-то спасёт. Обычная простуда, не более. Я болела, и всё нормально было. Ну температура небольшая, ну витамины, ничего такого. Мандаринов поела, и всё. Болячка такая только стариков цепляет, а уж тем любой чих страшен. Только и делают, что страдают ерундой. Чего боятся? Стариков заразить? Так им всё равно в могилу. Какая разница от чего? – фыркнула Мария, отбрасывая свои волосы назад.

Олег засмеялся и дружески приобнял Машу за талию. Ангелина потупила глаза, предпочитая промолчать.

«О, мама, честное слово, я пыталась!»

Зоя резко остановилась. Так резко, что Гриша, не успев отреагировать на это, сделал несколько механических шагов вперёд. Он много раз видел сцены ссоры между Орловой и Мартыновой. Оставлять этих двоих наедине не стоило. Друзья Маши явно останавливать подругу не будут. Олег даже подначивать начёт. У Зои характер тоже взрывной – ответит, как ответит. Сколько раз в кабинет директора вызвали. Больше игнорировать проблемы своей бывшей одноклассницы и, как следствие всего произошедшего, бывшей подруги, Гриша не желал. Достаточно от мира закрывался. Хватит. Мама бы такой жизни не одобрила.

– А ты у нас как всегда всё больше всех знаешь? – иронично спросила Зоя, разворачиваясь к Мартыновой. – Докторскую степень, я смотрю, получила.

Вся троица тут же заинтересованно уставилась на Зою и Гришу. Олег с интересом, Маша – с азартом, а Ангелина – с тихим ужасом. Зою по возможности Дорофеева пыталась избегать. Не выдерживала сердитых взглядов в свою сторону.

– Кто это у нас тут заговорил? – Маша скривила губы в улыбке. – Снова начнёшь тираду о человечности?

Гриша предупреждающе схватил Зою за руку, всем своим видом показывая той, что лучше сейчас просто уйти. Маша, заметив это, завелась ещё сильнее.

– Что, столько времени не общались и теперь снова друзья? А может, что-то больше?

– Не твоего ума дело! – едко выплюнул Гриша, дёргая Зою за рукав. – Идём!

– А ты родила ребёнка в восемнадцать и думаешь, что уже взрослая? – Зоя грубо выдернула свою руку из хватки друга. – Ах да, прости, ты ведь у нас не по мере умной и взрослой всегда была. Думаешь, что судить можешь? Только вот ты видела, сколько людей умирает? Если ты так легко перенесла болезнь, не значит, что другие перенесли так же просто! А что насчёт стариков? У тебя бабушек и дедушек нет? На них тебе всё равно? Или как ты там вчера говорила, когда провожала меня с клуба? Естественный отбор?

– Вот только бабушку мою не трогай!

– А я её и не трогаю! Тебе самой всё равно на болезнь и на то, что она может сделать. Это ведь удел стариков. Сама так сказала!

– Да я тебе сейчас глаза выколю!

– Да ты только угрожать и можешь, грёбаная чихуахуа!

Мария плотно сжала зубы. Сейчас она была похожа на фурию, и от привычной миловидности остался только бледный призрак. Ангелина в какой-то момент схватила её за руку и дёрнула. Та даже не обратила на неё никакого внимания. Дорофеева чувствовала: надо что-то сказать, но совершенно ничего не приходило в голову.

– Вы студенты третьего курса?

Ангелина подняла испуганный взгляд на подошедшего к ним мужчину. Егор стоял в своём любимом сером костюме и невозмутимо смотрел на них, скрестив на груди руки. Холодные глаза мазнули по студентам, после чего с интересом уставились на Ангелину, будто Егор ожидал ответа именно от неё.

– Да, Егор Александрович, здравствуйте! – Олег вышел вперёд, лучезарно улыбаясь. – Вы что-то хотели?

Ангелина спряталась за спиной брата. Маша продолжала сердито смотреть на Зою, но всё же отошла назад, прислушиваясь к голосу разума.

– Просто интересно, почему взрослые люди устроили разборки в общественном месте. – невозмутимым голосом ответил преподаватель. – Хотел напомнить ваш статус и возраст.

Олег бросил на Машу предупреждающий взгляд. Та, нервно выдохнув, приветливо улыбнулась, будто сейчас вела милую беседу с подружками, а не угрожала расправой однокурснице. Она смышлёной была. Понимала, кому стоит улыбаться, а кому – нет. Возможно, поэтому Ангелина и держалась за неё. Видела в ней копию своих нерадивых братца и отца.

– Извините, Егор Александрович, такого больше не повторится.

– Только не на ваших глазах. – излишне громко пробубнила Зоя.

Гриша обречённо вздохнул. Зоя нравилась ему, но вот эта её несдержанность часто создавала проблемы. Что в школьные годы, что в студенческие. Правда, в студенческое время её несдержанность приобрела какую-то слишком пугающую форму. Можно даже сказать – патологическую.

Егор Александрович перевёл взор своих равнодушных глаз на чёрную макушку наглой девчонки. Та даже не соизволила развернуться к нему лицом. Всё на белокурую студентку смотрела. Будто никого не замечала вокруг себя. В конце концов, Егор просто не выдержал такого игнорирования к собственной персоне.

– Может, вы хотя бы развернётесь к тому, кто с вами разговаривает? Могу узнать ваше имя?

Зоя резко обернулась, сверля нового преподавателя сердитым взглядом. Было что-то необычное в её взгляде. Что-то глубокое, но и поверхностное одновременно. Решимость, присоленная обидой. Нетерпимость и горький гнев. Серые глаза будто излучали эти чувства изнутри. Словно бы их переполняла расплавленная лава, что так и хотела вылиться наружу, но не могла из-за барьера. Её глаза были подобны луне, что светит на чёрном небе и приманивает к себе взгляды. Смотришь и не можешь насмотреться. Какая-то дьявольская сила. Что-то плохо объяснимое и редко встречаемое. Огромная сила уверенности и целеустремлённости, заставляющая покориться. Будто отвернуться от такой красоты – всё равно, что предать саму суть природы.

У него, кажется, пересохло во рту. На Егора во все глаза недоумённо смотрели старшекурсники в ожидании какого-то нагоняя. Молчание затянулось. Сердце быстро стучало в груди, отзываясь шумом в ушах. Она, видимо, восприняла это как терпеливое ожидание ответа. Только вот Зоя не была бы Зоей, если бы просто ответила и извинилась. О нет. В последнее время её переполнял такой гнев ко всем людям, что она готова была вылить его на голову даже плохо знакомому человеку. Будто наглость и желание что-то и кому-то доказать стало её жизненным кредо. Так и продолжала смотреть, восприняв зрительный контакт и молчание за брошенный ей вызов.

«Буду молчать до тех пор, пока она не ответит. Моральное давление. Педагогическое пособие для чайников»

– Надеюсь, вы не вздумаете прогулять мою пару. – собравшись с мыслями, ответил новый преподаватель. – Взрослость характеризуется разумом и спокойствием, только подростковый возраст связан с бунтарством.

Он развернулся, не став дожидаться ответа. Спокойно направился к нужной двери, гоняя в голове внезапно встревоженные мысли. Даже не услышал, как она бросила ему в след:

– А я так и не повзрослела, вы не знали?

Глава 5

Михаил Васильевич, преклонных лет мужчина, работающий охранником в Гуманитарном колледже, уже как лет десять сидел за своим рабочим местом и встречал каждого студента, входящего в обитель образования, своими шуточками. Его потускневшие синие глаза смеялись и по-доброму смотрели на каждого. Старческие морщины не портили, а только украшали лицо этого радушного старика, что пользовался уважением не только у преподавателей, но и у студентов.

– Кошелькова! Что, всё-таки решила продолжить учёбу? Не нашла жениха, так решила образование получить? О, Попов! Восходящая звезда! В этом году ваше великолепие опять не соизволило носить с собой пропуск? Знаю, что должен знать вас в лицо, но память уже старая, иногда подводит!

Студенты проходили мимо, улыбались, кивали головой в знак приветствия и, не сдерживая смех, проходили в гардеробную. Никто не обижался на Михаила Васильевича. Он всегда ко всем относился сердечно, мог дать совет и поддерживал, когда наступало время сессии. Его юмор никого не задевал, наоборот, поднимал настроение и будил сонных студентов, настраивая их на долгие часы за деревянными партами. К нему относились, как комику, и между собой называли вторым Павлом Волей.

– Опять грязи натащили! – бурчала гардеробщица Лидия Ивановна, вешая мокрые ветровки и кожанки на крючки. – Для кого тряпка возле двери лежит? Вытереть сложно?

– Дождь же, Лидия Ивановна! – продолжая улыбаться, выкрикивал со своего места охранник, подмигивая студентам. – Тряпка одна, а студентов много. Вымоет потом пол уборщица. Не душните!

Лидия нахмурила свои тонкие, криво выщипанные брови.

– А вы, Михаил Васильевич, я смотрю, своим стали? – едко выдавила она. – Слово новое выучили… Душнить…

Раздалась противная трель звонка, и оставшиеся в фойе студенты бросились в рассыпную. Когда из ребят никого не осталось, женщина выдохнула и, скользнув взглядом по грязному полу, покачала головой. Михаил взял со стола пёстрый журнал и раскрыл его на заложенной странице. Лидия, отдёрнув чёрную, покрытую блестками кофту, схватилась за деревянную ручку швабры.

– Не спешите, дорогая, – охранник вытащил из ящика стола новый, хорошо заточенный карандаш. – Фомин ещё не пришёл.

– А откуда вам знать, что он вообще придёт? – фыркнула Лидия. – Может, опять на соревнования уехал.

Мужчина глянул на монитор, после чего ответил:

– Так вот он бежит, торопится. Да оставьте свою швабру! Ей-богу! В конце дня придёт Максимовна и всё уберёт!

Лидия Ивановна смерила охранника сердитым взглядом, после чего всё-таки отложила швабру. Скрипнул хиленький деревянный стул. Раздалось тихое шуршание полиэтиленового пакета. Женщина вытащила два сваренных яйца и, ударив одно об угол стола, принялась аккуратно очищать его от скорлупы. Тем временем тяжёлая деревянная дверь громко хлопнула и раздались торопливые шаги.

– Доброе утро. – спешно поздоровался с Михаилом Антон, вытаскивая из кармана чёрной кожанки пропуск и прикладывая его к турникету.

– Что, решил с утра пробежку себе устроить? Все твои вот давно уже пришли.

Турникет пискнул. На дисплее высветилась зелёная стрелка и парень, отодвигая массивные железные палки, вошёл внутрь.

– Конец лета праздновал. – быстро бросил охраннику Антон, и даже не посмотрев в сторону гардероба, бросился дальше.

– Такой на вид презентабельный, а ведёт себя, как незнамо кто! – заворчала Лидия, разрезая почищенное яйцо. – Вроде отец такой видный. Адвокат. Сын, видимо, не в него пошёл.

Охранник тяжело вздохнул, после чего принялся за разгадывание нового кроссворда, старательно игнорируя начавшуюся о правильном воспитании речь Лидии. Женщиной она была, конечно, хорошей, видной. Для своих лет неплохо сохранившейся. Одно плохо – по характеру склочная, ко всему придраться любит. Всё ей было не так.

– Вот хорошо, что у нас Егор Александрович появился! – продолжала свою тираду гардеробщица.

Охранник отложил журнал, заинтересованно уставившись на знакомую. Чтоб Лидия Ивановна, и кого-то кроме директора хвалила? Мир ещё не сошёл с ума?

– Видел, видел, – задумчиво ответил ей Михаил. – Фамилия у него Крылов. Насколько знаю, из Питера приехал.

– Да, да, – закивала головой Лидия, обрадованная тем, что смогла зацепить внимание. – Как он выглядит! Такой элегантный! Такой вежливый! И такой серьёзный! Есть какая-то своя красота в его хмурости. Сразу видно – образованный человек!

Надо бы отметить, что Егор Крылов редко когда работал с обычными детьми. На его прошлой работе были разные студенты, как трудные, так и лёгкие для разговора, но всех их объединяло одно – невероятная страсть к обучению. Родители их заносили кругленькую сумму, и золотые чада изо всех сил ловили и пожирали каждое выпущенное преподавателем слово. Не было тех, кто по собственной воле пропускал занятия, не было тех, кто не интересовался дополнительными семинарами или лекциями. Все знания записывались или распечатывались, после бережно хранились, словно нечто ценное и до жути дорогое. Неуспевающие валялись в ногах, выпрашивая поддержку. А Крылов, будучи ценителем упорства и желания, всегда был готов им бесплатно помочь, объяснив тот или иной материал.

У самого Егора отношение к деньгам было специфическим. Он, как и любой человек, любил наблюдать кругленькую сумму на своей карточке, но, когда дело касалось литературы, всё это просто теряло своё значение. Если студент искренне интересовался его предметом, то он был готов до посинения, до самой глубокой ночи сидеть с ним, объясняя смысл того или иного произведения, объяснять тот или иной литературный приём. Зачастую такие благородные порывы студенты воспринимали, как особо ценный подарок, пусть даже и бесплатный. Поддавшись своему благородному порыву преподавать литературу на должном уровне обычным студентам, Егор искренне верил в то, что студенты воспримут его лекции с тем же рвением и благодарностью.