– Ты собиратель платья. Ты стреляешь по дуплам.
– Каждый мой промах стоит казны. Как минимум!
– Каждый наш промах чего стоит, Мигель?
– Если идти по дороге своего сердца, разве можно выстрелить мимо?
Они медленно повернулись и пошли. Периферийным зрением они видели, что дорога была. Она и раньше была. Просто они как-то не так смотрели. Игра света…
Лягушка сказала им «ква» целых три раза. Это было беспрецедентно. «Ну, извини! Что ты так испереживалась?» – сказала Марисол. Собака лежала у дуба и наблюдала, как они выходят из леса и медленно мимо колодца идут к крыльцу. Только у колодца они подняли ведро со студеной водой и долго пили из него. Ивы заволновались своими серебряными листочками. У крыльца они сняли обувь, отстегнули оружие, но не пошли в дом, лишь заглянули. И усталые, едва-едва побежали к ней. Они вцепились своими пальчиками в шерсть, и уткнулись с двух сторон в шею. От них пахло усталостью и здоровьем. Они росли. Они становились сильнее с каждым днем.
Мигель ломал ароматный, с хрустящей коркой хлеб и запивал молоком из запотевшей крынки. Марисол делала тоже самое, только левой рукой она листала записную книжку и поэтому хлеб просто кусала, как маленький тигр. Почти с каждой страницы на них смотрела Исабель и дивные каракули.
Ласточка и драка травами
Белка была удивительно настойчива, но она стала видна. И еще до ее умопомрачительных прыжков, ее новая позиция обозначалась. И даже стало видно, что она очень веселая и просто хулиганка. Но оказалось, что этого мало. И разрезать шишку мечом, тоже мало. Оказалось, что нужно успеть разрезать целых две шишки. Вот над этим пришлось поработать. А потом и три. И странно, что медленные движения мечом вдруг стали открывать особые смыслы, они превратили мир пулей летящих шишек в мир очень медленных движений, для которых скорость меча оказалась достаточно быстрой, чтобы успеть разрезать их все. Но это все очень странно описать, и дети особенно и не старались.
И вот в один из дней, когда они уже не просто разрезали три шишки, но стали делать это играя, из разных забавных позиций, белка вдруг исчезла. Но ее уход они не смогли предвидеть. И это их озадачило. Они стояли с мечами посреди леса, как вдруг писк на уровне почти ультразвука коснулся их ушей, и их тела мгновенно приняли боевую стойку. Но что-то сверхбыстрое и невидимое задело их виски, словно пролетевшая стрела. И даже замедлив время, как они делали с шишками, им не удалось избежать этого касания. Все перемещения, которым их учил волк, давали им преимущество, но стрела все равно касалась их. Потому что она не замедлялась, как шишка. Она оставалась быстра, как меч. Даже быстрее. И это задание было совсем не понятным. Кто же первым его разгадает? А писк все касался их ушей, и тонкое перо крыла ласточки задевало висок.
– Она что-то говорит нам, – сказала Марисол.
– Как во сне, – ответил Мигель.
– А где она? Ты ее видишь?
– Вижу, но не вижу. Она как круги по воде!
Марисол просияла:
– Сон! Но это же сон! Она во сне! – закричала девочка.
Детей словно встряхнула эта мысль. Ласточкин писк растворился в пространстве. Все прекратилось.
– Мы должны увидеть ее во сне, – сказала Марисол.
– А потом наяву?
– А потом наяву.
Дедушка ничего не сказал, когда они уже пили чай в доме, но его выражение лица было хитрющим. Хотя, ну какой из него притворщик! Исабель смотрела иначе. И это означало, что работы непочатый край. Непомерный.
– Нам надо прочитать дневник! – сказала Марисол.
– Разве чужие дневники читают? – протянул дедушка. И добавил:
– Кто дневники чужие читает – то из себя барсука представляет!
– Сам бурундук. Это дневник собакин! – императивно заявила Марисол.
Тут даже Мигель поднял брови.
– Это-то ты с чего взяла?
– Собакин!
– Кулебякин, – утвердил дедушка.
– Собакин, – упорствовала Марисол.
– Мари, ты откуда это взяла? – тихо спросил Мигель.
– Взяла, – она надула губы.
– А ты у нее спрашивала? Собакин, кошкин? А что они не люди? – спросил дедушка.
– Это сундук хозяев, – сказал Мигель.
Исабель улыбалась, но очень грустно.
Марисол сидела надувшись.
Мигель вдруг каким-то взрослым усталым голосом сказал:
– Тут может быть все что угодно. В доме нет одежды.
Марисол посмотрела на него вопросительно?
– Кроме нашей, там нет одежды. Обуви нет. Посуды. Хозяева, если и есть – она им не нужна.
То, что в сундуке – это иное. Это чье-то. Одежда кем-то ношеная. Но это одежда людей из легенды. А с этим совсем все… непонятно.
– Это одежда собаки! – совсем другим тоном произнесла Марисол, – И кошки. Не важно, как это может быть.
– Я видел их, – тихо сказал Мигель.
Марисол широко отрыла глаза и уперлась в брата. Дедушка не изменился никак. Только слегка кивнул.
Мигель поднял глаза и тем же взрослым голосом сказал:
– Я видел их. И забыл это. Они там каждый день. Каждую ночь. Но чей это дневник, я не знаю.
Марисол продолжала смотреть на него широко открытыми глазами. Потом ее мысль смутилась, и она вновь сказала:
– Это дневник собакин. И одежда ее. И лук ее. А вот чье платье, я не знаю.
– Это платье твое, – тихо сказала Исабель.
– Я уже здесь жила?
У Исабель вырвался смешок.
– Все прозаичнее, сеньорита. Это платье твое. И ты это знаешь. У принцессы было много друзей. И подруг. Сейчас это не важно. Одна из них была лучшим воином в этой зачарованной стране.
– Это ее диадема? И лук?
– Это твои диадема и лук. Так бывает. Она из них выросла.
Дедушка очень нежно заулыбался. Потом встрепенулся и безапелляционным голосом заявил:
– Кто в платье наряжается – тот кляксой называется!
– Ууууууууууууууу! – завыла Марисол – Сам клякса!
– Кто напялил диадему – тот проглатывает клемму!
– Какую клемму! Ууууууууууууууууу, – завыла опять Марисол, схватила со стены веник сухой ромашки, который висел среди дедушкиных лекарственных трав, и они перешли врукопашную. Дедушка дрался пижмой. Они полностью погрузились в сражение. Исабель встала, собрала тарелки и с фразой: «Детский сад!» пошла на кухню. Мигель думал про женщину в мокасинах и про того, кто колол дрова у дровницы.
Хморюзги
Всадник все ехал по оранжевой пустыне, точнее по горизонту за ней. Огромный медведь брел вдоль стены тумана где-то на краю. Он был очень силен и казалось следы от цепей были на всех его лапах. Кто-то сидел у окна, и слеза скатывалась по щеке, и желтые волосы растекались повсюду. И очень захотелось к ней, она была как бы за мутным стеклом. Рыбка прыгнула, и круги поплыли, и тихий голос читал странную молитву на древнем языке, и был очень спокоен, и тоже стало очень спокойно, и дядя Сережа стоял перед свечками, которые горели очень долго, и за все это время прогорели лишь на полмиллиметра. Они были очень тоненькие. Дядя Сережа смотрел вперед. Он был спокоен, и его взгляд был устремлен куда-то за огромную стену тумана, за которой по самому краю брел огромный медведь. И женщина в бесшумных мокасинах прошла мимо с крынкой в руках и ласково взглянула на мальчика. Она была в длинном свитере из серой и тёмно-рыжей нити. С обычным, скорее мужским, ремнем на поясе. С короткой стрижкой и почти черных брюках. Волосы были черные или почти черные, дымчатые. Мальчику очень захотелось встать и обнять ее, и не выпускать долго-долго, но она покачала головой и тихо сказала: «Ласточка». И рыбка плеснулась, и круги поплыли, и так не хотелось терять ее. Но круги прошли и остался лишь тихий шепот где-то в ушах: «Ласточка!». Мигель силился увидеть ласточку, но она не появлялась, и вместо этого он опять побежал по лугу, сквозь прекрасные травы, но синяя река простерлась впереди, и золотые купола сверкали с той стороны. У дровницы сильный, с длинными вьющимися светлыми волосами, коренастый человек рубил дрова. И ласточка забылась, и вместо этого он услышал гром, и кто-то очень опасный и сильный появился где-то впереди. И стало очень страшно. И что-то вытолкнуло его из сна. Мигель сидел на кровати и сердце стучало молотом в его груди. Наваждение прошло, и он побежал на кухню. Крынка стояла на столе, кошка сидела на комоде, и он бросился к ней, но она положила ему лампу на нос, не дав ему прижаться к себе. «Ласточка!» – пронеслось у него в голове.
Мигель взял меч и пошел к сестре, медленно, как во сне плавающей по лужайке со своим тонким мечом. Дуб покачивал своими ветвями в такт с ними, раньше они не замечали этого.
Тропа была почти без росы, и рыцари рыскали уже не так разбросано и бесцельно. Они изучали лес в районе развилки, плюс-минус метров пятьсот. Что-то им подсказывало, что искать вход надо именно в этом районе.
– У меня тоже есть красная стрела, – сказала девочка.
Она сбегала за луком и выстрелила в сторону стены леса. Тропа открылась, но посередине тропы стоял волк и сверкал своими зелеными глазами. Стрела была у него во рту. Он смотрел на детей. И вдруг побежал вместе со стрелой вверх. Они устремились за ним. Волк бежал и бежал, и дети тоже неслись за ним, не замечая ничего вокруг, точнее перестав это делать. С таким вожатым можно было полностью забыть про осторожность. И вдруг настоящая ласточка закружилась вокруг них. Она была такой яркой, и ее голос звучал ясно и четко. Она словно танцевала вальс вокруг них. А потом она взлетела вверх и кленовый листок стал плавно падать к ним под ноги. Они посмотрели на упавший лист, у ног их лежала стрела Марисол.
Вокруг стоял лес. Огромные лиственницы. Ни волка, ни ласточки не было. Они молча дошли до дома дедушки. И Марисол вцепилась в Исабель, как только увидела ее на пороге. Она прижалась к ней всем телом, молча и уткнувшись носом. Поскольку освободиться не представлялось возможном без боя, Исабель просто обняла ее за спину и стала целовать в макушку, напевая:
– Девочка гуляет, самая прекрасная, листик обретает, что роняет ласточка.
Марисол отцепила только голову и уставилась на Исабель.
После этого она получила последний поцелуй в нос и пока жмурилась, ее захват сзади был как-то ловко сброшен. Песня Исабель все кружилась у нее в голове.
Мигель сидел с дедушкой за столом, и они о чем-то серьезном говорили. О снах.
– Чей это язык? – спросила Марисол.
– Это местное наречие, но на этом языке говорят в стране Принца. «Да и во всех приграничных царствах, – сказала Исабель и улыбнулась, перехватив взгляд дедушки, – Приграничных». При полном их отсутствии.
– Он очень красивый!
Исабель произнесла длинную фразу на звонко-хриплом наречии. Видимо это были стихи. Это было как музыка.
– А когда мы будем его изучать?
– Сейчас, – спокойно сказала Исабель!
– Ураааааа! – закричали дети.
– Ненормальные, – сказала Исабель.
– Ботаники, – обиженным голосом произнес дедушка.
И они погрузились в урок. Учительница настаивала на перемене. Ученики поднимали бунт! Дедушка таскал еду и готовил всякие бутерброды. Но у него всегда получалось все кверхногами. Сыр с брынзой, а хлеб с сухарем, салат с маслом сливочным, а лук с редиской. Но дети не обращали на это никакого внимания и по ходу поглощали все как есть. Ворон каркнул два раза. Дедушка сказал вдруг совсем как-то просто и по-взрослому:
– Пора, ботаники!
Каким-то молодым тихим голосом. И они периферийным зрением увидели стоящего рядом крепкого средних лет мужчину в темной рубашке.
Они обернулись к нему, и он спокойно сказал на звонко-хриплом наречии:
– Пока, – и какое-то неизученное ими слово типа – Хморюзги!
Это выглядело примерна, как:
– Эхли, хморюзги!
– Что это? – спросили они у Исабель.
– Оболтусы, – сказала она и ушла из дома.
– Хморюзга! – два рта кричали друг другу и тыкали пальцем друг другу в нос.
– Пора! – донеслось сбоку.
Лес уходил назад, солнце уже клонилось к закату, птички прекратили свой щебет. Шаги были почти не слышны на мшистой дороге. Тень появилась резко и без грома.
Она пронеслась над кронами чуть сзади бегущих детей, но они заметили ее сразу. Все. Она увидела их. Она искала их все это время. Она сменила тактику. Мигель странным образом понимал через какие коридоры она нащупала его. Они исчезли под деревом и замедлили время. Это смутило ее, но не настолько. Она быстро идентифицировала их снова. Но дети закрыли тропу. Они это сделали хоть и в первый раз намеренно, но очень уверенно. И вот это оказалось проблемой для нее. Лес загудел кронами, ветер начал гудеть в верхушках. Она не могла пробиться сквозь них. Или не хотела. Она увидела их. Она их нашла. И она была удовлетворена. Сердце сжалось. Чувство большого груза навалилось, наплыло, прижало. На сколько лет они повзрослели в этот момент, что сказал бы психолог? Но это чувство прошло. Тень ушла, ушла к себе. Туда, где черные башни замка нависали над дорогой. Туда, где был еще кто-то. Кто-то черный. И кто-то еще. Они шли вниз спокойно, быстро, уверенно.
– Хморюзга! – сказал Мигель.
– Сам!
Собака стояла у самой стены. Марисол целовала ее в лоб, но впервые это было как-то иначе:
– Не волнуйся! – говорила она ему после каждого касания губами.
Но собаке это не казалось убедительным тезисом.
– Так собаки не смотрят! – сказал, улыбаясь, Мигель, тоже наклонился, прижался щекой к его шее и пошел к колодцу.
