Существо было невероятно воодушевлено этими словами, но услышав прочих голос тут же обернулся, ещё не успев сменить маску доброты и наивности на грозность. Вокруг наступила лишь тишина, никого не было, лишь еле слышное шуршанье листьев, да звуки механизмов, которые теперь ощущались. Какое-то время находясь в этом положение сын поморгал пару раз, после чуток опустив голову, оглянулся в сторону гитары и улыбнувшись, на сей раз не скрывая, он отодвинул его в сторону и вновь вернувшись на место посмотрел вверх, ничуть ни скрывая свою радость, смотря в сторону светлого и радостного будущего, пусть даже с грустным прошлым, которое также быстро уходило с темнотой, ибо скоро должен был быть рассвет.
Так завершалась эта тишина, это ночное время с так любяще и тепло произнесёнными: «Боги мои…».
Тики-таки, тики-таки…
– Вы настолько честолюбивы? Знаете на кого Вы похожи с этой дорогой сумочкой и дешёвыми туфлями? На деревенщину. Отмытую, суетливую деревенщину, лишённую вкуса. Хорошее питание пошло Вам на пользу, но Вы наверняка прямой потомок белой голытьбы. Да, агент Старлинг? И этот акцент выдаёт в Вас уроженку Западной Виргинии. Кто Ваш отец, девочка, уж не шахтёр ли, вонявший углём? И когда местные парни тискали на задних сиденьях машин, Вы мечтали лишь об одном – сбежать оттуда, сбежать куда угодно, попасть в ФБР.
(…)
– Как-то пересчик стал приставать ко мне с вопросами. Я отведал его печень с тушёными бобами и чудным кьянти…
Ганнибал Лектор. Молчание ягнят
Тук… тук… тук… Монотонные шаги, кажется, не прекращались вовсе и должны были продолжаться целую вечность, отдавая по просторному, но тёмному залу в готическом стиле эхом. Наконец, они остановились у длинного богатого стола из красного дерева, прекрасно сервированного и готового для того, чтобы начали подавать главное блюдо. На удивление, учитывая даже, что на столе было практически всё, что необходимо для чудного обеда на 12 персон, стульев было лишь два и оба из них отличались по своим габаритам и красоте выполнения, возглавляя обе стороны сего стола, который так чудно подходил под этот зал.
Говоря пару слов о нём, нельзя было не заметить огромные алые шторы, закрывающие невероятно высокие, почти панорамные окна с решётками, отчасти выполненные в качестве узоров, дополняя заострённые верхушки этих закрытых слоем стекла отверстий. Обои были еле различимы в тусклом свете огромным люстр и прочих источников освещения, изредка мерцая, но даже при этом условии можно было оценить дороговизну как обоев, так и прочих деталей декора. Две удлинённые лестницы, ведущие на второй этаж, который также был виден отсюда, были выполнены бесподобно с различными заострёнными частями.
Прямо между этими двумя лестницами находился большой и высокий с множественными узорами ручной работы, часовой шкаф – этот большой напольный маятниковый механизм, через окошко коего было видно движение его большого маятника и грузиков в нём. Эта деталь была одной из тех, что наравне с немного пыльным роялем в другой части зала, прекрасно дополняла обстановку.
Разглядывание прибывшего гостя прервал более сильно расходящийся по пространству звук эха шагов, которые делались весьма уверенно, но ничуть не добавляя каких-либо эмоций, что ещё более устрашало, чем если бы в этом действе был хоть чуток замешан гнев. Наверняка этот момент был одним из лучших олицетворений тезиса о том, что именно неизвестность больше пугает, нежели гнев, ужас, неожиданность или что-либо сводное, подобное.
Гость, не открывая взгляда смотрел в сторону прибывающей фигуры среднего роста с явной лысиной, которая первой отразилась на свету, после чего был замечен этот тёмно-коричневый костюм из интересного материала, одновременно кричащий и умалчивающий о собственной неровности, по сравнению со своими собратьями. Подобающе костюму, но имея более тёмный оттенок, имели место брюки вместе с чёрными лакированными туфлями, каблуки коих и отдавали такими звуками. Руки были заломлены за спину, но при этом голова была прямой, не смотря на чуток сгорбившееся положение, из-за чего создавалось подобие внимательно смотрящей хищной рептилии, которая после движения одной рукой и удержании спины второй, выпрямлялась и уже смотрела своим неподвижным, стеклянным взглядом прямо перед собой, продолжая монотонно стучать мощными каблуками.
Как только появившийся, вызывая насколько это возможно скрываемый ужас у посетителя, смог дойти до стола и дотронулся до неё одной рукой в чёрной кожаной облегающей перчатке, то первым заговорил, не отрывая этот устрашающий взгляд от собеседника, не совершая ни один акт моргания.
– Мышь – очень интересное создание, не так ли? Служащее прекрасным подопытным, что даёт безграничную власть делать над ним всё, что угодно, только из-за его схожести с человеком. И если животные, в том числе рептилии, спешат лишь изорвать эту тушу в клочья, поглощая шерсть различными жидкостями, активно выделяющимися из их желёз, то человек может делать это, – он выдержал некоторую паузу слегка приподняв уголки губ, – ради удовольствия.
Наступила неловкая пауза для гостя, который пару раз осёкся, не ожидавший услышать этот странный краткий монолог.
– Добро пожаловать, инспектор. Пусть моя краткая речь не удивляет вас.
Один из сторон тёмного готического зала
После этих слов он наконец показал свою вторую руку из-за спины, жестом прося того сесть, опять же не отрывая взгляд. Стараясь хоть как-то не сдавать позиции, названный инспектором, также не отрывая взгляда сел, хотя можно было отметить, что это далось ему с трудом, а для владельца особняка это не составило особого труда.
– Доктор Прадо, – наконец произнёс инспектор. – Я прибыл к вам…
Быстрый жест прервал говорящего, после чего вновь наступила пауза. Прибывший не находил в себе силы произнести хоть слово, учитывая этот взгляд чуток исподлобья, но обладавший такой силой, под которой любое, даже самое сильное животное было готово сломиться и припасть к ногам смотрящего.
– Не стоит так торопиться, Кантри. Особенно перед ужином.
Наконец, после этих слов он отвёл свой взгляд, единожды и как-то протяжно моргнув, после чего слегка отдавая звуком скрипа к ним подъехала специальная механическая коляска. Блюда, прикрытые полусферическими колпачками из которой доставала роботизированная рука и осторожно ставила перед присутствующими. Как только тарелка была перед инспектором, доктор не сводил с него глаз, лишь одним движением своих зрачков даже не прося, а приказывая, чтобы тот вскрыл колпак, что тот беспрекословно сделал.
Перед ним находилось три различных куска мяса, по форме коих можно было узнать сердце, часть мозга и поначалу кажущийся бесформенный кусок, красиво выложенные и прекрасно прожаренные, с не плохим слоем специй, ставшие частью аппетитной корочки, вместе с чудными дополнениями. За доктора, который опять же продолжал сидеть, словно памятник и казалось, что в гляделки он переиграет даже их, ловкое движение с блестящим колпаком провернула механическая рука, после чего тележки на сей раз на удивление безмолвно отлучились.
– Что это? – спросил инспектор.
– Это настоящий деликатес, инспектор, – беря салфетку и заправляя её за воротник, а также беря в руки ножик с вилкой ответил Прадо, после чего он перевёл взгляд на своё блюдо, отрезал кусок и с улыбкой подведя кусочек на вилке ко рту добавил. – Как специалист в этой области могу вам сказать, что очищенное от канцерогенов сердце, готовое разорваться на части, в жутком предсмертном страхе молодого человека отличается особым вкусом.
Затем говоривший поместил кусок в рот и с наслаждением прожевал, на что инспектор ответил чуть ли не раздражением.
– Должен признать, что есть прожилки, которые трудно проживать, но этот эффект, когда кровь в их ещё бурлила, буквально избила эти сосуды настолько, что после должной кулинарной обработки они становятся мягкими и невероятно приятными. Но не меньшее удовольствие приносит мозг юной леди. Да, гениев среди них не так уж и много, но по вкусу их мозгов они могут посоперничать между собой, это я вам также говорю по собственному опыту, уж поверьте.
Он произносил эти слова с такой лёгкостью и непринуждённостью, словно рекомендовал что-то обыденное, давая совет, пока инспектор, еле сдерживая себя, сжимая в руках вилку, выслушивал эти слова, эти насмешки.
– И наконец, как же я мог вас оставить без того, к чему вы больше всего привыкли, без стейка? Конечно же, я выбрал самую лучшую часть, максимально более подходящую для этого дела и подходящую кандидатуру – красивого и стройного мальчика, который, уж поверьте, был очень даже любезен и его голова, а точнее говоря череп, послужил мне прекрасным трофеем.
– Доктор, – наконец не выдержал инспектор и резко встал. – Как вы можете так насмехаться надо мной?
После этих слов, в глазах владельца не выразилось ни одной эмоции, и он лишь просто проследил своим взглядом за движениями инспектора, после чего он слегка опустил голову, посмотрев на стол, также не моргая.
– Гм, а я надеялся, что вы сможете оценить такой подход, – он постепенно поднял голову и продолжал. – Мои коллеги утверждают, что на вкус такие блюда напоминают вырезанный из тонкого края говяжьей вырезки филе-миньон, зажаренную курицу, телятину, вкус диких баранов, овцы, что ела грибы и паслась в горах, но больше всего наблюдались те, кто находил сходство со свининой или свиной грудкой – один из причин задуматься, не так ли, инспектор?
– Доктор, вы забываете о причине моего прихода к вам. Я не собираюсь казаться вам врагом, но вы сами вынуждаете меня к этому.
– Своим гостеприимством? – с лёгкой улыбкой и слегка оперев голову на руку, сказал Прадо.
Такой ответ заставил инспектора несколько замереть на месте.
– Хорошо, – вновь переходя в своё состояние, продолжил доктор, – раз вам так не терпеться, я расскажу вам…
– Я слушаю вас, – присаживаясь обратно, ответил инспектор.
– Тики-таки, тики-таки, – слегка махая головой сказал преступник. – Я прекрасно помнил каждого, кто был казнён мной. И я должен сказать, что каждый из них заслуживал свою участь, более того, они сами избирали такие судьбы. Вспомнить хотя бы того мистера Гоуни, который так хотел обеспечить свои фабрики электричеством, что тайно установил дополнительные генераторы и схемы так, что его станции могли питаться чуть ли не всем электричеством дальних провинций.
Право, инспектор, как я не мог ему помочь в этом деле, одарив его тем, что он так хотел приобрести, в таких количествах. Когда его привезли, я с удовольствием обходил его по сторонам, его беззащитного, без возможности каких-либо резких движений привязанного к электрическому стулу, к коему было подведено чудовищное напряжение и ток, способный испарить кости. Более того, я дал ему возможность лично включить сей «бодрящий» процесс.
Я привёз его сына, который успел уничтожить не одну жизнь юных девиц, тела коих тихо покачивались в лесу от силы ветра, а ныне, обретя синеватую каёмочку на шее стали пищей для подземных червей и удобрением для того же леса. Особое удовольствие для меня, как для настоящего мизантропа доставляло видеть то, как сын и отец тянулись к переключателю, который перенаправил бы ток к одному из них, оставляя второго… как они думали… в живых.
Говоря это, доктор внезапно рассмеялся гомерическим хохотом, испытывая дикое наслаждение от одних только воспоминаний.
– О, инспектор, это нужно было видеть. Ха-ха, это было потрясающе, особенно если учесть, что электричество было подведено к обоим из них.
Он так одновременно сильно и ехидно смеялся, что смертельно бледные мышцы лица даже перекрывали его не смыкающие глаза.
– Ох, кажется, вы стали прекрасной причиной для столь приятных воспоминаний, ведь затем, когда наконец таймер завершился, – лицо внезапно стало вновь серьёзным, – электрический ток с огромной мощью ударил по каждому из них. Это было ослепляющее, во всех смыслах этого слова, зрелище. Они искрились, чернели, их кожа разрывалась на части, глаза стекали, волосы и одежда воспламенялись, все жидкости от желудочной кислоты до крови вскипали, превращаясь в пар, мозг разрывался на части. Мощности хватило, чтобы грудная клетка взорвалась от давления, что образовали выкипающие жидкости со своими кислотными парами.
Доктор вновь ехидно улыбнулся и затем опять помахав головой сказал:
– Тики-тики, тики-таки.
Затем он вновь продолжал.
Но это только один из случаев. Сколько было моментов, когда сбрасывали люстру и не только электричество, но и эти острые шипы, вместе с сотнями осколков впивались в человека, прошибая его насквозь, разорвав череп, мышцы, грудную клетку, горло насквозь и буквально пригвоздив к полу. Быстрая, но согласитесь, красивая смерть, хоть и сравнительно безболезненная. То ли дело, когда удлинённый шип постепенно проходит через всё ваше тело, входя в горло, не давая ни одной мышце по рефлексу из-за ослабляющего укола противодействовать на пути. Это металлическое острое образование потихоньку проходит по пищеводу, один за другим выводя из своей конструкции острые шипы, развивающие слизистую оболочку изнутри, пока не пройдут в желудок, а затем в желудочно-кишечный тракт, в поисках второго выхода, буквально прошибая последующие органы и нанося невыносимую боль.
Напоминаю, что жертва в данном случае полностью остаётся в сознании, мучается и старается использовать каждый из своих рефлексов. Я думаю, вы поймёте меня, если хоть раз переживали почти безвредную процедуру ФГДС, – отчётливо, один за другим, чуть ли не шипя, проговорил аббревиатуру, доктор. – Согласитесь, что не самые приятные ощущение испытываете даже вы сейчас, просто слушая об этом, когда же я вновь вижу в этом возмездие…
Кажется, он на мгновенье погрузился в какие-то размышления, словно перебирая картотеку, из-за чего его взгляд изменился и остекленел, как будто он был уже не здесь.
– Тик-так, ти-и-ик, так, – более протяжно добавил доктор.
Затем вернувшись из коридоров своей памяти продолжал говорить.
– Или вот ещё. Вы когда-нибудь встречали Венерину-мухоловку? Она одна из доказательств, что у природы нам следует поучиться даже делу красивого наказания. Метод схлопывания двумя металлическими масками, с острыми шипами внутри, черепа жертвы, вдохновлён, – как же интересно сочеталось это слово с описываемой ситуацией, – именно этим чудным цветком. Представьте только, как удлинённый шип в секунду разорвав тонкую плоть, прошибает череп, не обращая внимание на прочие вены и безо всякого приглашения входит в мозг, разрывая нейронные связи одна с другой. А это ещё я не упомянул шипов, который ломают нос, входят в пазухи, веки, глазницы, протыкают щёки, ломают зубы и протыкают десны, о боли в коих вам может сказать любой, кто проходил через безобидную витаминотерапию у стоматолога. Тики-тики, таки-таки…
Каждое слово доктора было подкреплено аргументов и отличным примером, который заставлял слушателя практически проживать каждый из описываемых изобретательных случаев на себе.
– А если, например, вы когда-нибудь зажигали свечу и если случайно капелька воска, совершенно случайно, капала на руку или на пару волосинок на стопе ноги, то вы прекрасно сможете представить ощущение, когда всё тело, без какой-либо стрижки, погружается в эту горячую смесь, обжигающую и приводящую к сотне раздражений, но так, чтобы это не привело к смерти. Ибо процесс не завершён и элегантным одергиванием этого покрова со всех сторон можно сдёрнуть кожу, в буквальном смысле увидев всё, что кроется за этим покровом.
Я напомню вам, что кожа человека – самый большой орган и он покрывает, руки, ладони, плечи, грудь, спину, ноги, части тела, которые не принято упоминать и в коих заключено не мало нервных волокон, сиюсекундным образом и беспощадно передающие этот кошмарный сигнал к мозгу, готовый разорваться от него. Каждый из методов – это не один, а несколько моих жертв самого различного возраста, от мала до велика, как говориться, – с лёгкой иронией добавил доктор. – Ведь виновны все, от тех мальчиков и девочек, которые издеваются над малыми талантами, вместе с юношами и девушками, обеспечивающими плохими судьбами прочих, до тех дяденек и тётенек, что готовы украсть чужую студенческую работу.
Эти фразы доктор говорил с необычайным удовольствием, что буквально ощущалось в каждом его слове, в каждой слаженной фразе, пока инспектор напряжённо и с неподдельным ужасом слушал. Доктор замолчал, но опять же отрывая взгляда, он чуток вздёрнул мышцу нижних век, из-за чего его взгляд на секунду сузился, но затем он раскрыл свои глаза ещё шире. Послышался звук странного, жесткого скрипа двух твёрдых нечто друг о друга и только по движению челюсти Прадо можно было догадаться, что это скрипят его зубы, коими он оскалился.
– Один лишь звук, заставляет вздрогнуть. Слышали ли бы вы, как звучит перелом всех костей сразу, когда две толстые стены надвигаются на вас, желая раздавить. Этот огромный гидравлический пресс, силу коего вряд ли что может побороть, ведь давят несколько тысяч тонн. Минуту за минутой, секунду за секундой, страх всё нарастает, жертва бежит из стороны в сторону, прижимается то к движущимся, то к статичным стенам, ища себе укрытие, так жалобно дыша.
Дыша так, что так и хочется сжалиться, но, к сожалению, человечеству не дано даже дышать искренне жалобно. Щенок может скулить, котёнок жалобно глядеть, оленёнок издать этот душераздирающий звук, подобный плачу, пингвинёнок запищать и только человек, коему дан талант говорить, плакать, выть, кричать, стонать, при всём этом не может вызвать даже капли жалости. Поразительно и отвратительно, – дыша с отвращением, ещё более широко раскрытыми дикими глазами, с оскалом говорил доктор. – Один за другим, сначала подставленные ноги. Карс! Затем, руки. Курс! После постепенно грудная клетка, шея, лоб.
Сами эти кости, так разламываясь, с таким звуком, тональность коего даже сложно передать, смешанные с этим воплем, криком адской муки и боли, становятся остриём, который протыкает органы и приводит к неминуемой смерти.
Произнося последнюю букву, доктор слегка смыкал зубы, широко раскрыв губы, после чего приоткрыл рот и словно демонстрируя движения своего языка, не смыкая рта шипяще произнёс:
– Тик-так… тик-тик… Гм.
Те самые часы
Прадо замер, словно завершивший своё повествование и смотрящий в небытие.
– Интересно, – заговорил инспектор. – Но, почему же, каждый раз, после такого преступления, – взгляд убийцы тут же хищно переметнулся на инспектора, из-за чего тот несколько перепугался, но сдержал себя, – акта правосудия, – взгляд несколько уменьшил напряжение, – вы говорите: «Тик-так» или «тики-таки»?
– Хм, – с иронической улыбкой ответил доктор, доставая из кармана красивые серебряные часы на цепочке. – В детстве, в юношестве, меня очень даже много обижали, да и в целом, причина моей мизантропии, не смотря на учёную степень доктора наук вам известна. Так вот, в юношестве, я написал один роман, в коем описал юношу, попавший в XIX век – времена аристократии, где были популярны часы на цепочке. И как-то в то время, когда мы прохаживали по парку, я заметил такие часы и приобрёл их, – крутя в руке те самые часы говорил убийца, – и как бы я ни старался, какие бы усилия не предпринимал, их нельзя было завести.
Тогда меня обманули, сказав, что они будут хоть всегда. Но часы, остановились ровно в определённое время, которое послужило мне знаком и практически позже, временем наказания тех, кто меня обманул. Эти часы до сих пор не ходят, оно и к лучшему, ибо они теперь, стали символом этой человеческой лжи и напоминанием о той боли, которую могут принести люди. По ним вы отчётливо можете увидеть, да и догадаться, мой дорогой инспектор, что это время…
– 15:25…
Доктор показал инспектору эти часы, где было показано именно названное время, когда было совершено каждое преступление.
– Именно так. Так, я вовремя стараюсь отплачивать человечеству, за его «доброту», хоть делаю это не каждый день, но только в это определённое время.
Внезапно их разговор перебил звук больших напольных часов. На удивление, вместо обычного времени, эти часы пробили ровно 15:25. Доктор, не отрывая взгляда слушал, как один за другим начинают бить эти часы, а инспектор со страхом тут же посмотрел в сторону доктора Прадо, всё больше прижимаясь к стулу, не в силах встать, ибо стул незаметные механические клешни на рукоятках стула, стоявшие словно декоративные, внезапно ухватили его. В этом положении, он с ужасом наблюдал, как доктор постепенно поворачивал голову в сторону посетителя, под этим монотонные звуки высоких часов, раздающиеся эхом, произнеся:
– Тики-таки, тики-таки…
Всего лишь одна ошибка, профессор…
Ужас заключается в том, что у него не собачье, а именно человечье сердце и самое паршивое из всех, которое существует в природе.
Профессор Преображенский
Руки в белых перчатках были подняты и испачканы в некой странной бесцветной жидкости, в кою также был испачкан белоснежный халат. Вскоре к стоящему человеку с довольно пышной бородой подошёл молодой человек, уже успевший снять с себя перчатки и халат, поспешивший помочь дорогому учителю. Когда халат вместе с белым колпаком был снят, также выброшены испачканные перчатки, тщательно вымыты руки, протёрты очки, которые даже успели от пылкости проведённой работы запотеть и также проглажена большая борода, профессор со спокойной душой, не произнеся ни слова покинул операционную комнату, проходя через коридор в гостиную, откуда лишь на секунду посмотрев в сторону одной из картин, прошёл в кабинет. Ему не хотелось тратить время на лишние мысли и скорее записать небольшой отчёт о проведённой работе, к чему тот и приступил, сев за печатную машинку.
Одна за другой выводились буквы и можно было услышать характерное чирканье устройства, активно избивающее белый лист, прекращая эту расправу лишь в момент, когда строка кончалась и приходилось со звуком, словно проведённой рукой по твёрдой расчёске перейти на новую строку, начиная писать после звона небольшого колокольчика. Или же маленькая пауза наставала в момент, когда эти чёртовы шпицы скреплялись друг с другом, именно в разгар бушевания гениальной мысли. Поэтому приходилось впихивать в кратковременную память этот мысленно-логический поток, набивая его чуть ли не доверху, пока руки успевали разомкнуть эти соединения – продукт быстрой печати, которой благо не страдала современная клавиатура.
Ученик, молодой доктор, тем временем покинув также операционную вышел в гостиную, где под яркими впечатлениями обдумывал операцию, которая только что прошла. Когда он сидел на кресле, откинувшись назад, его размышления взрывались ярким фонтаном, стараясь ярким фонарём осветить хоть какие-нибудь, хотя бы самые тусклые границы биологической науки, но это вряд ли ему удавалось. Ведь подумать только, сколько различных работ смог провести его учитель – величайший профессор, сумевший произвести такое различное количество операций, которые затрагивали область абдоминальной, торакальной, пластической хирургии, гинекологии, андрологии, урологии, нейрохирургии, кардиохирургии, травматологии и даже трансплантологии. Вот и сейчас, их последняя работа была связана с пересадкой органов, фактором того, насколько они могут прижиться, насколько организм, в который была произведена пересадка будет сопротивляться и сможет ли лично, учитывая направленную на его восстановление помощь совершить акт регенерации?
Размышления доктора прервал проходивший к профессору камердинер, коего тут же поспешил остановить доктор.
– Погодите, мистер Зори, – заговорил доктор, тут же встав и подойдя поближе.
– Профессор занят?
– Да, он записывает результаты нашего последнего, чрезвычайно важного и интересного исследования. А что случилось?
– Прибыл посетитель.
– Разрешите уточнить, кто это?
– Некто инженер Шорте, – передавая визитку посетителя ответил камердинер.
– Пригласите его в гостиную, если он не против моего общества, пока он будет ожидать профессора.
Камердинер раскланялся, после чего совсем скоро в дверях показался высокий мужчина с пышными усами и густеющей сединой, которые хоть как-то изменяли форму его невероятно ровного черепа, поверх коего также была пышная шевелюра, отчасти даже закрывающая верхушки уха. Этот человек, с большими глазами, острым носом и тонкими губами, практически невидные под усами, поприветствовал доктора, поправляя свой чёрный костюм, мимолётно бросив взгляд на тёмно-коричневый костюм доктора, пригласивший его присесть.
– Добро пожаловать, мистер Шорте, мы очень даже рады вас приветствовать, – заметил доктор.
– Благодарю вас, сэр…
