– Тебе это не нужно! Не нужно, понимаешь? Ты и без этой езды по перилам самый лучший внук на свете! Это я тебе точно говорю, Костя, ты меня знаешь, я никогда не вру! Подумаешь! Да я сама в детстве пробовала по перилам скатиться!
– И как? – не выдержал я.
– Да никак, – досадливо отмахнулась бабушка. – Отбила только себе всё. И сразу решила: больше – никогда! И тебе не советую.
Так я в первый – и единственный – раз узнал, что я – лучший внук на свете. Бабушка всегда разговаривает со мной так, как будто не знает, что я не могу ходить. Как будто это только всем кажется – всем, кроме нее. Это, наверное, на нее так занятия йогой действуют. Иначе как это объяснить? Она же не слепая.
6
Если бы я точно знал, что мечтать можно о нескольких вещах одновременно, я бы много чего задумал. Например, я бы ужасно хотел, чтобы Алексей Иванович однажды взял да и поставил мне настоящую, полновесную, заслуженную пятерку. Мы с бабушкой тогда, наверное, устроили бы себе грандиозный праздник: испекли бы огромную пиццу, сделали лимонад и валялись на диване, как будто у нас других дел нет. И за уроки я бы в этот день вообще не садился.
Алексей Иванович – мой самый любимый учитель. Несмотря на то, что он преподает у нас самое ненавистное, что вообще может быть, – алгебру и геометрию. И хотя у меня явно очень мало шансов стать великим математиком, уроков Алексея Ивановича я жду, как никаких других. Он не рассказывает нам историй из своей жизни, не показывает фотографии своего взрослого ребенка и кота, не обещает нам сходить летом в поход – хотя последнее меня мало касается. Но на его уроках мы сидим тихо, как мыши, а домашку делаем в обязательном порядке. Потому что он – ну просто очень хороший человек. А обидеть хорошего человека – самое распоследнее дело, это каждый знает.
Да, я хожу в школу. Школа тоже очень хорошая. Официально в нее принимают одаренных детей, но, поскольку она находится в нашем дворе, меня тоже приняли.
Всё происходит очень просто: бабушка довозит меня до охраны, а оттуда меня забирает дежурный одноклассник. Здорово, что некоторые кабинеты, как наш, находятся прямо на первом этаже.
Первые четыре года я учился дома, и это было не очень хорошо. Бабушка решила, что сможет учить меня сама, без посторонней помощи. И вроде всё нормально было, она учила, я учился, но с ней я разленился и разбаловался, так что бабушка какое-то время продержалась, а потом сходила в мою будущую любимую школу и договорилась, что к нам домой будут приходить разные учителя в свободное от работы время. Тут-то я и понял, что школа – дело серьезное.
Особенно когда в нашу дверь вдруг вошел Михаил Арташесович – учитель физкультуры. Я ему сразу сказал про врачей и про «надежды нет». А он принес мне резиновое кольцо – кистевой эспандер – и велел наращивать силу рук. Ну, я теперь и наращиваю. А что? Вдруг я все-таки стану поваром и мне понадобятся сильные кисти?
Когда в классе объявили, что на следующий день к ним приеду я, только Юлька вызвалась помогать мне с передвижением.
– Привет, – говорит. – Меня Юля зовут. Поехали скорее, а то сейчас звонок будет.
Я как увидел ее глаза непонятного цвета, так и заблеял, как коза и семеро козлят:
– Приве-е-ет. Я К-к-костя…
Она говорит:
– Я знаю.
А я думаю: «Всё. Теперь она решит, что я идиот и неинтересный собеседник».
И, скорее всего, так и получилось. Пару месяцев она возила меня по маршруту «охрана – класс» и «класс – охрана» и носила мне из буфета завтраки, но, как только я обращался к ней не по делу, тут же косилась на своего Субботина и превращалась в каменную скалу и ледяную глыбу.
А потом ребята ко мне привыкли и стали возмущаться, что меня одна Юлька возит. Сейчас ее дежурство выпадает раз в два месяца – это если не считать каникул, без которых, если честно, было бы гораздо лучше. И без выходных.
7
С тех пор, как Михаил Арташесович научил меня серьезно относиться к своему здоровью, я ни дня не могу прожить без упражнений. Оказалось, что заниматься физкультурой могут даже такие, как я.
Теперь ручной эспандер – мой лучший друг. Я, когда им работаю, представляю, как это пригодится мне в будущем. Вот я пеку блины, играючи перебрасывая сковородку из одной руки в другую. Или идем мы с Юлькой вечером по бандитскому району, а навстречу хулиганы. Лучше, конечно, если один хулиган, а то Юльке тоже придется драться, а ей в этой ситуации нужно быть принцессой. Так вот, он ко мне так наклоняется и наглым тоном говорит: «Закурить не найдется?» И тут я ему – р-р-раз, и приемчик! И – «пойдем, Юля, отсюда, здесь не уважают физкультуру и спорт». Я прямо вижу, как она на меня смотрит этими своими глазами.
На меня вообще-то многие смотрят, и это не так уж и приятно, я вам скажу. Когда люди делают вид, что не замечают меня, даже лучше получается. Понятно, что всё идет по плану. А бывают такие дни, что хоть стой, хоть падай.
Однажды к бабушке в гости приехала ее старая, сто лет назад потерянная подруга. Когда она вдруг отыскалась и появилась на бабушкином горизонте, бабушка страшно обрадовалась. Накрыла стол, сделала прическу, похожую на ту, которая была у нее в молодости, и даже пропустила йогу. Я было сказал «ага!», но бабушка быстро объяснила мне значение слов «уважительная причина», и я понял, что прогулять школу мне не удастся никогда, даже в надвигающемся на меня, как тайфун, подростковом возрасте, когда у меня начисто снесет крышу и потянет на подвиги.
И вот час встречи верных подруг пробил. Я вздохнул с облегчением – всю неделю мне пришлось слушать бесконечную историю о дружбе двух мушкетерш, их приключениях и достижениях. Глядя на свою собственную бабушку, я ни капли не сомневался, что всё так и было. Но чтобы на свете существовала вторая такая же бодрая пенсионерка, от которой всего можно ожидать!
Я сидел в своей комнате и слышал, как заверещал звонок.
– Мариночка!
– Тонечка!
Следом за этим раздались охи, всхлипы и взвизги, местами переходящие в предгрозовые крики ласточек. Когда звуковой ряд начал походить на человеческую речь, я понял, что мне самое время появиться на сцене – то есть в дверном проеме.
– Это мой внук Константин, – представила меня бабушка.
Не знаю, может, когда-то ее подруга и была молодой, но в тот день она оказалась толстой и довольно суетливой женщиной с мелкими кудряшками на круглой голове. Она смеялась и радовалась встрече с бабушкой, но при виде меня выражение ее лица резко изменилось. Нарисованные брови поднялись, губы вытянулись в трубочку. А потом начался кошмар. Она бросилась ко мне и рыдающим голосом принялась меня утешать:
– Ой, бедненький! Ой, это ж беда какая! Такой маленький – и навсегда в этой коляске! Да что ж это такое делается! Ты не плачь, не плачь, – я и не собирался, – и без ножек можно жить, вот мой сосед по даче – он сейчас на заслуженном отдыхе, а раньше как сыр в масле катался, ему много подавали, – и что-то еще в таком духе, я уже не помню.
При этом она без остановки гладила меня по голове, как маленького. Я хотел уклониться, но не мог – был зажат в дверном проеме.
Из трех героев этой сценки двигался только один (хотя и за всех троих), остальные двое остолбенели. Потом бабушке удалось побороть крайнюю степень изумления и вставить пару слов:
– Антонина, что за цирк?
Ничего не изменилось: подруга ревела белугой, я был в плену дверного проема. Тогда бабушка сделала какое-то неуловимое движение. Я сначала подумал, что она хочет обнять старую подругу, но она рукой быстро залепила ей рот.
– Да заткнешься ты когда-нибудь?! – возмущенно закричала она. – Ты не в себе? Совсем уже, что ли?
Подруга замолчала, но было видно, что поведение бабушки ее изумило. Согласен, прозвучало всё это не очень-то вежливо.
– Но как же?… – спросила она, освобождаясь из бабушкиного захвата. – Ведь больной ребенок… Ведь калека… Жалко…
И вот тут моя всегда невозмутимая, как индеец чероки, бабушка крепко взяла подругу под руку и решительно вывела ее на лестничную клетку. И закрыла дверь на замок.
Праздник кончился, не успев начаться.
Бабушка повернулась ко мне, осмотрела меня с ног до головы, убедилась в том, что мне удалось уцелеть и остаться невредимым, и сказала то, что я меньше всего ожидал от нее услышать:
– У индейцев существует пословица: «Есть много способов пахнуть скунсом».
Потом крепко зажмурилась и замычала, как будто у нее внезапно заболели все зубы:
– А ведь я сейчас могла быть на йоге!
И, отжмурившись обратно, решительно направилась на кухню:
– Прошу к столу!
Меня особо не тронула эта история – всё произошло так неожиданно, что я ничего не понял. Хотя было жалко, что бабушка обманулась в своих ожиданиях от встречи с молодостью. Но именно тогда я начал подозревать: моя бабушка индеец. Хотя бы наполовину.
8
Иногда мне становится нестерпимо обидно, что я такой, и «нестерпимо» – ключевое слово. Этим словом можно заменить тысячи других слов о моей болезни; наверное, даже медицинскую карту можно было бы заменить.
Всё, что со мной случилось, – только неудачное стечение обстоятельств. Например, если бы я не полез на свет первым, пропустил бы вперед Владика, неужели всё было бы точно так же? И я бы так же ездил на коляске, и никогда не имел бы дела с лестницами, и так же мечтал бы проехаться вниз по перилам? И мама бы ушла в неизвестном направлении, и папа предпочел бы начать новую жизнь и забыть старую, и у меня не было бы ни одного друга, и Юлька точно так же смотрела бы сквозь меня, как будто я – не заслуживающий внимания жук?
Такие мысли случаются у меня, если я проснусь среди ночи, вокруг темень, один сон закончился, а новый никак не идет. Тогда, оказавшись в пустоте между двумя снами, я почему-то начинаю прокручивать в голове свою историю, и мне так обидно – просто нестерпимо! А чернющие мысли льются и льются, и ничего с ними не поделаешь. Я прячу лицо в подушку и колочу кулаком по кровати: «Нечестно! Нечестно!» И я прямо вижу, как весь мир смеется над тем, какой я сейчас жалкий, беспомощный и глупый. Конечно! У них-то всё хорошо! У всех всё хорошо, кроме меня.
И обои в моей комнате становятся густо-черными, и чернота вокруг меня сжимается…
Тогда я думаю, что на самом деле было бы справедливо, если бы Владик при нашем рождении решил стать старшим братом, а я бы не спорил и пропустил бы его вперед. И сейчас бы я жил с папой и ходил бы в кружок лего, и на футбол бы обязательно записался, а может быть, и на танцы, и на лифте не ездил бы, а поднимался только пешком, и был бы ужасно равнодушен ко всем перилам на свете, даже специально созданным для скатывания.
Но потом я вдруг прихожу в себя, вижу всю эту картину со стороны, и мне становится страшно за Владика. Как он жил бы в коляске? Нет, он не смог бы, точно. Опустил бы руки, выбросил бы ручной эспандер, не стал бы постигать тонкости приготовления пиццы. Только сидел бы под табуреткой да плакал, сидел да плакал – и так целыми днями напролет.
Тогда пускай лучше я. Я уже привык. Мне даже нравится. И вообще мне и так повезло. Во-первых, с бабушкой мне на удивление легко и хорошо. Такие бабушки встречаются очень редко, может, раз в сто лет или даже еще реже. Во-вторых, сейчас она мне помогает, а потом, когда я вырасту, я сам стану ей помогать – это я знаю твердо. А Владик, может, и не смог бы.
В-третьих, мой мозг думает, мои руки работают. Мозг работает, руки думают. Не всем так везет.
А в-четвертых, я никогда не плачу. Может, не умею, а может, просто всё всегда исправляется до того, как наступит настоящая грусть.
Так что пусть всё остается на своем месте. В конце концов, я грущу только по ночам, да и то не так чтобы очень часто. Потом в любом случае засыпаю и сплю до будильника. А утром всё становится хорошо. Особенно если солнечно.
9
– Мы идем гулять, – объявила бабушка.
Обычно мы никуда не ходим, только в школу и обратно. Когда мы движемся к школе, я весь мысленно лечу, потому что полностью настроен на ту череду событий, которая ждет меня в течение дня. И домой возвращаться мне тоже приятно – дом есть дом, это каждому ясно.
А кроме школы, идти особенно некуда. Наш двор не приспособлен для прогулок: тротуары заполнены машинами соседей, а всё свободное пространство занимает детская площадка, где мне особенно нечего делать. Да и ходят сюда одни малыши, чтобы покопошиться в песочнице или покачаться на качелях, – тут мне и поговорить не с кем.
Но это когда мы дома. Уже неделю дом мне только снится, и бабушке, наверное, тоже. Словом, мы лежим в больнице.
Правда, только так говорится – лежим, а на самом деле я с утра до вечера перехожу из рук одного доктора в руки другого. Меня обследуют. Просвечивают, простукивают, вертят из стороны в сторону, ощупывают, осматривают. И всё время спрашивают. У врачей припасено ужасно много вопросов, и ты только и делаешь, что отвечаешь, отвечаешь. Почему-то каждый считает своим долгом спросить, как меня зовут и сколько мне лет, – будто в карте ни слова об этом. Некоторые просят посчитать вслух или назвать любимые цвета. Но я не злюсь – понятно, работа у них такая, проверять, есть ли у меня мозги или за год превратились в сухофрукт.
Мы бываем здесь каждый год – я и бабушка. Я – потому что это нужно. А бабушка – потому что санитарки не обязаны за мной следить, ну там чтобы не упал с кровати или правильно сходил в туалет. Тут всё не как дома, и мне одному не справиться.
Перед самым нашим отъездом в больницу, поздно вечером, когда мне давно полагалось спать, я в десятый раз представлял себе больницу и то, как там всё будет. Меня уже почти тошнило, а одеяло совсем перестало греть, и тут – звонок в дверь. К бабушке пришел дядя Игорь.
Он долго стоял в прихожей, категорически отказывался перейти в кухню. Сказал, что забежал буквально на пять минут и ему нужно бежать дальше. Бабушка на это ответила, что за пять минут вполне можно выпить чашку чая. Несколько минут у них ушло на споры, потом дядя Игорь капитулировал и отправился-таки на кухню, где, естественно, был накормлен по полной программе. О чем они там разговаривали, я не слышал, хотя, чего греха таить, очень старался. Слышно стало, только когда через час дядя Игорь начал прощаться.
– Вот, Марина Григорьевна, – сказал он, – возьмите.
– Да что ты! Не надо! Еще не хватает! – возмущенно вскричала бабушка.
– Ну не обижайте меня, возьмите, – настаивал дядя Игорь.
– Не возьму.
– Возьмите. Пригодятся. Тем более вам завтра в больницу ложиться. В отдельной палате вам с Костиком будет удобнее, чем в общей.
На этих словах дяди Игоря бабушкина оборона дала трещину. Бабушка согласилась что-то взять, но после этого долго охала, всхлипывала и вздыхала. А когда полуночный гость ушел, так развздыхалась, что я совершенно забыл об ужасах завтрашнего дня. Мне стало жалко бабушку – и в целом, и еще потому, что ей тоже придется две недели сидеть в заточении, слушать отрывистые команды толстых пожилых санитарок и худых молоденьких медсестер, которые всегда не в духе, и те и другие, да еще и забыть про свои любимые занятия йогой. Ей там и поговорить-то не с кем будет. А всё из-за меня.
Неделю мы оба немного покисли в чуждом нам больничном мире. А потом бабушка вдруг сказала:
– Ну всё, хватит. Мы идем гулять.
И вот удивительно – я даже обрадовался.
И мы пошли.
10
Мы вырулили из палаты и помчались по коридору. По пути нам попалось несколько таких же, как я, колясочников. Глядя на них, я в очередной раз осознал, что ни с кем из них не мог бы подружиться. Пока мы двигались по длиннющему коридору, почти никто даже не перевел на нас взгляда – смотрели в пустоту, и всё. Кто обращал на нас внимание, так это сопровождающие – мамы или сиделки, но в их глазах тоже не было радости или хотя бы интереса. Большинству было всё равно, едем мы мимо них или нет. Некоторые почему-то косились на нас с неприязнью, хотя мы никогда раньше не встречались и не знакомились.
Мне кажется, это неправильно, что в больнице никто ни с кем не общается. У нас много общего, в конце концов, иначе бы мы в эту больницу не попали. Я тут пробовал заговорить с одним парнишкой. Он сидел у окна в общем холле и, как мне показалось, жутко скучал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/natalya-vishnyakova/ne-plach/?lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
