– Конечно, – повела Алиса плечом.
– Тогда мне нет необходимости объяснять для вас правила? – осведомился он с напускной беспечностью.
Алиса вскинула брови, но под маской этого, конечно, не было видно.
– Вилка в левой, нож – в правой. Спасибо, я в курсе тонкостей этикета, – а вот саркастичности тона под маскою спрятать было невозможно.
– Что ж, – отсалютовал ей фужером Давид, – тогда позвольте мне сделать одну ремарку: здесь нет никаких правил.
– Где-то я это уже слышала… – протянула Алиса озадаченно, гадая, каков всё-таки истинный смысл повторившейся уже дважды фразы.
Что значит – нет правил? Совсем? Делай, что в голову взбредёт? Так совершенно точно не бывает. Особенно в стенах таких вот старинных особняков. Уж Алиса не понаслышке знала: здесь даже дышали так, как предписывалось правилами.
– Значит, можно и маску снять? – подумав немного, задала она, как ей казалось, каверзный вопрос.
– А вы хотите?
– Не очень. Но я и не понимаю, зачем она нужна.
– Маска на вашем лице, – вкрадчиво завёл Давид, – создана умелыми руками настоящего итальянского мастера…
– Это совсем не объясняет… – нетерпеливо прервала Алиса, не пожелав дослушать.
– Знаете ли вы, зачем их носили в Венеции? – с нажимом продолжил Давид, не обращая внимания на её беспардонность, и аккуратно провёл указательным пальцем по линии скулы Алисиной маски.
– Нет.
– Скрывая своё лицо под такой маской, венецианская знать сохраняла инкогнито. Быть представителем высшей элиты – не только привилегия, но и тяжкая ноша. Вы ведь знаете об этом, Алиса?
Звук собственного имени заставил почему-то содрогнуться. Что ни говори, а маску ей снимать правда не хотелось. И ещё не хотелось, чтобы в стенах этого особняка звучало её имя.
– Столько правил, столько обременений… не правда ли? – продолжал он.
Алиса промолчала, и Давид, видимо, расценил это как заинтересованное согласие, потому как продолжил заливаться соловьём:
– Но если скрыть лицо под маской, созданной искусным мастером по индивидуальному заказу, надеть плащ и в сгустившихся сумерках отправиться в город, то никто и никогда не опознает вас. А значит, любые условности перестанут иметь всякий смысл. Разве вам никогда не хотелось узнать, каково это? Каково жить человеком без лица и имени?
Его голос, сначала раздражавший своей вкрадчивой негромкостью и слегка гнусавой монотонностью, теперь гипнотизировал Алису и подчинял себе её внимание.
– Хотелось… – поймала она себя на абсолютно искреннем ответе.
– Так вот: эта маска служит вам… индульгенцией.
– Индульгенцией?
– Индульгенцией за всё, что вы здесь совершите, – утвердительно кивнул Давид.
– А я что-нибудь совершу?
– Как захотите, – плавно повёл ладонью он. – Но помните, что правил – нет.
– Так я могу её снять?
– Тогда бремя ваших грехов останется на ваших хрупких плечах.
– Каких ещё грехов? – шепнула Алиса, склонившись к Каре, когда Давид, в один миг потеряв интерес к разговору, вышел в пустующий центр зала – люди в едином порыве расступились в стороны, точно он силой мысли мог диктовать огромной толпе свою волю. – Ты правда здесь не в первый раз?
– Ну… – Кара поболтала почти пустым бокалом, – вообще-то, в первый.
– Тогда ты тоже ничего не поняла?
Кара только хмыкнула в ответ и кивнула туда, где Давид с высоко поднятым вверх бокалом поприветствовал собравшихся.
Поначалу Алиса видеть совсем перестала – всё погрузилось в кромешную тьму. Разлилась музыка: ритмичная, но вместе с тем неспешная, и экзотичная – совсем не та, что исполнял классический оркестр за секунду до того, как мир полностью померк. Первой вступила флейта; протяжная, жалобная и таинственная, она на слабом придыхании издала звук, напоминающий завывание ветра в жаркой пустыне, на которую опускается прохладная и соблазнительная ночь.
Именно так Алиса себя и почувствовала: будто вдруг оказалась даже не в Москве и не в старинном особняке, а в центре песчаной пустыни далеко-далеко к востоку отсюда.
В центре зала затанцевали, метрах в полутора паря над полом, крохотные огоньки, и Алиса, проследив за ними взглядом, поняла, что огонь чертит в воздухе плавные круги не сам по себе, а послушно следует за гибкими руками танцовщиц.
Алиса видела только изгибы женских тел: их то и дело выхватывали из мрака блёклые ореолы света – скат плеча, мягкий изгиб талии, округлое бедро – всё это было бронзовым, бархатистым, отдавало глянцево-масляным блеском и обрамлялось всполохами легчайших тканей, мерцанием блестящих золотом украшений и яркими искрами в гранях драгоценных камней.
В воздухе разлился аромат розового масла, мускуса и пряностей, от которых едва ощутимо зачесался нос.
Когда в мелодию вступили бубны, луч прожектора выхватил из кромешной тьмы пышную женскую фигуру в самом центре. Расшитый сверкающими камнями лиф открывал смуглый и подрагивающий живот танцовщицы, больше всего походившей на зачарованную мелодией змею: та выгибалась в такт завывающим переливам музыки, и казалось отнюдь неясным, кто и кого вводит в транс; а монистовый пояс на её бедрах подрагивал в ритм бубнам, бликуя отражениями огней, пойманными в отполированную поверхность монет, и полностью овладевая вниманием публики. Женщина одновременно стояла на месте, будто фарфоровая статуя, и гуттаперчево извивалась в волнообразных движениях.
Вспыхнуло несколько лучей поменьше, выхватывая из полумрака девушек в тёмных вуалях, закрывающих нижнюю половину лиц. Их было не больше десятка-полутора, и каждая, увлекая за собой круг неяркого света, устремилась к зрителям, смешиваясь с расступающимися в стороны людьми.
Танцовщица в красном завертелась волчком, и вдруг летящая шифоновая юбка спала с крутых бёдер, вихрем заструившись в её руках. Вдоль подтянутых смуглых ног, выполнявших сложные па, остались колыхаться лишь прозрачные бежевые ленты. Сама она вслед за остальными девушками, не прекращая кружиться в такт музыке, плавно вклинилась в хранившую молчание толпу, и два алых платка, служившие ещё недавно юбкой, стали нежно обласкивать гостей, скользя по их плечам и лицам.
Наконец, танцовщица, не прекращая своих гибких движений, приблизилась и к Алисе. В нос снова ударил удушливый аромат розы, масло которой, видимо, было втёрто в идеально гладкую кожу женщины. Та, распространяя вокруг приторно-цветочное амбре, набросила платок Алисе на шею, как делала это и с другими гостями в зале; но при том пронзительно-тёмными глазами, особенно ярко выделявшимися над плотной вуалью, встретилась с Алисиным заворожённым взглядом, устанавливая слишком уж долгий зрительный контакт: по коже забегали стайки мурашек.
Алиса оказалась облитой ярким светом прожектора, неотрывно следовавшим за танцовщицей и падавшим теперь им обеим на плечи, словно невесомый шёлковый полог. Длинные тонкие пальцы запутались в Алисиных кудрях, и на миг показалось, что люди вокруг исчезли, растворившись во мраке, а танцовщица хитро и многозначительно прищурилась – так, будто под вуалью губы её расцветают в улыбке истинно восточного коварства.
Так же внезапно та, наконец, отлынула и скользнула дальше прочь, уводя за собой луч света, а пахнущий розовым маслом платок, завязанный некрепким узлом, так и остался покрывать Алисины плечи.
Она от растерянности вцепилась в тонкие края шифоновой ткани, наощупь подушечками пальцев стремясь осознать, была ли эта волоокая танцовщица реальностью, а не навеянной ароматами восточных пряностей иллюзией.
– Сегодня ваш вечер… – рядом точно из воздуха возник Давид, чей силуэт Алиса с трудом видела во тьме после ослепляющего луча прожектора.
– Что вы имеете в виду? – сипло выдохнула она. Под маской становилось трудно дышать: кислород был горяч и похож на накалённую докрасна лаву.
– О, милая… Это долгий рассказ, – Давид почти шептал. – Вы знаете историю этого дома?..
– Нет, – мотнула она подбородком, следя за столбом света, в котором купалась, внося хаос в оторопело замершую толпу, танцовщица. Казалось, это лился прямо из высшей точки круглого купола свет луны, и едва над Москвой через несколько часов взойдёт безжалостное солнце – полуночный мираж растворится в сиянии наступающего дня.
– Это очень старый дворец, который был построен больше трёхсот лет назад и принадлежал одной весьма знатной семье. Однако имение всегда пользовалось дурной славой: довольно скоро после его постройки все члены семьи, которой оно принадлежало, скоропостижно скончались.
– Все?..
– До единого, – как-то безучастно подтвердил Давид. – Чума. В те годы чума уносила множество жизней. Правда, современники поговаривали, что совсем не болезнь стала причиной конца знатного дворянского рода. В Москве того времени об этом месте ходили пугающие легенды: дворец якобы возвели на костях языческого капища, и потому его владельцев быстро постигла кара богов. Из-за этих слухов имение долго стояло в запустении, но потом вновь ожило: нашёлся один бесстрашный князь, не веривший в городские сказки. Правда, и ему не пришлось долго наслаждаться здешними красотами.
– Почему?
– Он умер прямо в этом зале. На глазах десятков гостей.
– Тоже от чумы?
– Нет, – возразил Давид. – Причиной его смерти послужила болезнь куда более безнадёжная, чем чума. Любовь. Она порой совсем не оставляет шансов на выздоровление.
– Ваш князь умер от любви? – Алиса не сдержала невежливой насмешки и тут же поспешила исправиться: – Простите.
Давид на её бестактность, казалось, внимания не обратил.
– Он умер от её недостатка. Я бы сказал так.
– Печально. Правда, звучит действительно… как легенда.
– О, легенды – всего лишь таинственная маска на лице истины, моя милая. Они искажают восприятие, но не меняют сути, – пространно отдметил Давид, которому, очевидно, донельзя нравились все эти мистификации. Он обвёл широким жестом зал: – Вы знаете, что этот бал, этот маскарад – традиция, которую и придумал князь. Для того он и приобрёл этот дворец: он пустовал весь год, но на одну-единственную ночь в начале лета оживал и превращался в место, куда стекались все представители высших слоёв общества.
– Ему негде было закатывать вечеринки? – снова съехидничала Алиса.
– Отчего же. Князь был богат, и богат сказочно. Но эти богатства и стали его проклятием: он полюбил женщину, с которой никогда не смог бы быть вместе – их отношения считались чудовищным мезальянсом, а сделать её своей любовницей он не мог из соображений благородства – это бросило бы на её репутацию огромную тень, а он не смел так с нею обойтись. Уехав от своей несчастной любви за границу, князь однажды попал в Венецию в самый разгар тамошнего карнавала. И тогда ему пришла в голову одна любопытная затея…
– Устроить карнавал в России?
– Его впечатлила возможность надеть маску и хотя бы ненадолго стать безликим человеком, не стеснённым никакими условностями. И тогда он решил устраивать маскарад раз в год у себя, – отозвался Давид. – Приглашения вместе с масками и плащами рассылались всем представителям высшей знати. В сопроводительном письме объяснялось, что гости сохранят полную анонимность – даже прибывали они на место не на собственных каретах, а на присланных князем самых обычных непримечательных экипажах, которыми полнились улицы города.
Алиса усмехнулась.
– Мы тоже приехали не на своей машине.
Давид кивнул.
– И получили маски вместе с приглашением.
– И зачем же он всё это придумал? Ваш князь.
– Он знал, что женщина, которую любил, не удержится от посещения подобного мероприятия, – его голос звучал тихо, а выступление танцовщицы, между тем, всё продолжалось; Алиса не отрывала от неё глаз, слушая странный рассказ. – Когда они встретились, она была одной из самых известных в свете дам. Ни одно мероприятие не обходилось без её присутствия. Но вскоре после их знакомства она лишилась возможности так часто выходить в свет. Её выдали замуж, а муж был человеком слишком серьёзным, и его жена не имела права предаваться веселью с тем же безрассудством, что и раньше. Но граф понимал: если никто не сможет её узнать, то гнева влиятельного мужа удастся избежать. И она обязательно найдёт способ сюда прийти.
– И что же, она приходила?
– Всегда, – подтвердил он.
– И что было дальше?
– А дальше… – загадочно протянул он. – Дальше они могли быть вместе ровно одну ночь в году.
– Вместе? – переспросила Алиса. – Он находил её здесь и…
Давид отрицательно помотал головой.
– Её находил не он, – Давид подтолкнул Алису ближе к углу, где стоял стол с пирамидой из бокалов с шампанским. – Её находила одна из танцовщиц, выступление которой открывало бал. Знаете, в те времена подобные танцы считались чем-то вопиющим, но вместе с тем волновало умы и придавало атмосфере таинственности.
– Как же эта танцовщица её находила?
– Маска, – пожал Давид плечом. – Он всегда сам заказывал для неё самую красивую и дорогую маску. И танцовщица знала, в какой маске искомая особа. Она танцевала среди гостей, а затем оставляла на одной из дам свой красный платок.
– Но ведь тогда он и сам мог узнать эту её маску. Зачем же усложнять?
– Думаю, князь был ужасно романтичен. К тому же, пока все наслаждались выступлением, другой гость не мог отвлечь его даму. Ещё один платок, такой же, как и первый, танцовщица во время выступления оставляла одному из мужчин. Это значило, что первый танец они должны танцевать вместе.
– Дайте угадаю: второй платок всегда оказывался у него?
– Верно.
– Какая ерунда, – усмехнулась Алиса. – Что же ему мешало просто… не знаю, быть с ней?
– Предрассудки, – пожал он плечом. – Жениться на ней он не мог, чтобы не опозорить ни свой род, ни её имя.
– А тот, другой, значит, мог?
– Значит, мог.
– А она? Она его любила? Вашего князя?
Давид немного помолчал, пригубив шампанского.
– Она всегда приходила, – неопределённо ответил он, наконец.
– Вы сказали, что он умер…
– Сначала умерла она.
– Даже так?
– Да. Она умерла в родах. Говорят, ребёнок был его.
– В те времена не было генетических экспертиз, – фыркнула Алиса. – Откуда же такие сведения?
– Это случилось зимой, спустя девять месяцев после одного из балов. Вскоре после её смерти он устроил очередной маскарад. Но когда гости собрались, то обнаружили его бездыханное тело прямо здесь… – Давид указал рукой обитый бархатом диван с витыми ножками, который стоял, подпирая украшенную лепниной и позолоченным канделябром стену, подле круглого столика с угощениями и напитками. – Умер, потому что не мог жить без любви.
Алиса отшатнулась. Ей крайне сложно верилось в то, что от любви вообще может произойти нечто настолько неотвратимое и всеобъемлющее, как смерть; нет, представить, что умереть можно лишь от какой-то привязанности к человеку было решительно невозможно.
Алиса подумала о Ване – могла бы она умереть, если бы он исчез из её жизни? Могла бы она продолжать жить, не находя себе места, если бы вдруг его потеряла?
Ответ был ясен, как и ясна была сапфировая ночная тьма за окнами: такая патетика чувств Алисе была совершенно несвойственна. Ей ничего не стоило бы забыть человека, которого она любила.
Или думала, что любила? Вдруг то, что с загадочным и важным видом описывал Давид, и было любовью; а то, о чём думала Алиса, было… Не было ничем.
