Константин Дорфман-Мартынов "Земля – Венера – Земля"

Фраза на японском: “Главное – ввязаться в драку”, – якобы присутствует в кодексе самураев. Данное утверждение однажды было услышано автором от тренера по хоккею с шайбой на льду по имени Павел в раздевалке либо теперь уже несуществующего спорткомплекса Олимпийский, либо Ледового дворца “Синяя птица” в Отрадном, либо спорткомплекса “Морозово” на Новоастаповской улице, в Москве.

Одним из принципов Ммунистического Союза будет лингвистическое равенство. Ни один из языков населяющих Союз народов не может быть государственным, а для общения и документации будут выбраны по одному языку от Европы и от Азии. Использование французского и японского языков как государственных означает, что страны эти останутся за бортом такого мощного объединения, однако французы и японцы будут ощущать себя там как дома.

Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом: – Ирония есть нисходящая метафора. Я удивился: – Что значит нисходящая метафора? – Объясняю, – сказал Иосиф, – вот послушайте. "Ее глаза как бирюза"– это восходящая метафора. А "ее глаза как тормоза"– это нисходящая метафора. – Сергей Довлатов “Записные книжки”.

Диалог, с переходом на русский язык, о чае и колбасе почти один в один скопирован из рассказа Сергея Довлатова “Лишний”. Очевидно, главный герой преднамеренно процитировал его начало, а героиня его подсознательно, а может, тоже в свою очередь цитируя, удачно поддержала. Умение цитировать что-то известное и, тем более, продолжить цитату всегда ценилось.

The entire British empire was built on cups of tea – целиком скопированная фраза из кинофильма “Lock, Stock and Two Smoking Barrels”, перевод названия которого “Карты, деньги, два ствола” выполнен с явной потерей оригинальной игры слов.

F….k me! – с соответствующей интонацией из аналогичного восклицания Уолтера Собчака в кинофильме Большой Лебовский в момент, когда он узнаёт, что предполагаемые похитители Банни Лебовской – нигилисты.

Обязательный анабиоз – украдено у Александра Волкова из “Семь подземных королей”. 14 лет сна, как раз 7 умножить на 2. Очевидно, не у всех, но у кого-то после такого времяпровождения пропадает желание жить законными супругами, как у королей и их свит в упомянутой сказке начисто исчезали все имеющиеся до того знания, вплоть до членораздельной речи.

В 1827 году Вильгельм Гауф написал повесть «Еврей Зюсс».

В моем архиве есть семь писем от него. Вернее, семь открыток. Две из них содержат какие-то просьбы. В пяти других говорится одно и то же. А именно: «С похмелья я могу перечитывать лишь Бунина и Вас». – Сергей Довлатов “Филиал”

В магазине. Покупатель: “Вы нам продали репеллент от комаров, но они всё-равно кусают!” Продавец: “Кусают… Но уже без удовольствия”. (Анекдот).

Глава 2 – Никогда не обсуждайте сложные научные аспекты с малоизвестными (чтение).

Однажды, ясным тёплым июльским вечером, в час небывало жаркого заката, в Москве, на вымощенную белой квадратной плиткой небольшую площадь у храма иконы Божией Матери «Живоносный Источник», что на территории Музея-заповедника «Царицыно», ступили два господина.

Примечания.

Этот текст является пародией перевёртышем на роман Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Множество кусочков просто беззастенчиво скопированы оттуда и вставлены с небольшими изменениями. Это всего лишь пример возможного синтеза литературного произведения, которым уже сейчас балуются создатели искусственного интеллекта. Полагаю, дотошный читатель с целью узнать процентное содержание таких копипастов и уличить автора в беспросветном плагиате тут же кинется читать или перечитывать этот гениальнейший роман кладези литературы XX-го века и уже гарантировано получит истинное наслаждение.

Глава 3 – Тома Иуда (чтение).

На плоском песчаном берегу Ям Кинерет стояли двое.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Было около десяти часов вечера.

Примечания.

Тома Иуда – так звучит имя апостола Фомы на иврите (если верить Википедии). Текст этой главы является, с соблюдением последовательности, как бы заменой 2-ой главы "Понтий Пилат"романа Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Главный герой не стал читать эту главу, потому что все диалоги в ней искусственным интелектом сгенерированны на арамейском языке. Эта же глава заново появляется в дальнейшем.

Глава 4 – Начинающий литератор (мемуары).1

Когда Зоинька окончила институт, мать спросила ее:

– Что же ты теперь думаешь делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в пении, или в рисовании.

Зоинька посмотрела на мать с недоумением и сказала:

– Зачем же мне рисовать, когда я писательница?

Надежда Тэффи

“Талант”.

В самом деле, мне очень нравится, что Венеру превратили практически во вторую Землю. К тому же, например, с элементами торжества восстановленной справедливости. Полностью воссоздали те континенты, что подверглись в прошлом тысячелетии завоеванию и колонизации. И вернули эти повторно образовавшиеся земли населявшим их когда-то народам. В первозданном виде. Пусть, и на другой планете. Но под тем же солнцем. Деяние достойное восхищения.

И, вообще, мне многое нравится из того, что я увидел и узнал. Много правильного и хорошего делалось за время моего отсутствия.

Теперь же, по праву состоявшегося писателя и, возможно, единственного из оставшихся в живых или в прежнем обличии, участников тех событий мне разрешили обрисовать всё произошедшее с ними и со мной. Хотя, назвать словом “право” попытку описания цепочки казусных эпизодов из жизни одного совершенно ординарного индивидуума означало бы проявить заоблачную самоуверенность. К тому же писателем я был признан, если брать в расчёт существование меня как биологического механизма, восемьдесят лет тому назад. За это время, уверен, я деградировал в своих литературных способностях. Пожалуй, правильнее было бы сказать – вернулся на изначальный уровень. В Солнечной же системе с тех пор прошло около трёхсот лет. И запросы общества ушли далеко вперёд. Однако, столкнувшись с явлением совершенно обесцеленного и абсолютно осчастливленного человечества, я решился взять на себя эдакую миссию – попытаться хоть чуточку его растормошить. Крайне рискованно начинать повествование с морали. Уязвлённый читатель тут же закроет книгу и отложит её в сторону. И, к тому же, какой из меня моралист? Но, увы, в этом имелась острая необходимость. Я объяснюсь в конце.

Я взялся излагать параллельно почти одно и то же сразу на трёх своих родных языках – русском, французском и японском. Практически, предложение в предложение. Громоздко, но, увы, неотвратимо. Нашёлся такой аргумент – современного читателя меньше всего интересуют мысли, идеи и тем более сюжет. А более всего читателю дорога в литературе ее внеаналитическая сторона. Её звуковая гамма. Её аромат. Её цветовая и фонетическая структура. В общем, то, что обычно читатели называют необъяснимой привлекательностью.

Создавая всё это сразу в трёх экземплярах, шансы на привлекательность, хоть и микроскопические, растут. Пусть даже вне аналогичной пропорции. Волею алфавита русский в вышеприведённом перечислении очутился на первом месте. Символично, но писательского признания я добился лишь с ним. Использование французского и японского в письменном амплуа ограничилось школьными заданиями, обменом сообщениями, переписками ради знакомства, составлением отчётов и мелкой документации, последнее не без содействия тогдашней эталонной встройки ChitHST.

Вдали на солнце ярко переливается лезвием ятагана рукав дельты Нила. Неподалёку побережье Средиземного моря. Ветра нет. Плеск волн почти не слышен. А вчера при свете полной Луны я гулял по воображаемой линии Суэцкого канала. Пишу стоя. Позади моих ног зорко дремлет пдердакт Обрывалг, похожий на гигантскую летающую ножовку. Уверен, он всегда думает только обо мне. Мой тюремщик, добытчик, собеседник, защитник и средство коммуникации с остальным миром. Уходящий влево и вправо исчерченный черновиками песок. Посматриваю то туда, то на гладкую поверхность большого лежащего передо мной плоского осколка гранита. На плоскость абсолютно ровную. Вышлифованную отливами и приливами. На камне стоит выдолбленная из кусочка каменного дуба чернильница. В ней горсточка сажи. Я накрошил её с головешки потухшего костра. Туда же я выдавил сок забродивших ягод дикого винограда. Смешал. Три главных пальца правой руки держат перо. Оперением вверх. Остриём вниз. Это перо пять дней назад выпало из крыла пролетевшего надо мной розового фламинго. И три листа папируса на плоскости. Ещё влажноватого, только что и наконец-то точно по технологии успешно изготовленного. Эти листы поочерёдно, как лошадки медленной карусели перед взором стороннего наблюдателя, сменяют друг друга. И я пересекаю эти бежевые пыльные равнины – один. Листы папируса – счастье и проклятие! Листы папируса – спасение моё….

Однако, вступление чрезмерно затянулось.

Началом этой истории можно считать моё невольное знакомство с Сельмой Устиновой и Ахматом МакМёрфи. В совпадении имени последнего с реальным я, по правде сказать, не уверен.

Тогда меня мучали редкие ночные кошмары. Редкие, в смысле – снились не часто. Раз в два-три месяца. Наблюдал я их с тех пор, как некая группа тщательно законспирированных диверсантов в считанные доли секунды полностью уничтожила спутник Юпитера – Ганимед. Как известно, они тогда стали обладателями откуда-то взявшегося какого-то сверхмощного источника энергии и сочли необходимым это продемонстрировать. Повели себя в достаточной мере гуманно. Предупредили заранее колонистов так, что те успели полностью эвакуироваться. Затем эти, предпочитавшие оставаться неизвестными, деятели, пообещали тоже самое произвести с Землёй, если её гуманоидные обитатели не станут выполнять выдвигаемые им требования. Большинство подчинилось. И оно же нейтрализовало несогласное меньшинство. Пусть даже и запросы этих неожиданных и неведомых спасителей Земной Цивилизации были и резонны – по их указке делалось всё возможное, чтобы сохранить уязвлённую перенаселением биосферу – но через какое-то время я осознал, что не в силах продолжать так жить, и вынужден был на своём примере реализовать их косвенные пожелания – на длительное время покинуть свою родную планету.

Получалось – только на Венеру. Я знал, что невесомость переношу спокойно не больше месяца. На слабую гравитацию меня хватило бы чуть дольше. Выбирать точку отправления тоже не пришлось. Решил захватить с собой коллекцию моих гоночных автомобилей.

Ширфа на тот момент был единственным космопортом заново перестроенным и способным отправлять массивные грузы.

До сих пор десятилетиями Земля в неограниченном количестве принимала из космоса предметы потребления. Но, вот, пошёл обратный процесс. Увозить можно было с собой что угодно. Вплоть до шедевров мирового искусства и археологических находок. А, так, везли модулями целлюлозные книги, всяческую мебель, осветительные приборы, предметы ручного садоводства, платья из прапрабабушкиных гардеробов. Один знакомый моих знакомых, из старших поколений, забрал с собой коллекцию дедушкиных ночных горшков, как память о нём. На Венере использовал их под рассаду петрушки и руколы. Знакомые уточнили даже сколько их было, а мне запомнилось: 83. И как называли покойного дедушку: филокубикуларист.

Собственно говоря, кошмарные сновидения – последнее на чём стоит концентрировать воспоминания. Понятно, что вовсе не они меня заставили улететь с Земли. Наивно уповать на то, что на другой планете сны станут иными. Но это они выступили в роли триггера случайной встречи с Устиновой и МакМёрфи.

Как правило, если не сказать – всегда, этот одинаковый по сути ужас я наблюдал в два часа ночи. Формат неизменно оставался одним и тем же. Я находился где-то в космосе на расстоянии детальной видимости от своей планеты и с робкой покорностью взирал, как ненавязчивые деструктивные посулы воплощаются в чудовищную явь. Земля гибла мгновенно, сопровождая своё исчезновение мощной вспышкой. Точь-в-точь как это происходило на видеозаписях с Ганимедом, которые я посмотрел однажды и единожды. Тут же просыпался, порой кричал. Уснуть заново уже не получалось. День после бессонной ночи – что вычеркнутый из жизни.

Я планировал провести в Ширфе всего лишь два дня. Загодя, за три месяца вперёд забронировал люкс в любимом Рэдисоне. Утром последил за отправкой грузового модуля. Поглазел, как в компании с моими игрушками запаковывали третью копию роденовского “Мыслителя”. Взял в аренду перепонча.4 Слетал на нём в Джадо.

В который раз осмотрел развалины средневекового форта. Сочетание песка и камня, нетронутого техно-цивилизацией, провоцировало напутственный всплеск эмоций. Вернувшись вечером, зачекинился в отель. Поужинал. Лёг спать поскорее. Казалось бы – всё идёт гладко.

Довольно скоро выяснилось, что произошли какие-то изменения у них в расписании, у этих снов. На этот раз не прошло и месяца. Очень кстати, в ночь перед вылетом. Перегрузки при запуске с новой горы должны были быть смешными, а, вот, невесомость для невыспавшегося – натуральная мука.

Так, проснувшись посреди ночи, я повалялся с часик в кровати. Встал и вышел на открытый воздух. Тут выплыли новые обстоятельства – защитная перегородка с моей стороны была разблокирована, и меня окликнули с соседнего балкона. Мужским голосом. Короткий обмен репликами обернулся приглашением присоединится к их компании. Состоявшей уже из упомянутого мужчины зрелого возраста, представившимся Ахматом МакМёрфи, и молодой красивой женщины – Сельмы Устиновой. Я бы сказал, Ахмат МакМёрфи, позвав меня к ним, поступил несколько некорректно. Хозяйкой была Сельма Устинова. Но, не исключено, счёл он возможным и даже нужным сделать это по праву старшинства.

Ахмат довольно скоро ретировался, оставив нас с Сельмой вдвоём. За тот короткий промежуток времени, что он провёл в общей компании, Ахмат успел представиться как профессор филологии, поделиться своим мнением, что русская литература давно пребывает в полном упадке, а Сельма косвенным образом намекнула, что он к тому же ещё и космолётчик.

Она мне затем мало-помалу рассказала свою довольно-таки неправдоподобную историю. Её совсем молодые ещё бабушки и дедушки в период пика нежелательности разнополых монорассовых браков отправились жить на Марс, где с этим было более-менее спокойно. Что-то, как-то, когда-то и где-то я читал о той тенденции. Например, занимательную историю создания первых двух обособленных баз, на которые перелетели с Земли целиком племена гуронов и шауни. Их первичные жилые модули намерено имели форму типи. Но сталкиваться в жизни с реальными потомками того периода космической миграции мне пока не приходилось. Даже не смотря на то, что на Марс двадцать, двадцать пять лет назад я попадал раз в месяц, пусть и ненадолго.

Родители Сельмы родились на Марсе. Как подросли, влились в ряды колонизаторов спутников Юпитера. Так и познакомились. Зацикленных на великороских и викинговых традициях родителей поставили перед фактом. Сельма родилась на Ганимеде. Там прошло её дошкольное детство до самой эвакуации. Её и других двенадцать детей колонистов в сопровождении двух пилотов отправили на Европу. Первым попавшимся стыковочным модулем, стоявшим на стартовой площадке. Европа по счастливой случайности находилась в противофазе Ганимеду. Отец, же, её вывозил центральное управляющее оборудование с Ганимеда за пятнадцать минут до взрыва. Оттуда Сельму отправили к бабушкам и дедушкам на Марс. Там она и росла. А теперь Сельма прилетела на Землю на два месяца по так называемой программе “Birthright trip”. С кошкой. Сегодня последний день. Завтра вылет.

У меня у самого с генеалогическим древом по-земному стандартно. По отцовской линии дед сенегалец. Бабка из Иокогамы. По материнской линии бабулька – шриланкийка. Дед плюс-минус русский. Он мне перекидывал глограмки из семейного альбома. Одну из его прадедовских комментнул: “из Чингизхаимов”. Да, и у всех остальных предки заключали браки и сходились, если не на расовой, то хотя бы на межнациональной почве. У сенегальского деда затесались масаи, докочевавшие аж до Атлантики. К прабабке на Шри-Ланку приехал жениться прадедка сикх из Пенджаба. Потому и я получился довольно высоким и по-тамбовски крепким. Болиды у меня с увеличенным размером сиденья. У иокогамской бабушки тоже не сплошные самураи в роду. Горные кхмеры примазались невзначай. Там какая-то из прапрабабушек решила потренироваться на Фудзияме перед восхождением на Макалу. В первый же свой день в Японии пошла на дискотеку аниме. Какая альпинистка упустит шанс поплясать перед выходом на маршрут? Встретила там прапрадедушку и не пошла на Макалу, а о Фудзияме и подавно думать забыла.

И, тут, встреча с Сельмой. С её уходящими в глубокую древность абсолютно европейскими корнями. Уроженкой самого большого планетного спутника из тех, что были в Солнечной системе. Это – непостижимая, если не сверхъестественная экзотика. К тому же, она была необыкновенно красива. Высокая, изящная. А ноги! Даже явно большой размер стопы не мог разрушить этой всеохватывающей гармонии. Таких красивых и стройных ног как у неё я не видел ни разу за всю свою жизнь. Вживую и в непосредственной близости. Неподалёку созерцать красивые женские ноги, откровенно излагая, приходилось. На зеттаграфиях5 супермоделей. И то, не у каждой.

Стоит ли уточнять, что я сразу надумал влюбиться? Нужно ли добавлять, что в следующую же секунду я решительно отказался от этой идеи? Сельма была не только обворожительно красива. Она, на беду, была неподражаемо обаятельна. А обаятельные не могут сосуществовать с необаятельными. Во мне же обаятельности – ноль. Вот мои папа и мама гениально обаятельные. Потому они и поженились. А так остались бы одиночками, кабы друг дружку не встретили. Чей это афоризм – “на детях гениев природа отдыхает”? Не вспомню.

Сельма рассказала, как шведский дедушка научил её без промаха метать скандинавские боевые секиры.

И на детской олимпиаде она завоевала серебряную медаль в стрельбе из самодельного лука. Что русская бабушка показывала, как печь настоящий ржаной хлеб. Что у неё в орхидеях жил паук-скакун по кличке Акакий. И ещё был карликовый питон по имени Гоша, которого русский дедушка почему-то называл Гогой. Когда питон заболел, и его повезли к ветеринару, оказалось, что он девочка. Питон умер. “Такие дела”,

– заканчивая историю про Гошу, сказала Сельма. Я чуть было не добавил: “Пусть ползёт по радуге!” Но сдержался. Ещё, с самого начала, Сельма пожаловалась, что в гостинице в Дьябло особо не поиграешь. Развлекательная система устарела. И экстремальные функции заблокированы.

Почему-то далее нас занесло в литературную тему. Так, словно МакМёрфи оставил с нами свой призрачный дух филолога мультиязыковеда.

Сельма сообщила, что прочитала в книге одного американского фантаста… Имени я не запомнил, лишь осталось ощущение, что оно какое-то немецкое. Так вот, там было сказано, что абсолютно всё, что надо знать о жизни, есть в книге «Братья Карамазовы» писателя Достоевского.