Хронограф
Борис Орлов
Борис Орлов – классик современного искусства. Он оказался свидетелем многих судьбоносных для отечественной культуры событий. Его друзьями и коллегами были Дмитрий Пригов, Леонид Соков, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Гриша Брускин, Иван Чуйков, Михаил Рогинский, Эрнст Неизвестный. В воспоминаниях Орлова – быт, творчество и вдохновение: как работали и жили художники, что читали, смотрели и слушали. Это бесценные свидетельства очевидца, проливающие свет на многие явления художественной жизни в СССР.
Хронограф
Борис Орлов
Редактор Мария Орлова
Составитель Елена Елисеева
Справочные материалы Елена Елисеева
Издатель Фонд "Прометей"
© Борис Орлов, 2024
ISBN 978-5-0064-2292-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От издателей
Инициатором издания этой книги стал Фонд «Прометей», некоммерческая организация, созданная для изучения и популяризации советского и российского искусства второй половины XX века, поддержки образовательных, исследовательских проектов и культурных инициатив, направленных на расширение и укрепление культурных связей. Фонд создан на основе частной коллекции «неофициального» российского искусства, в которой собраны работы таких выдающихся мастеров, как Борис Свешников, Эрнст Неизвестный, Игорь Вулох, Дмитрий Краснопевцев, Борис Орлов.
Нам несказанно повезло быть знакомыми с Борисом Константиновичем Орловым.
Сегодня он по праву считается классиком современного отечественного искусства и является одним из самых ярких представителей постмодернизма. Борис Орлов получил скульптурное образование в Строгановском училище и на этом «классическом» фундаменте выстроил свою систему.
Его яркий художественный язык узнается мгновенно. Парадоксальные сочетания, смешение знаковых систем, имперское величие и ироничный подтекст, калейдоскоп идей в лучших традициях постмодернизма. Глядя на это, невольно задаешься вопросом, как такое сложное искусство могло появиться в СССР.
Мы много раз спрашивали об этом Бориса Константиновича. И он рассказывал захватывающие истории, каждый раз поражая эрудицией, знанием истории, искусства, философии и литературы. Вот этими сокровищами мы решили поделиться в этой книге.
«Хронограф» – это воспоминания Бориса Орлова с самого детства. Он был свидетелем и участником многих судьбоносных для отечественной культуры событий. Его друзьями, соратниками и коллегами были Дмитрий Пригов, Леонид Соков, Александр Косолапов, Франсиско Инфанте, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Михаил Рогинский, Эрнст Неизвестный. Все они появляются на страницах этой книги.
В его воспоминаниях – быт, творчество и вдохновение: как работали, дружили, ссорились художники, на что жили, что читали, смотрели и слушали. Это бесценные свидетельства очевидца, проливающие свет на многие явления художественной жизни в СССР.
А еще в этой книге собраны комментарии Бориса Орлова к его собственным произведениям. Автор раскрывает ход своих мыслей, показывает творческий процесс. И это ключ к пониманию не только его искусства, но всей современной культуры – с её сложным интеллектуальным подтекстом, перекодировкой знаков, смешением систем, архетипами, архемоделями и метапозицией, отсылками к литературе, философии и искусству прошлого.
Если вы хотите понять современное искусство и культуру, читайте эту книгу.
Борис Орлов в своей мастерской 2008г.
ХРОНОГРАФ
Предуведомление
Прошло уже больше шестидесяти лет с начала оттепели. Период с начала шестидесятых до конца восьмидесятых был бурным, много чего случилось в искусстве за это время.
Плотность событий была такова, что я велел себе делать записи, так как знал, что личная память подвержена временным аберрациям, и Хронос безжалостно смажет контуры прошлых событий. Так я начал вести дневники.
Когда наступили девяностые, некоторые молодые искусствоведы принялись реконструировать прошедшие события, да так, что вызывали у меня то смех, то ужас, то недоумение. Тогда я обратился к друзьям-художникам с просьбой написать свои воспоминания. Мне хотелось, чтобы у будущих исследователей были подлинные свидетельства времени, пусть и противоречащие друг другу. Никто из моих друзей не отозвался на этот призыв, пришлось сесть за стол самому. Я сел и написал краткий хронограф своей творческой жизни. О публикации этих текстов я тогда не думал, писал в стол.
Но большое видится на расстоянии. Теперь, двадцать лет спустя, я подумал, что это может кому-то пригодиться. Или просто будет интересно.
Начало
С чего начать?
Самое страшное в моём ремесле всегда было и есть начало.
Я испытываю лютый, парализующий ужас перед первой линией.
Потом всё же зажмуриваюсь, и, как пловец в воду, бросаюсь в работу. Но далеко не заплываю: мышцы пока деревянные. Я откладываю проект; через некоторое время трогаю воду ещё раз, и опять – откладываю.
Так я постепенно обживаю свою работу, и вот, к какой-то момент чувствую, как открываются потоки, с которыми порой трудно совладать, но овладение ими доставляет несказанную сладость. Попав в поток, я всегда знаю, чего хочу и как воплотить своё желание, принимаю решения верно и точно, но, боже мой, как же страшно начинать!
Когда я принял решение стать художником, этот страх вошёл в меня и леденил последующий десяток лет.
Детство
Моё самое первое детское впечатление – ужас.
Я родился за два с половиной месяца до начала войны. Фашистский лётчик стрелял в мою мать из пулемёта, когда она, прижимая меня к груди, пряталась за голыми стволами деревьев. Несколько месяцев мы провели в бомбоубежище в Химках. Немцы стояли всего в десяти километрах от нашего дома.
Я ещё не умел ходить, когда в привычный мир, окружавший меня, мир с маминым лицом, спинкой детской кроватки и гигантским фикусом до потолка, ворвалось нечто жуткое.
В огромном полукруглом окне, наполовину забитом фанерой после взрыва немецкой бомбы, появилось существо. Громадное, гладкое, переливающееся, с крохотными глазками, без рук; шея его раздувалась. Это был пришелец, и спасти меня было некому.
Всего лишь голубь, который сел на подоконник, но как было страшно! Страх перед миром за окном овладел мной, и я стал бояться оставаться один дома.
Второе сильное переживание детства: мне около двух лет, я живу в деревне у бабушки. Лето, ослепительное солнце. Я вбегаю в избу и лезу на лавку в углу горницы. Там, в полумраке, скачет на белом коне всадник в красном плаще; он колет копьём сверкающего изумрудной чешуёй змея. Я не могу наглядеться, вновь и вновь возвращаюсь в этот угол, на эту лавку.
А вот в храм ходить с бабушкой боюсь, потому что со стен смотрят очень страшные люди с сушёными носами. У них огромные глаза, взгляд их так строг, что детская кровь стынет в жилах. Этот ужас настолько глубоко проник в мою душу, что долго являлся мне в сновидениях и в юности, и в зрелом возрасте: будто я вхожу в храм, ночью, один, никого нет, только со стен давят меня своими взглядами бесчисленные тонконосые лики.
С отцом я познакомился, когда он приехал с фронта на побывку. Слышу мамин голос: «Боречка, это твой папа». Передо мной два сапога с меня ростом, далее гимнастёрка, потом пряжка со звездой, а далее всё скрывается во мгле: всё, что выше пряжки, уходило в бесконечность…
Мне было три года, когда в наш дом пришёл маленький сморщенный человечек. Он вырезал новое полукруглое стекло и снял с окна фанеру. В дом ворвался свет, и тот старичок превратился для меня в божество. До этого я знал только двух богов, Ленина и Сталина. Теперь я говорил о боге как о троице: Ленин, Сталин и Стекольщик.
Из всех предметов, которые в детстве попались мне в руки, я больше всего полюбил карандаш. Я рисовал всё время, пока бодрствовал, всюду и на всём.
В шесть лет я пережил настоящий культурный шок. Я с мамой зашёл в гости к её подруге. Сын подруги, мальчик старше меня на два года, тоже любил рисовать, и он показал мне свои альбомы. Они ошеломили меня. Я никогда прежде не задумывался о том, что картинки в моих книжках были кем-то нарисованы! Они казались мне такой же само собой существующей реальностью, как деревья за окном. И вдруг я увидел творца, который из ничего создавал нечто. Он показался мне чудом, совершенством. С этого момента я был не одинок в мире, у меня был соперник: мне захотелось стать лучше него.
Вскоре меня отвели в детский сад, в старшую группу. Там я впервые обнаружил, что в обществе существует иерархия: самый красивый и сильный мальчик всегда ходил в первой паре, с самой красивой девочкой (тогда мы ходили шеренгой по двое). Я быстро оценил ситуацию. Претендовать на место самого сильного я пока не мог, так что я сел к столу и сразу начал рисовать…
Воспитательницы были счастливы. Теперь они смогли расслабиться, ведь дети целыми днями, высунув языки, сидели вокруг меня. Кто-то тоже пытался что-то изобразить, кто-то позировал, кто-то сочувствовал. Я стал, может быть, единственный раз в жизни востребованным в самой полной мере.
Наш детский сад принадлежал авиационному заводу конструктора Лавочкина, и к Новому году завод подарил нам модель самолёта Ла-5, с кабиной и педалями.
Мы готовились к праздничному утреннику. Один из мальчиков должен был выехать на сцену в этом прекрасном самолёте, в костюме лётчика, с цифрами 1947 на груди. Каждый мечтал получить эту роль! Мечтал и я, и даже надеялся, ведь я был всеобщим любимцем… Но в самолёте выехал красивый и сильный мальчик из первой пары. А я исполнил роль зайчика. Это был первый урок о месте художника в социуме.
В те же свои шесть лет я познал, что такое власть. Мой дядя, демобилизовавшись с флота, перешил для меня свою фуражку-мичманку. Все мальчики группы мечтали примерить мою фуражку и вожделенно выстраивались в очередь. Передо мной заискивали все, даже мальчик из первой пары.
Властвовать оказалось не интересно. Это отнимало слишком много времени и энергии, и я передал всю власть своему первому министру. Им, естественно, был всё тот же мальчик из первой пары. И уж конечно, он насладился своей властью вволю.
Несколько позже я был свидетелем похожей истории в моем дворе: один мальчик, ничем не приметный и часто битый, вдруг куда-то исчез, и через год опять появился во дворе в форме нахимовца. Он тут же стал центром всеобщего внимания и восхищения.
У нас, мальчишек, во дворе было два тотема: тотем моряков и тотем лётчиков. Мы часто лупили друг друга из-за невозможности примирить эти стихии. Удивительно, откуда вообще взялись моряки в нашем насквозь авиационном городе Химки?
Отец работал на заводе Лавочкина. Его ближайший друг Александр Клементьев работал в лётно-испытательном отряде. Он очень неплохо рисовал, особенно самолёты. Он и ввёл меня и своего сына Сашу, моего друга-ровесника, в мир современной авиации: рисовал нам все самолёты, какие знал, и в профиль, и сверху, и снизу, во всех подробностях. Он водил нас с собой на аэродром и даже позволял садиться в кабины самолётов. А на краю аэродрома располагалось кладбище старых самолётов, как наших, так и немецких. Это было наше царство: здесь мы оттачивали мастерство воздушного боя.
Каждое лето в День авиации завод выезжал на тушинский аэродром на праздник. В памяти остались яркие картины авиационных парадов, инсценированных воздушных боёв, десанты парашютистов и, конечно, незабываемый флагман парада: летающая крепость с гигантским именем Сталина, подвешенным на тросах.
Но однажды этот авиационный праздник в моей душе был оборван страшным событием. Мне было лет двенадцать, я проводил лето в пионерлагере. Недалеко был учебный аэродром. Мы часто наблюдали, как лётчики-курсанты выделывали в небе фигуры высшего пилотажа. И вот однажды мы увидели, как самолёт начал беспорядочно вращаться вокруг своей оси и рухнул в лес недалеко от лагеря. Мы бросились туда и оказались на месте раньше других. Самолёт был разбит вдребезги, а в стороне, видимо, выброшенный ударной волной, лежал в странной позе молодой лётчик, почти мальчик.
