– Садитесь и рассказывайте, – сказала я.
Миз Нягу присела на краешек дивана, наклонилась ко мне и зашептала:
– Штефан, понимаете, он… он правда разработчик, очень хороший. Не оборонные чипы, нет, нас тогда бы вообще не выпустили, связь, но очень хороший, да. Карьера у него была, повышение за повышением, мы и дом присмотрели, но вы же знаете, как они перерабатывают… То одно, то другое… – Миз Штефан всхлипнула. – У него был инфаркт. Но вы же знаете, у нас в Романе как… помер – значит помер. Биологический мозг запрещено восстанавливать, это ересь. Конечно, у Штефана была цифровая копия, все держат цифровые копии, но цифровая копия лишается гражданских прав, национализируется… Конечно, компания Штефана могла бы его выкупить, но это то же рабство, только в профиль… Но у нас был знакомый доктор… он… я… нам удалось договориться, и он… дай бог ему здоровья! – он перезаписал цифровую копию в самого Штефана. И мы уехали. Мы уже давно подумывали о том, чтобы переехать в Империум, вы знаете, сколько в среднем живут в Романе? Сто двадцать лет! Всего! А так я могла бы рассчитывать на пятьсот… может, больше, если повезет… В Романе в девяносто ты уже карга, никому не нужная!
– Да, – сказала я. – Это ужасно.
Средний срок жизни на Станции – семьдесят три года. Я рассчитывала на шестьдесят. У старой крови есть свои обратные стороны.
– И вот, и вот, Штефан уже, оказывается, давно подбирал контакты, рассылал резюме… ему прислали оффер… А я могла бы получить въезд как сопровождающая первой степени. Это же Империум! В Империуме нет разницы, биотело у вас или нет!
– Совершенно верно, – кивнула я.
Киборгами и прочими занимался Корсо, и в модули с 7 по 13 я старалась не соваться. Это тот самый случай, когда чем меньше ты знаешь, тем меньше лишнего в случае чего покажешь на допросе с глубоким ментоскопированием.
– Но ваш друг, он… он сказал…
В кармане у нее зазвенел комм. Миз Нягу вздрогнула и схватила трубку.
– Санда, переключи канал!!!
– Ах, простите… – Миз Нягу вздрогнула и упорхнула.
«Так что он ей сказал?» – вопросила я у дома.
Моего затылка коснулся холодный вдох – лар подключился к нерву.
«Ваш муж мертв, донна Санда, – произнес ровный, учтивый голос на записи. – Его душа в аду. Вы можете остаться на Станции и молиться о ее возвращении в тело. Это возможно, хотя маловероятно. Вы можете перенести его цифровую копию на другой носитель и подать на визу Империума в качестве сопровождающего второго рода. Это сделает возвращение души еще маловероятнее, но даст вам гражданство. Мне стоит вас предупредить, что цифровые личности подобного типа допускаются в Империуме только на низкоквалифицированную работу, и вы до конца жизни будете обязаны быть при вашем супруге хэндлером. Без души и без хэндлера цифровые копии слишком быстро распадаются, но распад копии автоматически аннулирует ваше гражданство. Вы можете сказать вашему мужу правду. Вы можете поселиться на Станции и оставить все, как есть. В любом случае – я бы хорошо подумал, что выбрать. За что именно вы предпочтете отвечать на Страшном Суде, донна Санда.»
Я вздохнула и набрала братика.
– А? Чо, разобрались?
– Фаско, дай мне этого своего…
– А, Дерио? Дерио, тебя Джемма! Что значит «какая», сестра моя!
– Я вас слушаю, – вклинился ровный голос.
– У вас есть членство в Гильдии нотариусов и экзорцистов?
Из комма донесся тяжелый вздох:
– Нет.
– Тогда большой вам совет – не злоупотребляйте своими экспертными заключениями, если не хотите проблем с законом, – прозвучало это как-то совсем не дружелюбно, и я попыталась смягчить тон. – Хотя большое вам человеческое спасибо, конечно. От меня и от донны Санды.
– Я сделал это не ради вас, донна Джемма, – сообщил учтивый голос. – Я сделал это ради души Штефана Нягу.
Пошли гудки – собеседник сбросил вызов.
Я заглянула на кухню. Миз Нягу с виноватым видом резала мужу колбасу. Мист Нягу громогласно о чем-то рассуждал. «Как вы это видите?» – спросила я ларов. Зрение моргнуло.
Миз Нягу – оранжевое, не слишком яркое пламя, в окружении синеватых огней – мелких ларов, составляющих цифровое население дома. Духов очага, чайника, комма, проводки и зубной щетки – всего того великого множества вещей, которые плотной стеной окружают биологически рожденных, позволяя им существовать в бездонной пустоте космоса. Мист Нягу, мертвый, не подозревающий о своей смерти, не принадлежал ни тем, ни другим. «Что не так со Штефаном?» – спросила я.
«Не поддерживает огонь, – зашептали у меня в ушах голоса. – Не является огнем. Не служит огню».
Лары не хотели его принимать.
Я подошла к алтарю и привычно возложила руку на жертвенник. Привычно кольнула игла, пробуя кровь, подтверждая мое право говорить.
«Штефан Нягу – пустое вместилище для огня, – сказала я ларам. – Пожалуйста, берегите его, чтобы, если его собственный огонь вернется сюда, ему было куда вернуться».
«Хорошо, – зашептали холодные голоса. – Хорошо. Хорошо.»
«Электричество осветит его. Вода умоет его. Еда накормит его. Мы будем бережно относиться к вместилищу для огня, пока оно находится здесь».
«Благодарю вас».
Я поклонилась. С ларами невозможно быть чересчур вежливой.
Я попрощалась с жильцами и вышла наружу. Пахло свежестью и озоном – в старой части города, самой укрепленной, построенной вокруг остова корабля-матки, всегда было хорошо с кондиционированием.
О семействе Нягу думать мне не хотелось. Хорошо, что удалось найти жильцов на долгий срок – последние несколько лет, после последнего обострения между Престолом и Империумом, находить постояльцев стало сложнее. Приорат колебался. Неясно было, какая сторона одержит верх на Станции. Кому здесь будет безопасно, а кому нет. Пока что лучшей стратегией было сохранять соотношение 50 на 50… Последние несколько поколений она себя оправдывала.
Пожалуй, спокойней всего ощущали себя старые семьи. Модули, ведомые ларами, обладали полной автономностью и могли выдержать осаду. Если, конечно, Престол или Империум не подкинут какой-то пакости, как это бывает.
Опять зажужжал комм. Я покосилась на экран – это был отец.
У меня сжало сердце. Отец не звонит по пустякам. Мы встречаемся на большом семейном обеде раз в десять дней, в промежуточное время я просто сбрасываю ему отчеты.
– Джемма, включи полное подключение, пожалуйста.
Я надвинула визор на глаза. Передо моими зрачками соткалась голограмма – отцовский кабинет. Отец стоял у голоокна, выходящего на главную площадь. Трансляция была совсем как настоящая, и воздух из кондиционеров шевелил мех на отцовской мантии так, будто между ним и городом нет бронированной стены в метр толщиной.
– Ты слышала новости?
Мне уже не нравилось, куда это идет.
– Корсо мне сказал.
Отец кивнул:
– Приорат принял закон об уплотнении, – отец поморщился. – На самом деле, я думаю, что никто там не ждет, что кто-то действительно будет уплотняться. Они просто хотят стрясти больше налога.
– У нас нет сейчас свободных денег на налоги! – вырвалось у меня.
Отец покивал.
– Я знаю. Но это и не нужно. – Он ласково улыбнулся – будто мне пять лет и я прибежала к нему с пустяковой жалобой. – Все продумано. Тебе просто нужно активировать помолвку.
3
Тебе нужно активировать помолвку, сказал отец. Это будет полезно с экономической точки зрения. И с политической, добавил он и поморщился. Контакты в другой партии не помешают.
У него хорошая генкарта, сказала мать.
А какие стихи пишет, сказала Карла и захихикала.
Я скривилась. «Сладостная школа» крутилась на всех подкастах. Мне совершенно не улыбалось, чтобы кто-нибудь перечислял мои стати на главной площади, сколь угодно изящно зарифмованные. Но предмет воздыханий у моего предполагаемого жениха уже был, так что можно было с определенной долей уверенности сказать, что у меня есть все шансы избежать подобной участи.
Но в целом… в целом, меня все устраивало. Вот человек, который явно будет занят собой, своими делами, своими стихами, своей войной, философией и политикой настолько, что у него не будет ни сил, ни желания, ни интереса лезть в мои собственные дела. Я получу налоговые льготы, качественный генетический материал для своего будущего ребенка (или детей) и полезные связи для моей семьи. Возможно, хорошо проведу время в его обществе… а если нехорошо – то, во всяком случае, недолго. Чтобы обмен договоренностями имел юридическую силу по законам Высокого Престола, требовалась консумация (сиречь, разовый половой контакт в офлайне), но, к счастью, в отличие от Романы, на Станции позы и прочие подробности не слишком дотошно регламентировались. Но в случае судебных разбирательств, конечно, дело могло дойти до допроса с глубоким ментоскопированием – поэтому опыт было проще получить, чем фальсифицировать. Пересаженные нейронные паттерны имеют свойство распадаться, и прививать их дольше и хлопотней.
Словом, это были обычные мысли, обычные чувства уроженки Станции. Станция, огромная, богатая, торгующая со всем миром Станция не верила в великую идеальную любовь на всю жизнь, а верила в диверсификацию рисков и удовлетворение потребностей на основе взаимных договоренностей. Терминов, определявших то, что может происходить между желающими установить между собой какие-либо узы, было столько, что приходилось составлять целые словари – и обновлять их чуть не ежемесячно, когда мода приносила очередное поветрие. Была «дальняя любовь», которую предлагалось возвышенно воспевать на расстоянии (биоснобы находили особый шик в том, чтобы она была из плоти и крови, оставляя увлечение голограммами и виртуальными собеседниками для беженцев из Империума и тех, кто не мог позволить себе живого партнера), была «воскрешающая» (к созданным по доступным материалам цифровым копиям умерших родственников или людей, живших в древности), была «цветочная», «сезонная», «братская», «сестринская», «родительская»… была и «ближняя» – вписанная в качестве условия в мой контракт обручения, предполагавшая «еженедельное нецифровое общение нижеподписавшихся в течение (как минимум) часа. Длина промежутка общения может быть изменена по обоюдному желанию сторон в порядке устного соглашения. Список предполагаемых активностей согласуется отдельно, см. Приложение 8.1.4. Форма любви может быть изменена по соглашению сторон, после подачи заявления в ратушу, см. Приложение 8.1.5».
Помимо хорошей генетической карты, у моего предполагаемого жениха было еще несколько неоспоримых достоинств – во-первых, его клан и так находился у нас в долгосрочных съемщиках, с продлением из поколения в поколение. Во-вторых, они принадлежали к другой партии – что было неприятно морально, но практично – даже при условии переворота (и изгнания или казни кого-нибудь слишком активного, вроде Корсо), можно было ожидать, что модули – наше основное достояние – останутся в семье. В-третьих – что изрядно порадовало уже меня – у предполагаемого супруга обнаружилась чрезвычайно детолюбивая сестра, и, значит, родство с ними (и, как результат, перевод их из съемщиков в младшие совладельцы) сразу поднимало homo-индекс нашего клана на десяток пунктов. И всех этих людей, поднимавших индекс, мне совершенно не надо было рожать лично! Не то, чтобы я совсем не хотела детей – скорее, это не входило в мои планы непосредственно сейчас. Приорат с какого-то времени начал очень плохо относиться к «полуфабрикатам». Для увеличения индекса человек, включаемый в расчеты, должен был существовать непрерывно в качестве активной биологической единицы вне стазиса, и с коэффициентом умственного и эмоционального включения в свою ячейку общества выше 75.
Соответственно, замороженные эмбрионы и прадедушки в стадии комы для расчета homo-индекса не учитывались. В принципе, приорат можно понять – все помнят истории о кораблях-матрицах, в которых власть полностью перешла к чересчур заботливым «интеллектам». Впрочем, «Анахит» в итоге приняли в Империуме – Империум не придерживался правила о необходимости «гармоничного соотношения» между своими биожителями и цифрожителями.
Все эти мысли крутились у меня в голове, пока я добиралась до места встречи. Все-таки перед заключением договоров такого рода всегда имеет смысл встречаться офлайн.
Для встречи выбрали «Галерею» как нейтральное место. Мне не хотелось встречаться с будущим партнером первый раз под взглядом домашних ларов – ситуация и так была слишком путаная. Моя семья владела модулями, но я не была главой своего клана. Дерио был главой своего, но они снимали модули у нас. Меня лары слушались, потому что я была из Донати и общалась с ними дольше и регулярней. Его – потому что он глава рода, но он большую часть жизни провел не на Станции…
А есть ведь еще и личное отношение, которое тоже нельзя сбрасывать со счетов…
Меня все-таки грыз этот вопрос – что будет, если лары станут слушаться его больше, чем меня?
Я думала об этом, пока прозрачный лифт нес меня вниз, к мозаичному двору, уставленному столиками.
Сейчас, пожалуй, каждый знает, как выглядит Дезидерио дель Анджелини. Доходы, связанные с его именем, занимают третье место в прибыли Станции. Все лотки забиты сувенирами со знаменитым «орлиным профилем», как это сформулировал биограф. Пару лет назад общественный парк Станции организовал кампанию по сбору донатов и выписал живого реконструированного орла, для демонстрации.
Тогда… представьте себе угрюмого мальчика, который вырос в не менее угрюмого взрослого – смуглого, носатого, с упрямо поджатыми губами, с выдвинутой вперед челюстью и такими скулами, что сразу ясно, что у него брускизм. Бесконечно учтивого, говорящего ровным голосом, и все-таки производящего впечатление невероятной высокомерности. Такого, который выглядит как ядерный реактор подо льдом.
Идеальная медийная фигура. Идеальный материал для легенды. Собственно, он уже тогда вел подкасты, и уже тогда они набирали популярность – хотя, конечно, ему было далеко еще до того Дезидерио-друга-живых-и-мертвых, Дезидерио-возлюбленного-звезды, Дезидерио-проклятого, Дезидерио-который-был-в-аду, Дезидерио-который-видел-Бога, каким его знает вся галактика.
А теперь представьте, каков такой человек в быту.
Он пришел раньше меня – ровно настолько, насколько это предполагали правила вежливости. Собственно, я на это рассчитывала. За заказанным столиком в укромном углу у фонтана маячила спина, обтянутая официальным бордовым мундиром – как глава клана, Дерио имел право на такой цвет. Во времена Великого Путешествия, до Основания, это был цвет капитанской формы, и обычай сохранил его до сих пор.
Я остановилась и надвинула на глаза визор – с программой, выпрошенной у Корсо. Одной из тех, которых на самом деле вроде бы не существует. Которые используют сомнительные личности, увлеченные сомнительными делами, чтобы понять, с кем имеют дело. Я сфокусировала взгляд. Перед глазами побежали быстрые строчки. «Дезидерио дель Анджелини, глава клана Анджелини, 28 лет, урожденный гражданин Станции, пилотская лицензия YHUPK-3878274, участник битвы при Кампальдино (замыкающий крыла)…»
Все это я знала, все это меня не интересовало. Я переключила режим.
Дерио сидел за столиком, уперев локти в столешницу, с идеально прямой спиной, совершенно не шевелясь – а вокруг него бурлил незримый водоворот. Интеллекты – побольше, поменьше – тянулись к нему и тут же отдергивались, тянулись – и отдергивались. Духи коммов, визоров, проекторов, машин, больших и маленьких гаджетов толпились вокруг Дерио, будто притянутые невидимым магнитом – но не пересекали пузыря пустоты вокруг него, будто отталкиваемые незримым силовым полем.
Строчки стали красными. «Неклассифицированная угроза класса альфа. Неклассифицированная угроза класса альфа. Вероятность Прорыва – 76,3%. Вероятность Контакта…»
Красные цифры замелькали перед глазами.
«98,3%»
«Рекомендация – отход. Отход. Отход.»
Я раздраженно сдернула визор с головы и сунула в сумку. Варианта «все бросить и убежать» у меня все равно не было.
При виде меня Дезидерио поднялся и поклонился, приложив руку к груди – официальная, ни к чему не обязывающая версия приветствия. Я ответила тем же.
Мы сели.
– Вы знаете, что от вас техника истерит?
Дерио вопросительно поднял брови.
Я показала ему визор.
– А, – он покрутил гаджет в руках. – Имперская технология. Да, бывает.
– Да? Почему?
– Предполагается, что она может предсказывать… в Империуме это называют «прорыв варпа». Мы называем варп «коллективным бессознательным». Считается, что это может быть опасно для пилотов и специалистов других сходных профессий, тех, кто задействует не только рациональные слои сознания при работе, – он вернул визор мне.
– А на вас она почему так реагирует?
Он стремительно отвел глаза. По губам скользнула усмешка – искривилась и пропала.
– Я поэт. Я пишу стихи.
«Сладчайший стиль», вспомнила я. Серьезно?!
