Константин Иванович Кизявка "Кладовщик"

– И мне, – согласился я. – Намного удобнее на ты.

– Вот хорошо. У меня к вам, ой, к тебе завтра просьба будет. Нет, ничего страшного или сложного. Ну это завтра.

– Хорошо. Я как пионер. Всегда готов.

Николая за столом уже не было. Куда-то вышел. Я посмотрел на тетрадку. Обычная, школьная, девяностошестилистовая. Рядом показавшийся мне вчера подозрительным нож, точнее, скальпель. Я заметил на нём тёмную надпись, подошёл поближе. Wiberg. Надпись была и на шариковой ручке. Я наклонился. На белом ободке возле пишущего кончика чернело: PARKER. А кладовщик, оказывается, у нас любитель иностранного. Не зря всё время что-то по-немецки задвигает.

Я на всякий случай шагнул от стола. Ещё подумает, что я суюсь куда не надо. Интересно, он сам понимает, что набор инструментов, мягко говоря, если отбросить приставку «ино», странный. И паркер – это же не самая дешёвая ручка? Понятно, что у тех же «Бруно Висконти» есть ручки подороже, но такой паркер стоит… Интересно, сколько стоит такой паркер?

– Об чём задумался?

Я вздрогнул. Когда он ко мне подкрался? Наверное, в туалете был, я эту линию как раз не просматривал.

– Об жизни, – сказал я ему в резонанс, – стою вот, думаю о человечестве, о том, что, быть может, прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно.

– Как говорится, такие дела, – согласился кладовщик.

Он сказал это с неестественным нажимом на слово «дела», как будто интонационно подмигнул мне, ожидая какого-то определённого ответа и не переставая дурацки улыбаться.

Я подумал, что пытаюсь найти смысл там, где его нет. Виновата ручка. Часто так по жизни. Обращаешь внимание на какую-то деталь, словцо какое-то и выстраиваешь из нахлынувших аллюзий-иллюзий солидную такую пирамиду. А потом кирзовый сапог реальности всю эту конструкцию из дешёвого песка – вхлам. Трудно человекам книг, невыносимо начитанным человекам! Всякий литератор разумеет вредность драматических деталей, вынимающих читателя из сюжета. Любое «шелохнулась ветка», если это, конечно, не притаившийся злодей, – дурная потеря саспенса, мгновенное угасание жажды «что дальше?». Не всякий вернётся к книге после прогулки в пламенеющие эмпиреи абстрактных умозаключений. И вот мы, перечитавшие человеки, уже твёрдо знаем, что нас балуют только правильными плюшками, и в каждом скрежете, каждом непонятном взгляде прохожего, в каждой оговорке автора видим намёк на нечто грандиозное. Хуже всего, когда это срабатывает в жизни. Ну, паркер. И что? А может, это вообще не его ручка или стырил из контейнера, когда писать нечем было.

– Ты про машину того, спросил?

– Угу.

– Чо говорит?

– Выехала. Из пункта «А».

– А когда будет?

– Не сказала.

– Ясно. Тоды лады. Открывай ворота.

– Как?

– Вон, сбоку, видишь, цепочка.

– Ага.

– Тяни одну, ворота и откроются.

Я потянул цепь, ворота дернулись, но остались на месте.

–Ты ж стопор сыми, вон, внизу защёлка такая. Ага. Да. Теперь давай!

Железная гармошка стала складываться и подниматься вверх. Я остановился, когда проход высотой в два моих роста обнажился полностью.

Мы вышли на улицу. Солнце уже поднялось над двухэтажками и начинало припекать.

– Хорошо, что ты не куришь, – сказал Николай, у него явный пункт по поводу курения. – Можно просто вот так вот эта, постоять, на траву посмотреть.

– Смотреть, как растёт трава, – процитировал я БГ.

Он прищурился, хмыкнул и кивнул.

– Ага. В точечку.

Минут через пять созерцания батайской природы с шоссе к нам зарулила грузовая машина.

– Дима приехал! – сказал кладовщик.

Из машины вышел молодой светловолосый парень и добродушно пожал нам руки.

– Галя тут? – спросил он.

– Наталья сегодня, – ответил я.

– Пойду поздороваюсь, – он распахнул нам задние створки дверей кузова и направился в торговый зал.

Машина была плотно забита замотанными в стретч палетами.

– Вот смотри, – Николай подвёл меня к мощной оранжевой рохле и повернул ключ.

Загорелась зелёная лампочка.

– Это электрическая рохля, стал быть. Двигаешь вручную, а подымать-опускать тут рычаг. Видишь.

– Вижу.

Первую палету он снял сам, опустил посреди склада, поддел обычной рохлей и довез до упора по коридору между стеллажами.

– Запомнил?

Я пожал плечами.

– Попробуй.

Я даже заволновался, со стороны все эти манипуляции выглядели непросто. Если у кладовщика рохля двигалась чётко, у меня сразу не заладилось. Раз пять я пытался подкатить рохлю к борту машины, но каждый раз отъезжал назад. Поставить «лыжи» перпендикулярно палете, да ещё и попасть ими между ножек оказалось невероятно сложно.

– Ты нацелься сразу на поддон, прям лыжами туда, куда надо, – предложил кладовщик.

– Не получится, – не согласился я, – тут же нужен большой радиус, рохля же большая.

– Это же не «жигуль» тебе, тут задние колёса тебе любой радиус выпишут. Ты, паря, попробуй, значитца, мозг-то отключи.

Я попробовал. И получилось. Николай помогал, доруливал, придерживал, летал в кузове с маленькой рохлей, выставляя на край новые и новые палеты. И к концу разгрузки у меня уже что-то получалось.

– Вот видишь, – сказал Коля, когда мы сгрузили последний поддон. – Мастерство растет, а ежели ещё на скрипке научишься играть!

Про скрипку я не понял, да, какая-то мысль мелькнула в моём усталом сознании, мелькнула вроде бы важная, но, как это бывает с важными мыслями, тут же пропала бесследно.

– Спасибо, Коля, – сказал я. – Научил.

– На здоровье, – хмыкнул кладовщик. – Закрывай ворота.

Обедали с Николаем и Володей. Я купил в соседнем продуктовом пакет томатного сока и булку мягкого белого хлеба. Володя принёс из дома картофельное пюре с курочкой гриль, а Николай хлебал из стеклянной банки похожий на густую оранжевую краску супец.

Оказалось, Вова десять лет отработал продавцом в спортивных супермаркетах. Коля рассказывал о себе неохотно и единственное, что удалось узнать из его оговорок, что бороду он отпустил за последний год и она ему уже порядком надоела.

– Ща, как, значитца, доедим, – заявил Коля, облизав ложку, – будем товар принимать. Но не спеши, Лёха, не спеши. Час у нас положено на отдых. Минут двадцать того-этого, ну, расслабимся, посидим.

– Понял, кого ты мне напоминаешь, – сказал я.

– Кого? – заинтересовался Коля.

– Банкэя. Был такой монах. Ты как он, всё время агитируешь расслабиться и отключить мозг.

– Не, – не согласился Николай, – где я и где банкеи. Я до денег не охочий. Не моё это, деньгами ворочать. По мне, лучше рохлей.

Асфальт Лао Цзы

Николай взял свой именитый скальпель и разрезал стретч на первой палете.

– А откуда такой ножик? – не выдержал я.

– О! – удивился Николай, – ты в курсах, шо это не скальпель, значитца, а дегустационный нож? Откедова информация?

Я смутился, как раз был уверен, что это скальпель или бритва, но виду не подал, просто пожал плечами:

– Догадался.

– Молодца. Вот смотри, плёнку сдираем и вот, в пакет, всё туда складуем. Потом за клеёнкой приедут, будут у нас, стал быть, покупать. Она дорогая. И картон, он подешевле, но тоже сдаём. Поэтому того, сразу складуем, значитца, чтоб не захламлять.

Он снял с верха палеты картонный коробок и ловко вскрыл его ножом. Внутри ровными рядами стояли пластиковые флаконы со средством для мытья посуды. Николай взял первый флакон, поднес сканер к штрихкоду, пикнул и поставил в корзинку на колёсиках. Глянул на экран монитора.

– Вот, видишь, появилась строчка в одинэсе, значитца, можно прям тут двадцать поставить, ну средств, стал быть, двадцать в коробке, они ж одинаковые, а можно каждый пропикать.

Он пикнул каждый, дорезал опустевшую коробку, сложил её и засунул в большую картонную упаковку. Снял и вскрыл следующую коробку. В ней лежали переложенные пупыркой сковородки. Протянул сканер мне:

– Попробуй.

В этом занятии, в отличие от водительства рохли, трудностей я не заметил. Лихо просканировал все сковородки, сразу же укладывая их в тележку.

– Ты не спеши, – притормозил меня Коля. – Вот скока сковородок ты отпикал?

Я пересчитал:

– Двенадцать.

– Так. А скока прописалось в документе?

Я глянул:

– Девять.

– Вот. Ты поглядывай на экран.

– А как так? – возмутился я. – Я же двенадцать раз пикнул.

– Компьютер, Лёха, он того, железный он, значитца, нет-нет, протормаживает. Не успевает за тобой.

Через пару часов этой вроде бы лёгкой работы, когда мы опустошили третью из девяти палет, страшно заныла спина, будто её посекли канцелярским ножиком, а потом на самое дно ран насыпали соли. Непривычные движения заставили напрячься такие мышцы, которые в обычной жизни просто кайфовали без нагрузки. Шевельнулась мысль поискать работу попроще.

– Что, – заметил Николай, – спинка бо-бо?

– Ага, прям вообще.

– Это у тебя, паря, неделю будет всё болеть. Потом привыкнешь, значитца. Надо перетерпеть. Сходи, поддоны на улицу вынеси, воздухом подыши, потом продолжим.

К шести часам оставались четыре неразгруженные палеты. Они возвышались над складским пространством как минимум Казбеками и пиками Коммунизма. Лично я видел в них Эвересты.

– Доделаем завтра, – сказал Николай и эти слова прозвучали, как божественная музыка.

Я прислушался к себе. Казалось, болит всё, каждая мышца, каждая косточка. Ещё один такой день и я труп.

– А ты бодрячком! – кладовщик похлопал меня по плечу. – Выдержал, значитца, значитца можно тебе тайны поважнее доверить. Ну иди, отдыхай. Поспи сёдня хорошо. И поешь. Завтра встретимся, стал быть.

Дорога домой растрясла и расслабила. Через порог квартиры я переступил слегка ожившим, в холодильнике нашёл позавчерашний борщ, разогрел на плите. Кухню охватил капустный аромат. Налил борща в чашку, кинул сметанки, отрезал хлеба и от души поужинал, после чего свалился на диван с «Воспитанием чувств», но насладиться не успел. Звонок в дверь заставил попрощаться с Флобером и выйти в коридор.

– Привет, – сказал Артём. – Вот решил узнать, как новая работа.

Он приподнял пакет с символом «Пятёрочки».

– Тут пироженки. Чаю попьём?

Я отступил, пропуская друга в квартиру.