Спустя десять лет, в 2015 году, с обучением вождению всё по новой завертелось. И здесь спасибо большое моей жене Ирише – она смогла на меня вовремя надавить, чтобы я сжал волю в кулак и, в конце концов, переборол боязнь практики. Так же хочу сказать огромное спасибо инструктору Константину Алексеевичу, что обучал меня и таких же, как я, «учеников» на территории Перовского технического колледжа №24 – автомобильная площадка там была оборудована.
Итогом моих мучений стали водительские права, выданные мне в конце июня 2016 года. А уже в августе 2016 года мы совершили первое длительное путешествие в село Дивеево Нижегородской области, в Свято-Троицкий Серафимо-Дивееский монастырь. Километраж этого путешествия составил свыше четырёхсот километров только в одну сторону.
Путешествовать я люблю, а потому впоследствии, в Дивеево съездили мы не раз и не два. Ездили и в Мордовию, и в Оптину Пустынь, и в Сергиев Посад, и в Переяславль-Залесский, который предстояло мне посетить и во время описываемой поездки. «Дорога зовёт», не прекращает звать!
Мой «железный конь», а точнее «железная телега» идеальна для подобных перемещений. В особенности, когда за рулём сидит новичок. Забыл снять с «ручника»? Забыл выключить фары? Забыл пристегнуться? На всё моментально будет подаваться звуковой сигнал: «Шарик, поздравляю, ты балбес!» А если забыл включить фары, то особо не переживай – автомобиль уже успел их включить за тебя. Он, не мешкая, включает их в тот момент, когда «хозяин» поворачивает ключ зажигания. Если к подобной заботе прибавить высокий дорожный просвет, компактные размеры и лёгкость в управлении, то получится не описание автомобиля, на котором я измеряю Россию – реклама получится!
«Жаворонок» спорхнул с новогиреевской ветки, прокрутился по Московской кольцевой автомобильной дороге и в половину пятого утра очутился в Южном Бутово.
«Где-то на самом краю земли, где кончается солнечный свет…» – поют в неофициальном гимне моего родного района.
– Конечно, всяк кулик хвалит своё болото, – говорил мне один из моих товарищей, – но я считаю Бутово самым лучшим районом Москвы.
Голосую «за» этот тезис обеими руками. Я здесь жил вплоть до 2013 года, затем женился и переехал, однако любовь к родным местам осталась, любовь к родным местам продолжает теплеть во мне мягким пламенем свечи.
Слева проносится одним мигом Бутово Северное с его неизменными «четырнадцатиэтажками», уходящими ровными крышами вдаль, с пожарной каланчой, млеющей в мареве сонного рассвета и переходящей в прямоугольник витражных окон, который мы давным-давно посетили с классом из моей первой общеобразовательной школы. Именно в этой части я впервые увидел, насколько быстро работает пожарная команда при экстренном вызове. Завораживает. «Одеваемся, пока горит спичка» – это про них, только пока горит спичка, пожарные успевают не только «одеться», но и съехать по пожарному шесту, натянуть на себя комбинезоны и выпить чаю с лимоном.
Далее улица Поляны прорубает себе дорогу мимо высокоэтажных домов «Токио», раскрашенных причудливыми сине-чёрными картинами, словно из аниме, с одной стороны и Бутовского леса с другой стороны.
Лес болен, болен уже давно. Под порывами периодически налетающего ветра деревья стонут, а уши слышат в этом стоне одно лишь слово: «Двухсотый… Двухсотый…» Когда ветер спит, дремлют и деревья, и «двухсотого» больше не слышно, но за то видно его хорошо. Особенно когда свежие «трупы» деревьев перегораживают ещё мокрые от прошедшего дождя тропинки.
За спину уходит и лес, и «Токио», и вот, глаз касается урбанистический пейзаж, прорезанный парящим мимо домов, над бульваром, над деревьями сказочным метромостом, по которому регулярно, раз в три минуты проносятся поезда, что везут пассажиров в Москву и из Москвы. Правда в столь ранний час метро ещё дремлет, и, вместе с ним, дремлют в туннеле близ станции «Старокачаловская» метровагоны.
Вокруг дышит летом утро, и ранним летним утром дышит парк, что простёр свои объятья на половину территории Южного Бутово.
– Здравствуй, родной, – говорит мне парк с радостным придыханием.
– Здравствуй, родной, – вторят ему пруды в парке, перешёптываясь промеж себя водой, что идёт по протокам между их зеркальными поверхностями.
– Здравствуй, родной! – добавляют к первым двум спикерам свою увесистую ноту деревья, что растут в парке, шелестя мне приветливо своими буйными кронами.
– Здравствуй, родной! – приветствует меня весь парк и вместе с ним весь район. Весь родной район.
И я говорю в ответ родному району:
– Здравствуй родной! Вот и я. Жаворонок твой прилетел.
«Жаворонок, ой да в тёмном лесе, эх… разгони горе моё».
4. Горлышко
С южнобутовской ветки «спорхнули» в шесть часов утра. Родители собирались основательно.
Ириша у меня столь продолжительные, да ещё и на машине, путешествия не любит, этим и объясняется моё одиночество на первом, самом коротком, отрезке пути.
– Кем работают твои родители, Ванечка? – задавали мне вопрос воспитатели в детском саду.
Затем тот же вопрос звучал в школе, в первом классе. На это я отвечал, слегка досадуя, что не знаю ответа на следующий вопрос «А что это за профессия?»:
– Мои родители геологи.
Сейчас у нас с папой большое количество совместных научных статей, написанных на стыке гидрогеологии и энерготехнологической отрасли. Так что, считайте, что я исправился в своём детском невежестве. И тут ты, дорогой читатель, можешь слегка удивиться: «Ты называешь своих родителей папа и мама?» Действительно, мужчины чаще всего с возрастом переходят на более грубые «отец» и «мать», дополняя к этому что-то типа: «Мать, дай пожрать!» И далее: «Хо-хо, я же настоящий брутальный мужик, хо-хо». Нет, сам я так не делаю. Родители как были для меня папа и мама, так и останутся ими. Если кто-то в своих аргументах любви к родителям выдвигает тезис: «Они мне дали жизнь». То я говорю: «Они мне дали всё», и при этом не лукавлю. Они оберегали нас с сестрой своей любовью и заботой в «лихие девяностые», они убедили нас в правильности выбора широкой институтской дороги после школы, ведь «ученье – это свет, а не ученье – тьма», они продолжают заботиться о нас и сейчас. Всё, что я на данный момент из себя представляю, это всё благодаря им.
За недели две до старта путешествия мы сидели с мамой на общем проводе, точнее на общей волне, и согласовывали путь, договаривались о гостиницах, я звонил своему троюродному брату Артёму, чтобы предупредить родственников о том, что мы скоро прибудем к ним в гости. Так что в шесть часов утра выезжая из Бутово у нас вся дорога была размечена и обговорена.
– Нина, смотри, уже стоят, – повернулся папа к маме, когда мы проезжали по МКАД пересечение с Каширским шоссе.
Действительно, на внутренней стороне кольцевой дороги была пробка. Причиной тому служила авария, что перекрыла аж четыре полосы движения.
– Видимо только недавно столкнулись, – подытожил я.
– Когда ехал было свободно? – уточняет папа.
Киваю в ответ.
Пробки в Москве, дорогие мои москвичи, как вы хорошо знаете сами, не редкость. Автомобилисту приходиться выгадывать день и время для того, чтобы минимально их коснуться. Придумать пути объезда, чтобы не попасть в их цепкие лапы, и даже в этом случае ты не застрахуешь себя от неожиданностей. Так что надёжней всего передвигаться по столице на городском транспорте. Ещё раз в этом убеждаюсь и благодарю Бога, что выехал пораньше и не попал в несколькокилометровую «автомобильную вечеринку».
Москва определённо перегружена, а ведь было время, когда от одного конца столицы до другого можно было доехать за полчаса. Сейчас в это уже и не верится. Практически тринадцать миллионов человек в Москве живут по официальным данным, тринадцать миллионов против девяти, что жили в столице в финале Союза. Если Нью-Йорк – это «Большое яблоко», то «Москва никогда не спит».
Москва стала центром притяжения, путеводной звездой для тысячей тысяч наших сограждан. «Все дороги ведут в Рим», – эту фразу недавно разбирали в эфире одной из радиостанций, что вещает на волнах московского региона. Относительно сей фразы у меня в голове всплывает продолжение, почерпнутое мной из моей «фэнтезийной» молодости, из серии книг про Владигора, что в те годы читал я запойно: «Все дороги ведут в Рим, но не всем суждено дойти». У нас же теперь: «Все дороги ведут в Москву, но не всем суждено дойти». Дойти то суждено, особых проблем с подобным не имеется, но далеко не на всех здесь будут сыпаться «золотые дожди», обольщаться не стоит.
Я люблю столицу. Не важны ни минусы, ни плюсы, что несёт с собой знакомство с ней. Я влюблён в её самую Красную в мире площадь, небо над которой засеяно рубиновыми звёздами, в сталинские высотки, что семью шпилями разрывают молочные облака и серые тучи, а чаще мерцают бриллиантовыми переливами в лучах сияющего во всю свою круглую стать золотого светила, в изгибы Москвы-реки, опоясывающие парки, скверы и близкий моему сердцу Нагатинский затон. Влюблён в то, как несёт робкие волны мимо парка Лефорта Яуза, а вместе с ними (волнами) и та самая лодочка, что «плыла и качалась по реке», летит в водоворот времени.
Высотные дома заканчиваются, растворяются вместе с ними в столичной дымке Мытищи и Королёв, с макетом ракеты, что, словно перед стартом, устремлена носом в лазурь. Что там ждёт впереди? Под колёсами Ярославское шоссе, а на дороге… опять пробка. А как вы хотели? Шесть полос переходят в четыре, а потом и в две. На МКАД при перекрытии одной из пяти полос уже начинаются затруднения, нам же суждено пролезть в так называемое «горлышко» – поди, попробуй. Настанет тот день, когда «Ярославку» расширят и она будет пропускать достаточное количество машин, ну а пока из шести полос в две, из шести в две. Лезь, как хочешь, хоть волком вой, но пролезь, будь добр… будь бодр.
Пока машины стоят, я успеваю окинуть взглядом, окружающий нас пейзаж. Низкий мост, с нависающим над крышами автомобилей грязным животом, за ним минут через двадцать по правую руку медленно плывёт заправка «ТАТ-нефть», с зеленеющим партизанским щитом.
– Останавливаться будем?
– Останавливаться не будем.
Сделаем это на загорской объездной, хотя какой он сейчас, к лешему, Загорск?! Нужно пролезть в «горлышко» и перевести дух, а то будет всю остановку довлеть над тобой, будто гул пикирующего самолёта, мысль о том, что через «горлышко» ещё ползти предстоит.
О пикирующем самолёте. Мыслями возвращаюсь в детство. Серпухов, пойма Оки. Мы, я, сестра, папа и мама копаем картошку у тётки на огороде. Огород разбит в пределах бывшего колхозного поля. Фоном в небо по очереди с аэродрома, что базируется рядом, взлетают спортивные самолёты. Один из них, с пилотом-шутником за штурвалом, «откатав» свою программу делает на прощанье петлю в небе и затем резко снижается над огородами. Я чувствую нарастающее давление в барабанных перепонках, что усиливается вместе с приближением дюралевого красного брюха. Папа мне что-то кричит, но я уже ничего не слышу. Громоподобный рёв, порыв ветра, срывающий с меня джинсовую кепку, раскачивающий тоненькие плодовые деревья вокруг. Воздух над нами режет тень, и затем железная птица скрывается дальше за защитной посадкой. Я перепуган и представляю в отместку, как всаживаю в брюхо самолёта одну за одной пули, что сливаются в общую очередь, прямиком из рожка воображаемого мной автомата, которого в руках у меня естественно нет.
– Козёл, – посылает в след проклятие тётка.
– В войну, – со знанием дела рассказывает папа, имея в виду, конечно Великую Отечественную, – когда заканчивался боезапас, наши лётчики снижались над немецкими позициями и увеличивая скорость преодолевали звуковой барьер.
– Зачем? – округляю я от интереса глаза.
– Хлопок при преодолении звукового барьера раздаётся. Глушило в окопах фашистов, контузило.
Что-то там ещё было в рассказе этом, не помню уже. А наше повествование следует вместе с путешествием:
«Ребята, пролезли мы в «горлышко»! Дальше объездная дорога пошла, что пролегает разогретым асфальтом вокруг Сергиева Посада. На ней и постоим, переведём дух. Привал впереди! Ура, товарищи!»
Хронометр фиксирует время, близкое к десяти часам утра. Экран планшета, на котором открыто приложение навигатора, сообщает нам, что нынче суббота.
5. Поезд «Ветлуга»
Путешествие наше прилетело ко мне прямиком из детства. Только описываемый путь мы проделывали раньше не на автомобиле, а по железной дороге… да и страна тогда другая была.
Вспоминаю ещё одно счастливое лето. Я, моя сестра Лена и папа с мамой приезжали на Ярославский вокзал, что у метро «Комсомольская» раскинул свои перроны, и садились в сказочный поезд с красочными надписями по бортам вагонов: «Ветлуга». Поезд следовал до Шарьи, но мы сходили раньше. В центре Костромской области, утонув в Костромских же лесах стоит по сей день городок Мантурово, с аккуратными разноэтажными домиками, весь в зелени деревьев да кустарника, в садах и огородах. Заводы и фабрики, которые в то время давали городку жизнь, тоже утопали в зелёных посадках. Город был взят в окружение плотным кольцом боров, с соснами-исполинами – сёстрами корабельных мачт, беломошником, а за ними (борами) простирались картофельные поля. Зеленели листья деревьев защитных посадок у автомобильных дорог, по краям стояли сбитые из досок заборчики, причудливо сложенные «домиком» и подпирающие друг друга как два пьяных товарища завалившись «один на другой».
– Для чего это? – интересовался я у папы, показывая ему через окно, – вот, вот, опять проехали… Для чего так делают?
– Для того чтобы зимой снег скапливался – отвечал тогда со знанием дела папа.
Я смотрел вокруг и запоминал – будет чем удивить ребят во дворе – у нас такого не встретишь.
***
Состав к перрону Ярославского вокзала подтягивал маневровый тепловоз, зеленого цвета с большим гербом Союза либо с красной звездой, прикреплённой, как мне казалось, на месте носа. Медленно, неспешно, основательно, подкатывались пока ещё пустые вагоны. Через толстые двойные стёкла были видны открытые двери купе, для удобства поднятые верхние и нижние полки. На задранных вверх деревянных столиках закреплены белые с синими двойными горизонтальными полосками скатерти, больше напоминающие своей толщиной полотенца. Состав замирал, со скрипом отворялись тамбурные входные двери вагонов и пассажиры, в сопровождении провожающих, стремились попасть внутрь, занимая места, согласно купленным билетам.
Родители брали целое купе. Папа с мамой распаковывали и укладывали в подседельные короба сумки, а мы с сестрой сидели по обе стороны от столика и долго и упорно вглядывались в сгущающиеся московские сумерки, будто грязную вату пытались проткнуть их своими взглядами.
Скоро состав поедет мимо городов и деревень, мимо полей и лугов, по цветущей, живущей, дышащей своим особым ритмом огромной стране. Такой родной, такой любимой. Ночью, когда поезд будет долго стоять у перрона станции в Ярославле, я выберусь из-под одеяла и чуть подвинув шторку, через образовавшуюся щёлку увижу вокзал и большое количество людей на нём. Люди снуют мимо вагонов: кто-то спешит на поезд, кто-то по своим делам, а кто-то просто сидит и ждёт чего-то или кого-то. А на следующей день, когда состав пойдёт по Костромской области перед моим взором, будут проноситься деревни и городки, такие же, как Мантурово, и везде я увижу людей, много людей. Что вам Москва? Тут тоже всё дышит жизнью! Здесь тоже люди живут, влюбляются, рожают и умирают, смеются и плачут, работают, выходят на пенсию, ругаются, поют песни, справляют дни рождения, мирятся. Жизнь бьёт ключом! Вот на мотороллере по асфальтированной дороге едут мужчина и женщина. У них огромных размеров рюкзаки. Мужчина следит за дорогой из-под нависающих густых бровей, женщина придерживает рукой белый платок, завязанный на голове косынкой и поглядывает на пролетающие мимо вагоны поезда.
«Тоже читает надпись «Ветлуга», – летят вместе с вагонами мысли у меня в голове.
Мотороллер уж умчался давно из нашей истории, пока я тут описывал его наездников, но едут и другие люди по этой дороге, идущей параллельно железнодорожной насыпи. Вот автобусная остановка, полна народу: бабушки, «кто с внучкой, кто с Жучкой», с вёдрами, полными лесных ягод, черничных, тёмно-синих, ждут автобуса, следуют из близлежащего леса. Асфальтовый настил дальше выходит к железнодорожному переезду. Вижу скопление машин. Шлагбаум закрыт, на высокой железной лестнице идущей в будку смотрителя стоит сам смотритель в оранжевой рабочей безрукавке и держит флажок в руке: «С путями всё в порядке! Проезжай машинист! Провози свой состав!» Но и эта картина проносится мимо и улетает из нашей истории, и вот уже поля, поля тянутся за горизонт. Стройными рядами двигаются тракторы тянут телеги, готовят, а затем и собирают урожай для огромной страны. Они похожи на маленьких божьих коровок, только с синими крылышками, накроешь ладошкой окно – и нет их, уже не видно. Но на самом деле люди работают, выполняют свои обязанности, и страна живёт. Радуется солнцу, теплу, чистому небу над головой, лету и последовавшей за ним осени будет радоваться, зиме, весне. И так из года в год, было, есть и будет. Я так тогда думал.
***
Под мерный стук колёс разнообразные яркие насыщенные пейзажи часами проносилось мимо окна купе. Рядом о чём-то размеренно, подстраиваясь под ритм хода поезда, переговаривались родители и пытавшаяся влезть в разговор, в виду своего взросления, сестра. Вот уже на светлом деревянном покрытии купейного стола появилась «скатерть-самобранка», которую заботливо расстелила мама. На ней в целлофановых пакетах разместились варёные яйца, запечённая курица, хлеб чёрный бородинский, нарезанный тонкими аккуратными кусочками, солонка, наполненная одним из некогда самых дорогих продуктов на Руси – подошло время ужина.
– Нравиться тебе наша страна? – задаёт мне вопрос папа.
– Да, очень.
Папа одобрительно кивает в ответ головой, а дальше чуть хитро прищуривает глаз и спрашивает ещё:
– А чего угрюмый такой?
– Устал ехать.
– Устал? – смеётся глава семейства, затем с искренним сочувствием, которое может исходить только от родного человека, ободряет, – ничего, чуть-чуть ещё потерпи, завтра приедем.
– Дедушку с бабушкой увидишь, – помогает папе мама.
Вот они так всегда, всё делают вместе. Чтобы не случилось, всю жизнь они друг другу помогают, делят трудности и радости. В счастье и в печали, всегда вместе.
– Да, давно уже не видели дедушку с бабушкой, – теперь соглашается папа, – соскучились, наверное, по ним? – на этот раз обращается он к детям одновременно.
Мы с сестрой в ответ соглашаемся.
Едет и едет поезд, а никак доехать не может. Далеко, видно, Мантурово от Москвы находится. Вот уже и ужин прошёл, совсем за окном темно стало. Вагон медленно затихал – люди ложились спать. Родители потушили верхний свет, оставив гореть ночники в изголовьях нижних полок. Скоро и ночники выключат, а электровоз будет всё также размеренно стучать колёсами по путям и уверенно тащить состав на северо-восток страны.
За окном не видно ни зги, лишь изредка, проезжая освещённые фонарями места, проступали силуэты кирпичных и деревянных зданий, очертания деревьев, попадались заплутавшие, по чьему-то неведомому умыслу, путники, но и они таяли в отблесках горевшей бледным светом лампочки.
– Дети, пора спать, – певуче, растягивая слова, призвала мама.
Забравшись под одеяла, щелкнув металлическими палочками-выключателями, временные обитатели купе вместе с окружающей обстановкой провалились в темноту.
Я лежал на спине и слушал биение колёс об рельсы, словно сердце в грудной клетке, что даёт составу жизнь. Потолок то выходил в прожектор на авансцену под вспышками пролетающих мимо окон фонарей, то обратно отодвигался в темноту. Маленькими шажками подкрался сон и вскоре я провалился в дрёму.
В поезде спится беспокойно. В Люблине, вагоны долго перецепляли, поезд «пыхтел», сотрясался, двигался то чуть вперёд, то чуть назад. Из-за шторки, уткнувшись носом в окно, я следил, как мужчина в оранжевой станционной спецовке фонарём просвечивал пространство между колёсами.
– Ты чего там? – послышался сверху голос мамы, – давай спи.
И как по мановению волшебной палочки опять наваливается сон вместе с набором скорости при отходе от станции.
Утро надвигалось из-за горизонта огромным тяжёлым огненным шаром. Здесь и небо, и солнце совершенно другие. Одно слово – севернее. Поезд шёл по перепаханной равнине. Техники в полях ещё не было. Ещё весь вагон лежал тряпичной куклой в тишине после ночных приключений. А пока, рядом с железнодорожной насыпью росли тонкоствольные молодые деревья, высаженные рядком и отталкиваемые потоком воздуха от поезда. На горизонте высился густой, непроходимый лес. Сказки про Иванушку и Алёнушки пришли из этих мест. Вот там, в том дальнем лесу, как раз и было то самое «копытце с водой», а жили брат с сестрой вот в той деревушке, чьи домики приютились под сенью нависающих над ними многовековых деревьев. Поезд, тем временем, бойко взлетел на монолитный мост, возвышающийся над дельтой реки. Здесь звук стука колёс о рельсы изменился, стал гулким, отражаясь от воды. Сказки продолжились: «молочные реки, кисельные берега» – и спрятаться есть где от гусей-лебедей. «Кисельные берега – топи», – заиграл в голове голос, – «молочные реки – глубокая вода, где рыбы много». Издавна леса, реки, поля кормили русских людей, спасали русских людей, служили русским людям. Затем помогали служить русским людям. Теперь уже седьмой десяток оканчивался, когда леса, реки и поля опять служат русским людям.
***
Поезд остановился подле низкого перрона. Мы с сестрой вышли в тамбур, волоча сумки, что были полегче – тяжелые достались родителям. Из вагона на свежий иссиня чёрный асфальт перрона была спущена металлическая лестница, рядом с которой на самом перроне стояла проводница – полная женщина в красном колпаке белой блузке, железнодорожном костюме – пиджаке и юбке тёмно-синего цвета. Несколько мгновений назад проводница открыла дверь вагона, спустила эту самую лестницу, на верхней ступени которой сейчас стояли мы, закрепила её и «процокала» по железным пупырчатым ступеням своими толстыми короткими каблуками туфель. Теперь женщина в красном колпаке стояла на перроне у лестницы, улыбалась сходящим вниз пассажирам и желала им счастливого пути. Сестра, а затем и я неуверенно начали спуск по ступеням и сначала девочка, а затем и мальчик попали в крепкие мужские руки. Я поднял голову на встречу взгляду весёлых голубых глаз из-под тонких линз очков и услышал, как Лена радостно выдохнула: «Дедушка!» Дедушка заулыбался, принимая с лестницы внучат. Он аккуратно поставил нас в сторонку на асфальт перрона и бросился помогать спускать папе с мамой чемоданы.
– А где бабушка? – поинтересовалась Лена.
– Где и положено быть настоящей хозяйке, – пояснил Юрий Александрович, – на кухне манты готовит.
– Манты! – радостно захлопал я в ладоши.
– Приехать в Мантурово и не отведать мантов – это был бы непорядок! – продолжал дедушка.
За разговором, дедушка и встречаемые им, все вместе, обогнули одноэтажное, выполненное из серых плит и имеющее деревянную скворечную крышу здание вокзала и направились к въезду на станцию, к железной конструкции автобусной остановки, откуда следовал транспорт до дома, где ждала гостей бабушка.
– Мы не на автобусе поедем, – покачал головой дедушка, – вон наши машины стоят, – указал Юрий Александрович на кремовый «каблучок» и белый «Жигуль», парочкой жавшиеся недалеко от остановки.
Рядом с ними мялись двое мужчин, спрятавшись от окружающих в облаке сигаретного дыма, будто накрытые туманом утренней долины.
– Вы автомобили с завода заказали? – поинтересовалась мама.
– Да, на заводе дали, вас встретить, – утвердительно кивнул дедушка.
