Юрий Меркеев "Психира. Очерки «блаженств» сумасшедшего дома"

«Я соглашаюсь с ними, что дура-баба, – напевает она. – Но жить хочу как поет душа.»

Театр

Приступ случился в храме.

Виктор Андреевич не был религиозным человеком. Но после выявленной у него в голове опухоли, которая стала менять его восприятие реальности, он неожиданно ухватился за последнюю надежду – Бога. При этом он не стал вдруг верующим. Просто ему ничего не оставалось делать, как пойти по самому проверенному пути к чуду – обратиться к Богу за помощью.

Сказать откровенно, он и в чудо не очень верил. Докторам – да. А в чудо нет. Хотя слышал множество историй, когда чудо исцеления происходило именно внутри церкви. Главное же – поверить. И еще вопрос: насколько сильно поверить? Потому что поверить без капли сомнения не удавалось даже мужам апостольским. Что уж говорить о нем, человеке с двумя высшими образованиями и законченной еще в СССР школой марксизма-ленинизма?

И все-таки он сделал первый шаг – вошел в церковь. Врачи предупреждали его не делать резких движений головой, чтобы избежать приступов. Но когда переступаешь порог храма, сразу забываешь о врачах.

Приступ начался в полупустом храме. Виктор Андреевич вошел, перекрестился, поклонился глубоко, театрально, и фальшиво, легкой щепотью взвешивая перед собой воздух. И тут же поймал себя на мысли о том, что делает это как актер в театре перед публикой. Так нельзя. Господь видит сердце каждого. Он поклонился еще раз – глубже. И почему-то подумал о театре.

Если бы Господь Бог и ангелы сидели в первых рядах, они бы похлопали артисту. И вызвали бы его на «бис». Идиотская мысль.

После глубокого поклона Виктору Андреевичу стало нехорошо, храм закружился, разогнался до скоростей детского аттракциона с лошадками в парке, потом неожиданно остановился, а Виктор Андреевич упал на колени.

Старушка, которая чистила подсвечники, умиленно взглянула на ревнителя веры и перекрестилась.

Виктор Андреевич поднялся с новыми ощущениями пространства. У него возникло стойкое ощущение, что за ним наблюдают. Глаз Божий? Виктор Андреевич вздрогнул – неужели началось? Неужели опухоль? Вспомнил, как приятель его рассказывал, как гордыню смирял. Такой же выпускник школы марксизма-ленинизма. Заболел, пришел к вере, стал вести духовную жизнь. Исправлялся. Не мог публично кланяться и креститься перед церковью. Зажат был психологически. В новом качестве своем с удовольствием рассказывал, что это «бесы пудовые гири на его руки надели», он пыжился, потел, поднимал сначала правую руку ко лбу, потом заводил к пупку, еле удерживал, на плечах руку сводило, он сгибался к земле, и тут одолевал иной бесенок – смешливости.

Теперь и у Виктора Андреевича возникло какое-то смешливое настроение – как будто тот же бесенок напал.

«О чем я думаю? Мне о себе бы. Прости, Господи. Заигрался», – подумал Виктор Андреевич, не веря в того, к кому обращался. И в третий раз поклонился полу. И что? Ну, точно в него впился всевидящий глаз, оптическое око. Он его нутром чуял.

Выпрямился и не поверил своим глазам. Прямо на него смотрел глазок видеокамеры.

Что же это такое? Глаз Бога?

Виктор Андреевич подошел к старушке и указал пальцем на камеру.

– Ах, это? – ответила женщина. – Не обращайте внимание. Это во всех храмах сейчас. Указание правящего архиерея.

– А разве Бог не все видит? – спросил изумленный Виктор Андреевич.

– Бог все видит. А кражи пресекает охрана.

Виктор Андреевич вышел из храма и побрел домой. Его не покидало ощущение, что за ним постоянно кто-то приглядывает. Несколько раз он резко тормозил и оглядывался. Какие-то мужчины отворачивались, делали вид, что они заняты делом.

Виктор Андреевич заметил проходной подъезд, замедлился, потом нырнул в подъездный проем и исчез, а выскочил уже на другой улице. Рассмеялся, представляя себе обескураженные лица преследователей. Однако до самого дома было ощущение, что за ним наблюдают. А перед входом в подъезд стало совершенно ясно – всевидящее око находится в нем самом. Внутри него. В районе сердца.

Жены дома не было. Она вышла в магазин. Дочка слушала музыку в своей комнате.

Виктор Андреевич опустился на диван, посмотрел на часы настенные, секундная стрелка почему-то двигалась очень быстро, с невероятной скоростью, как детские лошадки на аттракционе в парке, голова закружилась, и Виктор Андреевич почувствовал явное присутствие Бога в комнате. Бог стоял за его плечами и чего-то ждал.

– Зачем камеры наблюдения в храме? – раздраженно воскликнул мужчина. – Зачем ты за мной постоянно наблюдаешь? Почему я должен верить в тебя?

Бог не ответил. Виктор Андреевич резко поднялся, кровь ударила в голову, и он свалился без чувств.

Потом была Скорая помощь, больница, операция, близкие люди, хлопоты. Не было темного тоннеля, о котором часто рассказывают люди после реанимации, не было света в конце тоннеля.

Но было стойкое ощущение того, что за ним наблюдает всевидящее око.

Спустя полгода после операции Виктора Андреевича неожиданно потянуло в церковь. Он пришел, спокойно поклонился, спокойно поблагодарил Всевидящее Око за помощь и вышел со стойким ощущением, что чудо есть.

Убийца

Галина Ивановна первая заметила странности зятя. Отчуждение в глазах, «мертвый» взгляд и еще что-то пугающее, что она прочитала в душе Юрия через его глаза. А когда зять неожиданно отпустил бородку и усы, и стал часто закрывать глаза темными очками, женщина поняла, что готовится неладное. Несколько раз она обращалась в полицию с жалобами (дурное предчувствие), однако заявление ее не принимали под предлогом надуманности умозаключения. По факту нет преступления. Значит, поводы надуманны. А если случится непоправимое? Тогда и приходить? А профилактика семейного насилия. Теща проявила недюжинное упрямство и сумела достучаться до полицейского руководства.

Заявление все-таки приняли по фактам бывших ранее семейных скандалов, во время которых звучали угрозы физической расправы со стороны мужа. Отписали участковому инспектору без всякой надежды возбудить уголовное дело. Однако, обстоятельства стали складываться по неожиданному сценарию. Пришлось передать расследование в оперативные службы.

Юрий профессиональный фотограф. В браке с Викторией провел 10 лет. Детей не было. После многочисленных ссор и скандалов решил устранить жену, чтобы начать отношения с другой женщиной. Нашел исполнителя убийства, договорился, заплатил аванс, в момент передачи денег был задержал. «Киллером» оказался оперативный сотрудник.

После возбуждения уголовного дела фотограф был направлен в психиатрическое отделение тюремного типа. Адвокаты настояли на судебно-психиатрической экспертизе. Пытался косить под шизофреника, рассказывал врачам, что будто бы заказать жену ему приказали «голоса», которые он слышал в течении последнего года. Они угрожали ему, подчинили себе его волю, и он не мог оказать сопротивление всему, что приказывали Свыше.

После применения «сыворотки правды» (амитал-кофеиновое растормаживание) фотограф дал уникальное признание. Классическое признание психопата. Записано судебным психиатром.

«После ее угроз уйти к другому я взбесился. Но не стал, как раньше, устраивать пьяные скандалы, нет, затаился и ждал. Даже пить бросил. Чего ждал? Наверное, окончательного решения поставить крест. Она не могла по определению существовать, если не было в ее жизни для меня места. Я ей об этом сказал сразу после свадьбы.

«Или со мной навсегда, или никак».

Она рассмеялась. Подумала, что шучу.

Три года мы были счастливы. Через пять я начал замечать, что ей со мной скучно. А через десять понял, что она ненавидит меня. Хочет развестись и начать романтические отношения с Игорем с местного телевидения, который нас снимал на годовщине свадьбы. Я фотограф и хорошо понимаю, на кого, как и зачем смотрит женщина. Меня в этом не обманешь. Чутье.

Ревность – штука долгоиграющая. Я страдал, но и наслаждался картинками будущей мести.

В какой-то момент все исчезло. Злость на мир, на людей. Исчезло все, что разгоняло скуку. Вошло в меня холодное и расчетливое желание мести. И все. Более меня ничего не радовало.

Словно кровь она из меня всю выпила, потроха подменила опилками. Только мозги остались. Холодные.

Когда я окончательно принял решение расправиться с ней, у меня внутри как будто выключился какой-то важный тумблер: я перестал узнавать себя. Пошлый, серый, безликий – что может быть хуже для человека творческой профессии? Мои заказчики смотрели на меня странно и отказывались сотрудничать. Как будто у меня на лбу проявилась каинова печать. Но я фотограф. Внимательно разглядывал свое лицо в зеркало и никакой печати не находил. Глаза только стали холодными. И все.

Я решил перестать бриться. Знаете, почему? Потому, что борода и усы отвлекают от глаз. И я не прогадал. Когда появилась борода, ко мне снова пошли заказчики. Ловко я придумал? Решил, что побреюсь только тогда, когда исполню задуманное.

Задумал собрать вечеринку к годовщине нашей свадьбы. Как следует погулять. А потом сделать так, как будто Вика сбежала от меня с любовником куда-нибудь заграницу. Мне показалось, что теща моя стала о чем-то догадываться. Когда мы были у нее в гостях, она не сводила с меня глаз. Потом сказала: «Ты ведь моей доченьке никогда не сделаешь плохо?»

Я вскипел.

– С какой стати я должен ей делать плохо? – закричал я.

А она (дура) подошла ко мне, посмотрела мне прямо в глаза и перекрестила. Верующая она. Дура. Просто не мог сдержаться. Ушел. Убежал. Почему она могла догадаться? Я ведь все свое носил в себе. Был настоящим Лектором.

Вы спрашиваете, что означает, когда внутри холод? Страшно. Как мрак души, как туман, не способный рассеяться. Почему так подло устроен мир? Если ты чего-то опасаешься, обязательно найдутся люди, которые начнут заглядывать тебе в душу через глаза. Страх лукавый попутчик. Но совсем без страха нельзя. Страх трезвит как холодный душ.

Так я оказался в ловушке. С одной стороны – ее мать. Ее тревога. С другой – она, подлая, которая никогда не станет прежней. Есть еще я, который должен идти до конца. Знаете, что такое идти до конца? Это значит, никакого раскаяния. Спрятал пилу, значит, она должна заиграть. Есть такая мелодия пилы. Знаете? Лучшая музыка. После вечеринки все должно случится в ванной комнате. Потом вынесу пакеты через черный ход. И здравствуй свобода и прощай расхлябанность души.

Между прочим, я не старик – далеко еще. Сорок пять – все жизненные процессы в норме. Биологические? Нет, не угасли. Просыпаюсь в пять с твердым пружинистым тонусом. Только этой жены не надо. Обманывать тело не могу. Если она предала меня даже в мыслях, я имею полное право на ее физическое устранение. А потом на близость с другими. Пока она жива, не хочу сближаться с другими. Она – живая – всегда будет стоять призраком между мной и другими женщинами. А если ее не будет совсем, то есть через огонь очистится, я буду спокоен.

Скажу откровенно: не понял, как ледяной осколок вошел в мой мозг. И как вышло, что я не почувствовал, что нахожусь в плену. В плену чего? – спросите вы. Отвечу – в плену страха. Да. Что-то проникло в мозг. Не люблю теории заговоров. Человек – единственный враг себе. Нет ни Бога, ни черта. Сам человек себе и Бог и дьявол.

И вот я один из них. То есть, нас – один из массы трусливых людишек который не может хладнокровно довести дело до конца. Теща виновата? В том, что у ее хватило смелости посмотреть мне прямо в глаза? Нет. Она сильнее меня. А я допустить этого не мог.

Накануне вечеринки я понял, что сам не смогу совершить убийство жены. Не потому, что струсил. А потому, что влезла ее мать.

Набрал в интернете в поисковике запрос на киллера. Всплыл один человек, который запросил баснословную сумму. Это меня и подкупило. Если бы он запросил не много, я бы подумал, что он подставной. А с той суммой, которую он запросил у меня через личную переписку, я был уверен – это тот человек, который мне нужен.

Ну, а дальше вы все знаете. Оказалось, что теща уже обратилась в органы и они как бы вели меня. И этот киллер меня сдал с потрохами. В общем, это был их агент.

Впереди суд и скорее всего большой срок. Меня же не признают невменяемым? Нет? Или… может быть, нанять хорошего адвоката?»

Фотографа признали вменяемым. Он получил семь лет колонии. Не помогли хорошие адвокаты.

Неразменный гусь

– Здрав-ствуй-те, а вы куда идете? – тянет мне руку в рваной перчатке толстый улыбчивый олигофрен Рома, который ходит взад-вперед по больничному дворику. Ему разрешают по утрам помогать убирать мусор. Рома от этого счастлив. Он вообще почему-то все время счастлив. Гораздо больше, чем я, или другие сотрудники психоневрологического интерната. – Здрав-ствуй-те, а вы куда идете? – снова повторяет он свой вопрос и снова расплывается в улыбке. Ему хорошо. – Гы-гы-гы, – мычит он.

– Здрав-ствуй-те, – отвечаю я, вторя его интонациям. – Куда иду, не знаю. А вы куда идете?

Рома захлебывается от смеха. То ли я в этой игре «подопытный», то ли он просто счастлив и хочет свое счастье разделить со мной.

– Здра-вствуй-те, а вы куда идете? – повторяет он по слогам и снова смеется. – Гы-гы-гы.

– Здравствуй, Рома, куда я иду? Иду в мир людей, которые считают себя умными, но почему-то не очень счастливы, – отвечаю я, оставляя олиго наедине со счастьем. – Суточное дежурство у меня, Роман. Пойду заварю крепкого чая.

Слышу, как Роман веселится.

– Здравствуйте, а вы идете куда? – То ли мне, то ли еще кому-то. Не знаю. Не поворачиваюсь. Прохожу в сторону приемного покоя – моего убежища на сутки.

Куда иду я? Куда иду? Хороший вопрос, Ромка, умный вопрос. Никто бы так просто из умных людей не поставил вопрос всей моей жизни. Куда иду? Камо грядеши? В сказочную страну, Рома, в Касталию – туда, где небо в солнце вплетается. Туда, где без улыбки нельзя. Вход заказан. Где все люди счастливы и каждый счастлив по-своему. А горюющих и страдающих нет. Разве что горюющих по несчастью другого. Иду, Рома, в рай. Как всегда. Но с первых же минут понимаю, что переступил порог ада.

Первый же вновь поступивший подтверждает это. Бывший учитель музыки из сельской школы. Теперь хронический алкоголик с частыми делириями. Пожилой Дмитрий Сергеевич. Привезли в майке, трусах, с баяном. Зачем баян человеку в трусах и майке? Именно баян и нужен ему. Без баяна нет Дмитрия Сергеевича.

– Искал гуся, которого давно пропил, – говорит мне сопровождающий доктор Куницын со Скорой. – Залез за гусем через забор к соседу. Жену его чуть до смерти не напугал. В одних трусах и майке. Да еще и с баяном. Кличет гуся и в окна заглядывает. А там хозяйка в одном нижнем белье. Подняла шум. Полицию вызвала.

Эх, люди, люди. Знали бы вы, каким был Дмитрий Сергеевич тридцать лет назад. Я знал его. Да и кто не знал тогда первого красавца на деревне. Баяниста, гармониста, завсегдатая всех уличных посиделок. У него одних гусей было штук тридцать.

Когда я его увидел впервые на деревенской свадьбе, он показался мне похожим на Марлона Брандо. Голливуд из черно-белого времени. Серый плащ с поднятым воротником, темные очки, многодневная щетина, руки в карманах. Седина. Лицо широкое, круглое, довольное, сизые глаза чуть навыкат. Отыграл концерт и на выход. В руках пакет с разноцветными бутылками. Предложил по сто граммов на посошок. Так и познакомились. Разговорились, пока он ждал деревенский автобус. Узнал, что работаю в больнице. Похвалился безо всякого жеманства.

– Я, – говорит. – Операцию экспериментальную сделал. По вживлению семенных желез молодого барана.

– И как? – спросил я.

– Успешно, – ответил Марлон. – Отбоя нет от любви.

И рассмеялся. Так же душевно и незатейливо, как накануне утром рассмеялся Рома-олиго.

Теперь Марлон стоит в приемном покое, переминается с ноги на ногу, прижимает к себе баян и никого не узнает. Видит только мифического гуся, которого, наверное, хочет изловить и пропить. И так бы до бесконечности. Ловишь одного гуся, меняешь на самогон, выпиваешь, потом еще одного – мифического – и снова за самогон. Иметь бы такого – неразменного гуся. Чтобы один раз и навсегда. Пожизненно. Таким и закусить можно. Все равно появится на следующее утро.

– У нас запляшут лес и горы….– приходит в себя ненадолго Марлон. – Давай по грамульке. Есть?

И снова шерстит взглядом по полу приемного покоя в надежде изловить гуся.

Пока не пришел дежурный врач, нарушаю инструкцию. Наливаю ему сто граммов разбавленного медицинского спирта. Чтобы снять хоть на время предделиризное состояние. Потом провожу в пятое отделение. А там подлечат.

– Ну, давай, – говорю. – Коли встретились снова. Куда идешь, Дмитрий Сергеевич? – адресую ему вопрос от Романа.

Выпил. Выдохнул. Присел. Раскраснелся. Вижу, немного отпускает ночная кутерьма с гусем.

– В церковь хочу.

– Куда? – чуть не подпрыгиваю я на месте. – В церковь к кому? От тебя там все попы попадают. Сивухой дыхнешь.

– К певчему Николаю. Он мою супружницу отпевал.

Спирт въехал в него странно… Куда идешь ты, Русь? Нет ответа.

На время приходит в себя, потом снова отчаливает в страну грез. Славно, что не удивляется смене обстановки. Был у себя в огороде, а теперь в приемном покое. Напротив – человек в белом халате.

– Вот и автобус мой подъехал. Деревенский, – улыбается вновь открывшемуся явлению Марлон. Точь-в-точь как тридцать лет назад. Как будто проснулись клетки-пульсары в его голове. – Поеду. Ты думаешь, мне хорошо? Самогон, гуси. Вру я. А врать перестану, ты приди и зарежь меня, как гуся. Сможешь? Так-то. Я на словах тоже герой. Вчера гуся забивал. Курам на смех. Гусь старый, как я, жилы одни, он со мной годы коротал. Верка пшеном его баловала. А я ему теперь голову сворачиваю и плачу. Понимаешь? Натурально, плачу. Слезы текут. И как я его после этого в суп? Не знаю, как жить. Помереть не боюсь. А жить боюсь. Вру себе и врать буду. Иначе нельзя. Вспомнишь меня. Ну, бывай, дружище. В гости приезжай. Гуся зарежу. Ради тебя зарежу. Самогоном угощу. И запляшут у нас с тобой и лес, и горы. Давай.

Пытается выйти к автобусу через окно, за которым решетка. Куда идешь ты, Марлон Брандо? Зачем? Знаю, за счастьем. Все мы туда ходим. За малым, за большим. Или за бесконечным, как у Ромы.

Эх, Дмитрий Сергеевич, и зачем ты к соседке за гусем полез? И в одних трусах и майке. С баяном. Зачем? Сейчас бы сидел у себя дома, играл на баяне, общался бы с Веркой покойницей. А теперь, извини, друг. Ты уже прошел по сводкам происшествий. Да и делирий у тебя не первый. Отпустить не могу. Поймешь, когда в себя немного придешь.

Нащупываю под столом кнопку звонка, приглашаю санитара из пятого.

Камо грядеши, Дмитрий Сергеевич? В рай.

Измена

Представьте себе, работает человек сутками напролет, не ест, не пьет, время от времени какую-нибудь дрень выкурит и снова за работу. Богема. Художник. Не последний, причем.

Назовем его Аркадием. Работал над дорогим заказом – «Современная Даная» – мотив Рембрандта, где к пышной даме приходит в спальню Зевс под видом золотых солнечных лучей. Даная (так зовут даму) внимает всему происходящему. Она – воплощенное женское начало. И неистово жаждет…

По капризу богатого заказчика Аркадий писал современную Данаю в образе молодой девушки на мотоцикле. Чудные они, эти заказчики. Представьте себе: спальня, мотоцикл и новая Даная на мотоцикле. Бред. Но аванс был очень щедрым, а сроки на исполнение совсем не велики. Поэтому Аркадий и дневал, и ночевал в мастерской, отвлекаясь лишь на самое необходимое: кофе, туалет и дрянь стимулирующую. От такого образа жизни и без стимуляции с ума сойдешь. А тут еще – подспорье.

Аркадий уже заканчивал работу, как вдруг ощутил невероятный прилив сил, невесомость, в глаза ударил яркий свет в мастерской. Девушка с картины шевельнулась, ожила, ловко спрыгнула с мотоцикла, покинула полотно и направилась к художнику в чем мать родила. То есть в таком виде, в каком он ее изобразил на потеху заказчика. В минуту экзальтации галлюцинация обладала всем набором качеств молчаливой миловидной особы, которая пришла к изнуренному мужчине не по вызову, а по влечению бреда.

Всю ночь художник развлекался с фантомной женщиной – плодом галлюцинаторной дрени и психического истощения. На радостные крики и повизгивания Аркадия в мастерскую поднялась жена и застала весьма странную картину: муж обнимал воздух и был весьма экспрессивен и горяч в своих любовных утехах.

Валентина бросилась приводить мужа в себя, но он смотрел на нее невидящими глазами и продолжал нашептывать какой-то Данае прелестную чепуху.