Ирина Коваленко "С любовью и печалью"

– И как её занесло на такую нелегкую службу?

– Наверное, начиталась книг Александры Марининой. Внучка Диана, когда её в пять лет спросили, кем она хочет быть: следователем, как мама, или врачом, как бабушка, ответила: «Нет, я буду пенсионером, как дедушка. Хочешь – лежишь и ничего не делаешь, хочешь – куда-то едешь. А деньги приходят на карточку».

— Вы почти четверть века возглавляли клуб творческой интеллигенции Кубани «Возрождение». Будет ли он существовать после того, как вы перестали быть его президентом?

– Надеюсь, что да. Создавала Клуб не я, но меня туда пригласили буквально на первое заседание, я ходила туда два года, это было достаточно интересно. В 2008 году я стала президентом. Мы собирались в нашем отделении, выставляли в холле столики и стульчики, так появилась возможность собирать до сорока-пятидесяти человек.

Встречались с замечательными людьми, некоторых из них уже нет в живых, как скульптора Аполлонова и писателя Лихоносова, а память о встречах осталась. К нам приходили барды, исполнители, аккомпаниаторы. Потом мы уже не вмещались в стены нашего отделения и подружились с Пушкинской библиотекой, краевым художественным музеем, краевым историческим музеем, центром авторских программ «Адванс», где стали проходить тематические вечера.

Каждый из докладов членов Клуба был уникален, будь то рассказ о российских или зарубежных городах, интересных поездках или редких иконах. Так, к докладу о Марине Цветаевой я готовилась несколько лет, собрала целые чемоданы с материалами, провела личное расследование обстоятельств её гибели… И пришла к выводу, что это было замаскированное убийство, она вынуждена была уйти из жизни, чтобы спасти от НКВД своего сына. Не зря патриарх Алексий её двадцать пять лет отмаливал, как великую русскую поэтессу…

– Один миллионер перед смертью завещал выгравировать на своей могиле даты рождения и смерти и сделать приписку «Жил один год». Он счёл, что именно столько дней был счастлив…

– Я никогда не отрекусь ни от единого денёчка моей жизни, самого трудного, самого тяжёлого. Этот каждый день мне послан Богом для того, чтобы я что-то меняла в душе, делала какие-то выводы и саму себя строила, потому что себя строить трудно. Мы же все считаем себя великими и думаем, что имеем на это право. А нет. Главный человек перед Богом тот, кто наклонил голову и тащит свой воз. Я пришла к этому через долгие-долгие годы. И в клубе «Возрождение» показухи не было никакой, каждый старался быть на равных и чем-то порадовать, и как-то все сроднились, полюбили друг друга.

– Есть ли у вас любимые ученики?

– Сашенька Швец самая любимая. Её привела ко мне подруга Галя и сказала: «Ты не могла бы посмотреть на одну студентку? Она сирота. Может, ты её сориентируешь на какую-нибудь профессию, подскажешь, дашь совет?»

И вот эта девочка, такая красивая, хрупкая, с пытливыми глазами, вошла в мой кабинет. И всё! Ну, куда бы я её отпустила? И Александра стала приходить в отделение, смотреть, как я работаю, ей всё было интересно, много занималась. После окончания вуза она начала работать в Госпитале, и я до сих пор отношусь к ней как к дочери, очень радуюсь успехам, которых ей удалось достичь: стать кандидатом медицинских наук и написать три книги по диетологии и неврологии.

– Насколько неврология близка к психологии?

– Они очень тесно связаны. Иногда можно не только препаратами или иголками вылечить, но и словом. Без этого никак. И даже запуск болезни порой является последствием какой-то ситуации, беды у человека. Расставаться безумно тяжело. Я по себе это знаю. У меня было шесть подруг, с одной из них мы даже родились в один день. И все мои девочки, родные, замечательные уже умерли. Пять из них от онкологии. Каждой помогала, как могла.

Когда человек теряет близкого, и на этом фоне у него начинается невроз, депрессия, он теряет сон, надо объяснить: «У Бога мёртвых нет, у Бога все живые». И вот потихонечку, по капельке вливаешь в него жизненную энергию. Он прозревает, понимает, и душа начинает как цветочек распускаться… Вера – шаг к выздоровлению.

– Рискну предположить, что главная проблема женщин, приходящих к вам на приём – проблемы в семьях, разводы, неверность мужей. Что можно им посоветовать?

– Когда я была молодым врачом, взрослые женщины неохотно делились со мной своими проблемами. Но сейчас я уже не только врач, но и умудрённая жизненным опытом женщина, и да, пациентки изливают душу, спрашивают, как поступить в той или иной ситуации.

Увы, по статистике восемь из десяти браков заканчиваются разводами, а 84% мужчин изменяют своим жёнам, поэтому трудно рассчитывать на то, что на всю жизнь останешься единственной. Но как же тяжело пережить, когда тебя предают, особенно в возрасте после шестидесяти лет, когда кажется, что женский век уже закончился!

Однако если вы заметили охлаждение в отношениях, не драматизируйте, не выясняйте отношения, не вешайтесь на шею, не умоляйте. Помните, что вы личность и женщина. Если у мужчины всего лишь временное увлечение, имеет смыл сохранить семью ради своих детей, для которых, согласно мнению психологов, развод страшнее смерти одного из родителей.

Если же муж всерьёз полюбил другую женщину, вам нельзя разбиться об это чувство. Измените свою жизнь, вес, внешность, привычки. Попробуйте защитить диссертацию, написать картину, отправиться в путешествие. Пусть вас разлюбил мужчина, но жизнь продолжается, и свою любовь вы по-прежнему можете отдать детям, родителям, друзьям.

И надо помнить, что нет пути к счастью. Счастье – это путь.

– Сейчас в вашем отделении проходят реабилитацию участники специальной военной операции. Какие в основном у них ранения?

– Тяжёлые. К нам поступают те, кого уже демобилизовали, хотя некоторые снова рвутся на фронт, не смотря на тяжесть своего состояния. Рефлексотерапия и мануальная терапия помогают в лечении неврологических пациентов, ортопедических, с последствиями инсультов и травм.

Важно, насколько раненые будут адаптированы к мирной жизни. В первое время, когда они попадают к нам, спать не могут, их раздражают посторонние звуки. А потом за время общения, сеансов, немного снимается напряжение, и парни начинают улыбаться, хотя реакция на внешнюю среду ещё настороженная.

Видеть молодых ребят без рук, без ног, с пострадавшими шейными отделами, морально очень тяжело. При этом функциональные больные, которые приходят к врачу на консультацию на своих ногах, совершенно несчастливы, у них всё болит и всё плохо. А эти ребята, которые знают цену жизни, совсем другие. Они как ангелы. Спрашиваешь, как себя чувствуют, а они головочку поднимают и отвечают: «У меня всё хорошо, доктор!»

– Что вам приносит наибольшую радость?

– Внуки. И когда пациент говорит: «Всё хорошо».

Беседовала писатель

Лариса КОРОЛЕВА

КАКАРИДА

Повесть

Узникам фашистских концлагерей посвящается

Глава 1

Лучик солнца заиграл на золоте и серебре иконных окладов, осветил добрые лица Матушки Богородицы и сыночка ее Иисуса Христа. Нина сладко потянулась, откинула пёстрое одеяло. Долго она сегодня спала. Уже ушли на работу родители. Возясь с Машкой, большой розовой хрюшкой, баба Таня что-то ласково приговаривала.

Сегодня необычный день: они с бабой Таней будут лепить из теста жаворонков и выпекать их в большой русской печи. А это значит, что совсем скоро растает снег, побегут ручьи, расколется лёд на речке Ловать, она разольется, станет большой-большой, как море, которого Нина никогда не видела. А потом солнышко будет всё жарче, высохнут тропинки, и можно будет по ним бегать к деревенской школе и заглядывать в окошки, как там у детей скрипят пёрышки, ныряют в чернильный пузырек и выводят слова на белых тетрадных листочках. А потом придет лето, и она будет прибегать к родителям в поле, ходить по ягоды, по грибы.

– Ах, – вздохнула Нина, – скорей бы лето! Приходи, пожалуйста, летушко, я так тебя люблю!

Но сегодня, как первая ласточка лета, их деревенский праздник встречи весны. В Барановке больше принято вылепленных из теста птичек называть не жаворонками, а грачами. Вместо глазок у птичек изюминки, а в одну-единственную птичку положат монетку, и тот, кому она достается, будет главным сеятелем, первым начнет разбрасывать зерно, засевать распаханное поле. Вечером все соберутся в их хате на посиделки. Женщины возьмут свои рукоделия, будут петь песни, а Ниночке баба Таня сделала веночек из искусственных цветов с разноцветными лентами, вышила поневу чёрными и красными нитками и приделала к онучам новые оборки, потому что ей исполнилось пять лет. Ниночка вчера всё примерила, красота какая! Теперь она уже почти взрослая.

– Что ж это я засиделась, меня Витек ждет смотреть, кто сегодня прилетит. Если грачи – теплая будет весна, если зяблики – будет холодно, зябко.

– Нин, ну ты даешь, я чуть нос себе не отморозил, – Витек тёр снегом свой курносый носик и хлопал руками в варежках. – Долго ты, однако. Побежали!

Их валенки замелькали меж снежных сугробов.

– Грачи, Нин, смотри, грачи прилетели, ура! Тёплая будет весна и лето тоже.

Пришли в Барановку и весна с цветущими садами, и лето с сочной земляникой и песнями деревенских гармошек да балалайки.

Вот только что-то не так случилось. Почему-то плачет мама, и громко говорит голос в чёрной трубе у сельсовета. От этого голоса замирают все односельчане и опускают плечи.

– Мамка, мам, что такое война?

– Ой, Ниночка, это горе, детка, такое горе! Враги на нас напали, германцы.

– Мам, а они к нам придут?

– Да не дай Бог, деточка, чтоб к нам пришли. Нашего папку забирают их бить, завтра провожать будем.

Увезли на двух грузовиках мужчин из Барановки. Затянули женщины потуже платками головы и впряглись во все дела: и в свои, и в папины, и в дедушкины. Вечерами падали от усталости. И дети притихли, им тоже приходилось работать почти наравне со взрослыми, не до игр. А осенью в деревню вошли эти ужасные германцы с железными рогатыми касками, мотоциклами, непонятной лающей речью.

Сначала они были весёлые, добрые, даже давали бабе Тане еду. А потом из леса стали делать набеги партизаны. Деревенские бабы собирали все, что могли, и в сумерках с детьми передавали им в условленном месте корзины с продуктами. Недавно что-то громыхнуло за лесом. Сосед, старенький дед Степан, сказал по секрету ребятам, что партизаны взорвали немецкий поезд с военной техникой. Нина с мамой и бабой Таней теперь жили в части хаты, где раньше находились животные. Их уже давно перевели, порезали. Жальче всех Нине было Машку, она очень любила гладить толстушку, часто с нею разговаривала. Остались только курочки. Немцы не трогали их из-за яиц и кричали бабе Тане по утрам:

– Матка, яйки, яйки, эссен.

А потом их хату подожгли партизаны, ведь у них жили три фашиста. Хату Витька тоже. Их заранее предупредили через деда Степана, и перед пожаром ночью они семьями ушли в лес. Нина постоянно мёрзла, болела. Всё как во сне: землянка в лесу, мама, её рука у нее на лбу, огарок свечи.

– Доченька, держись, открой глазки, не умирай.

Она очень старалась и выжила. Как-то ранней весной партизаны ушли на задание, а их лагерь окружили немцы и, толкая в спину прикладами, долго-долго вели людей к машинам. Нина топала между мамой и бабой Таней, а впереди шел Витёк, надвинув дырявую ушанку по самые брови. Его мама первой в деревне получила похоронку на отца, а недавно сама умерла. И Витек, грустный, как маленький старичок, окончательно прибился к их семье.

Потом были какие-то эшелоны и мучительная дорога в далекую Германию, город Бремен.

Глава 2

Лагерь, куда их доставили, называли Какарида. На машинах подвезли к огороженным колючей проволокой баракам и приказали раздеваться. Кто-то подумал, что будет баня, а Нина услышала, как чужая женщина рядом заплакала и тихонько сказала:

– Фильтрация, газы.

Видно, она знала от кого-то, что это такое. Их остригли наголо и группами запускали в пустое помещение. Женщина, сказавшая непонятное слово «фильтрация», что-то шепнула бабе Тане на ухо. Бабушка прижала к себе Нину и Витька прямо носами в свой голый сморщенный живот и просила:

– Не дышите, деточки, не дышите.

Пустили белый «пар». Он заполнял пространство, и вскоре дышать стало нечем. Витек и Нина уткнулись в бабушку обхватив ручонками её рыхлое тело. Рядом кто-то задыхался, кто-то падал.

– Шнель, шнеллер.

– Люба, не дыши, – закричала баба Таня маме и всячески старалась удержаться на ногах вместе с детьми. Всех, кто смог это сделать, перевели в следующее помещение, дали тазы и воду. Они видели, как вытащили голых упавших людей с выпученными белыми глазами. Нине стало страшно, её глаза тоже слезились и болели.

– Они умерли? – спросила она Витька.

– Да, – ответил Витек, вытирая кулачками слезы на глазах.

– Баба, баба, что с тобой?

Глаза у бабы Тани тоже побелели.

– Не вижу, Ниночка, не вижу ничего.

– Баба, я тебя поведу, держись за меня.

Их разместили в одном бараке, повезло, что вместе. На ноги надели деревянные колодки с кожаными ремешками, дали полосатую робу. И началась жизнь в Какариде, если только её можно было назвать жизнью.

Еще затемно взрослых отправляли на работу, дети оставались в лагере. Около полудня привозили баланду в железных бочках, и к ним выстраивалась длинная живая очередь стариков и детей, чтоб получить свою порцию сваренных картофельных и яблочных очистков. Изредка в вареве попадались рыбьи головы. Если кто-то замешкался или оказывался вне очереди, надзирательница Марта, толстая, со злющими маленькими глазками, давала команду «фас» своей страшной овчарке Вольфу. Однажды Вольф по команде Марты укусил Витька, и ручонка у мальчика заживала все лето. Хлеб был лакомством, его давали один раз в три дня тонкими прозрачными кусочками. Дети быстро научились распознавать каждую травинку, разыскивая съедобное. Если опыт был неудачным, болели животом. Смерть постоянно маячила рядом. Почти ежедневно новые трупы грузили в машину и увозили на окраину городского кладбища. Таких лагерей, как Какарида, поблизости было несколько. Их разделяли глубокие рвы, наполненные водой, и колючая проволока с током. В бараке, где жили Нина, мама, бабушка и Витек, всего было двадцать человек.

Они размещались на нарах в три ряда: дети – на третьем ярусе, работяги – на среднем, старики – внизу. Иногда наверху прятали заболевших. Сегодня баба Таня отбилась от общей толпы людей, спешащих на раздачу пищи, Ниночка кинулась к ней, но не успела подбежать, как толстая Марта рявкнула свое «фас» оскалившемуся Вольфу. Зверь кинулся на старушку, повалил на землю и рвал на ней в клочья полосатую дерюгу. Нина с Витьком кричали в голос.

– Молчите, молчите, – повторяли серые губы бабушки.

Она с трудом поднялась, Вольф отскочил в сторону. Дети отвели бабу Таню в барак, тряпьем перевязали кровоточащие раны на боку. Через день бабушки не стало. Горю Нины не было предела. Маленькой высохшей мумией замерла она перед нарами бабули, до последней минуты держала ее за руку и сама закрыла ее белесые, давно умершие глаза. С тех пор Нина уже никогда не боялась смерти. Жизнь была столь жестока, что уход из неё, способный свершиться в любую минуту и каждодневно происходивший на ее глазах, стал естественным и нестрашным.

Наступала весна сорок четвертого.

Однажды маме удалось принести сироп с ликерного завода, куда их в последнее время гоняли на работу.

– Немка дала, – сказала мама, – говорит: «Гитлер капут!» тихо-тихо на ухо мне, я в рукаве пронесла. Значит, дают им наши дрозда. Как там Семён, твой папка, жив ли?

А летом в Какариде поредела охрана: видно, всех фрицев подряд стали забирать на фронт. И если после подвоза баланды не было Марты с Вольфом, дети за бараком осторожно по очереди делали подкоп под оградой из колючей проволоки. Вскоре им уже можно было воспользоваться, и в благополучные дни осени они стали убегать из лагеря группой в шесть-восемь человек. Шли в город. Удивительно, но горожане делали вид, что их не замечают. С каждой вылазкой они все больше смелели: то входили в кафе, и им выносили остатки пищи, то стучали в двери домов, и хозяева тоже часто давали им еду.

Однажды прокатились в трамвае, и кондуктор прошла мимо них, как будто на них были шапки-невидимки.

– Плохи дела у фрицев, совсем плохи, – сказал Витёк, – если они уже нас задабривают. Боятся, гады!

Зимой через подкоп выбирались на замёрзшую речушку и босые, в деревянных колодках катались по льду.

Как-то на речку пришла местная ребятня. Между ними завязалась драка и какаридцы сильно побили немчурят.

Вечером услышали рёв мотоциклов, подъехали гитлеровцы, ворвались в барак, срывали тряпье со всех подряд детей и били плетьми, но на сей раз не насмерть, опять, видно, сказалось положение на фронте.

Весной сорок пятого еду подвозили всё реже, но дети уже научились кормиться, у них в городе были места, где им всегда подавали, и они подкармливали даже взрослых после работы. На вышке у ворот Какариды стояли теперь посменно старые деды, не обращающие никакого внимания на пленных. Только Марта не унималась, ей каждый день удавалось сказать своё «фас» и громко хохотать, когда Вольф рвал очередную жертву.

И вот настал день, когда не появился охранник. В последнее время Марта много пила и не проснулась, когда группа узников бесстрашно бросилась на чудовищного Вольфа. Его задушили своими руками, потом начали ногами расталкивать Марту. Сначала она не могла понять, в чём дело, потом увидела распростертого Вольфа и послушно поплелась к вышке, куда вели ее люди. Казалось, все, кто еще был жив в Какариде, шли вместе с ней к месту казни, и она, такая откормленная, сильная, не оказывала никакого сопротивления, когда ей надели на шею петлю и столкнули с вышки какие-то ненавистные ей заморыши, которых она уничтожала физически каждый день. Сегодня её очередь, её расплата, она это приняла.

Появились союзные войска. Шумные, весёлые солдаты разглядывали полутрупы с моргающими глазами и фотографировались с ними на память. Тут же лежала куча вновь умерших, их некому было вывозить. От шоколада у многих заключенных разболелись животы, несколько дней их вообще не кормили, вокруг шли бои. Дети тоже обессилели и не могли раздобывать пищу.