Михаил Шамильевич Ахметов "Замок Кафки – окончание"

Женщина осторожно, но крепко придержала его за затылок обеими руками, чтобы он не съехал в воду с головой, а её тонкие пальчики пробежали по щёкам и подбородку К., оглаживая его отросшую за два дня щетину. Давно К. не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, лёжа и расслабившись, и каждой клеточкой тела сладострастно впитывая охватывающее его мокрое тепло.

Все волнения и мысли терзавшие до этого момента разум К. улетучились неизвестно куда, и забывшись в сладостном для него упоении расслабляющей его тело негой, он даже не заметил, что нежась и вытягиваясь в горячей воде, он постепенно натолкнулся ступнями – и довольно крепко – в кого-то ещё, кто, по-видимому, только что насмехался над К. и разделял с ним купание в лохани. Но, несмотря на то, что К. довольно чувствительно упёрся в неожиданного соседа своими ногами, тот не отодвинулся и не стал жаловаться на неудобство, хотя может быть, из-за ограниченных размеров лохани ему пришлось бы, в этом случае, выскакивать из неё на прохладный воздух, что, вероятно, не входило в его планы. Впрочем, К. поспешил извиниться и сообщил, что из-за своей повязки на глазах он не может никого увидеть, так что, если он кого-то задел, то сделал это совершенно непредумышленно. Женщина в ответ успокаивающе погладила его по голове.

«Я думаю, господин Бранденфельд сильно на это не обидится, – шутливо сказала она, и убрав правую руку от К, похоже, плеснула в направлении этого господина водой, – ему давно уже пора вылезать из ванны».

«Вовсе необязательно было называть мою фамилию, – слегка обидчиво уже знакомым К. низким голосом, ответил господин Бранденфельд, – зачем вы, спрашивается, тогда повязывали ему на глаза тесьму?»

«Повязка у него потому, что он не должен видеть, где находится, – невозмутимо ответила женщина, – а как вас зовут, ему вообще дела нет, правда, господин землемер?»

К. подтверждающе кивнул, ему действительно было сейчас всё равно, как зовут его обидчивого соседа; затылок его уткнулся в тёплые и мягкие женские ладони, по телу плескалась горячая скользкая вода, и К. понимая подспудно, что новое такое же наслаждение достанется ему ещё нескоро, если достанется вообще, был пока совершенно равнодушен ко всем Бранденфельдам на свете. Впрочем, имя женщины К. был бы совсем не прочь узнать, но он опасался неверным словом разрушить идиллию, в которой он, пока волей случая, находился. Хотя, как ему показалось, вода начала уже понемногу остывать, так что через какое-то время, наверное, можно было бы попробовать рискнуть обратиться к женщине или даже неожиданно сорвать повязку и увидеть своих собеседников наяву; не будет же она до вечера купать К. в лохани, как бы этого ему ни хотелось. К тому же, судя по речи, его сосед имеет большее отношение к Замку, нежели к Деревне, а К. следовало продолжать борьбу за свои права здесь, и союзники были по-прежнему ему необходимы. И может быть, господин Бранденфельд мог бы оказаться ценным приобретением, как бы обидчиво он не шевелился сейчас, сидя рядом с К. в лохани. Хотя, вдруг подумалось, К. весь его оптимизм касательно будущего основан сейчас на приятных ощущениях от потихоньку остывающей, но всё ещё согревающей его воды, а по сути, К. по прежнему, неизбежно поджидают за стенами дома Лаземанов холода только что наступившей здешней зимы.

«Я сделал это замечание не потому, что имею какие-то опасения в отношении господина землемера, – ответил Бранденфельд, – в конце концов, его показания никто не будет брать во внимание, поскольку, как вы правильно сказали фрау, он не может и не должен здесь находится. А, если его здесь не может быть, то тогда совершенно всё равно, что господин землемер здесь услышит или даже увидит. Но заметьте, тем не менее, что я отличие от вас, я не спешу сейчас называть здесь ничьих имён.

«Да, бросьте Фридрих», – с усмешкой сказала женщина, – это ничем вам не грозит».

Услышав его слова, К. слабо усмехнулся, чувствительность чиновников из Замка – а Бранденфельд, судя по всему, был именно чиновником, была ему уже хорошо известна. Может быть, подумалось ему, использование этой чувствительности могло быть стать его оружием в борьбе за свои права? Конечно, если бы он воспользовался этим оружием без должной осмотрительности, то тогда чувствительность могла бы живо перескочить в обидчивость, а оттуда уже в прямую враждебность, что только бы ухудшило его положение, вместо того чтобы его поправить. Но, если действовать осторожно, и например, не так сильно упираться ступнями в Бранденфельда, а наоборот немного присогнуть ноги, пусть и выставив колени на прохладный воздух – К. не привыкать к лишениям – да ещё раз извиниться за то, что тому приходится делить с К. лохань на двоих, то не исключено, что можно будет добиться более человечного отношения к себе со стороны Бранденфельда прямо здесь, а не где-то в Замке, куда ешё надо каким-то образом проникнуть.

Часть своего плана – сгибание ног, К. выполнил без каких-либо-затруднений, но ко второй части он приступить не успел, женщина начала намыливать ему голову, и если бы он попытался открыть рот, то вместо внятной речи его собеседник, услышал бы разве что бульканье. Поэтому К. на время смирился и даже прикрыл веки, чтобы мыльная вода, которая начала просачиваться сквозь повязку, не стала разъедать ему глаза. Он понадеялся, что Бранденфельд, видя его положение, не станет сильно обижаться на молчание К.

«Я думаю, что господин землемер, просто не ожидал здесь кого-либо встретить сидящим в лохани, – сказала женщина, натирая мылом грязные уши К, так что он мог едва слышать её слова, – сегодня ведь среда, а не суббота, когда в Деревне банный день».

«А что же или кого он мог тогда здесь ожидать? – подозрительно спросил Бранденфельд, – или может быть кто-то снабдил его не подлежащими разглашению сведениями, на основании которых он только что буквально проломился сюда сквозь деревянную стену? – подождав немного, Бранденфельд продолжил, – и к тому же, молчание господина землемера наводит на мысль, что ему есть, что скрывать о своих сведениях полученных явно неофициальными путями и это безусловно его не красит».

К. в страхе открыл рот, чтобы опровергнуть эти подозрения, но лишь закашлялся мыльной водой тут же попавшей ему в рот.

Женщина успокаивающе похлопала его по плечу.

«Не беспокойтесь чересчур, просто господин Бранденфельд осуществляя тщательный административный надзор по Деревне, всегда исходит из самых худших предположений, как и полагается любому чиновнику, который ответственно подходит к своей работе, – сказала она, – но, если вы можете предоставить ему сведения о своей невиновности, а они безусловно у вас есть, я в этом нисколько не сомневаюсь, то вам совершенно ничего не грозит, – говоря так, будто ожидая от К. немедленного ответа, она тем, не менее, в это же время закрывала ему рот своей нагретой влажной ладонью, не давая произнести К. ни слова, – я ведь верно говорю Фридрих?»

Это, второй раз произнесённое имя, заставило К. теперь вздрогнуть. Именно так называл своего начальника секретарь связи Бюргель, к которому К. недавно ввалился прямо в постель. Везет же К. на странные совпадения; теперь он, получается, попал к его начальнику прямо в ванну!

«Наверное, господин землемер, считает, что его молчание – это золото, и что его невиновность, таким образом, говорит сама за себя, – слегка укоризненно сообщил Бранденфельд, очевидно, не замечая, что К. просто не дают возможности что-либо сказать, – Но, я хотел бы, напротив, указать на то, что уклонение от допроса, в чём господин землемер уже, кстати, был замечен, может сразу изначально поставить его в невыгодное положение обвиняемого. Даже, если вопросы задаются не в строгой форме и не под протокольную запись».

«И даже в лохани у них допросы», – с досадой подумал К, пытаясь, оценить своё положение. Встать и уйти, как он это сделал в прошлый раз в гостинице, когда отказался отвечать на вопросы секретаря Мома – это казалось ему теперь чем-то слишком неловким и зазорным, учитывая ещё то, что сейчас на нём совершенно не было одежды. Что-то сказать в своё оправдание, К. тоже не мог, так как ему буквально зажали рот ладонью, но если бы он даже и отвёл руки женщины своими руками – это не составило бы труда, он явно был сильнее её – то какие бы он мог привести оправдательные аргументы в свою пользу, не говоря уже о предъявлении реабилитирующих его документов? Разнежившись в теплой воде, К. уже сам удивлялся, как же он оказался у Лаземанов, если ночевал у Герстекеров. А события прошлой ночи, вообще, казались ему сейчас странным тягостным сном каким-то непостижимым способом спутавшимся с явью.

«Но согласитесь, что несколько странно допрашивать господина землемера именно здесь и сейчас, – примиряюще сказала женщина, выливая К. на голову ковш свежей воды, – для этого существуют специально отведенные места, где к тому же можно, хотя бы письменно зафиксировать вопросы и ответы. Или вы предлагаете ответы К. записывать пальцем по мыльной воде?»

По наступившей паузе К. понял, что Бранденфельд в данном случае оказался не на высоте со своими к нему притязаниями, в чём тот неохотно и признался.

«Но вы могли, фрау, хотя бы в лохани не ронять авторитет местной администрации, – полушутливо закончил он, – к тому же вопросы заданные в такой неофициальной обстановке, – он зачем-то потрогал К. пальцем за ногу, – могут рассматриваться как неофициальный допрос, который будет, скажем так, первой ступенью к следующим более формальным и служебным».

«А как вы оказались здесь, господин Брандефельд? – К. воспользовался было тем, что женщина отвлеклась на секунду от него, чтобы набрать в ковш ещё воды, но даже сам вдруг удивился своему неожиданному вопросу, потому что, на самом деле, всего лишь хотел пояснить, что его вчера позвала к себе мать Герстекера, что он ночевал у них в доме и не совершал никаких злодеяний, по крайней мере, пока был в здравом уме и трезвой памяти. Видно, дерзость администрации у него в крови и является неотъемлемой его частью, грустно подумалось К., любопытство которого опять пересилило благоразумие.

Даже с закрытыми глазами К. почувствовал, как женщина и Бранденфельд обеспокоенно переглянулись. А женщина при этом, даже как-то сочувственно похлопала его по плечу, как бы сожалея о проявленной им оплошности.

«У чиновников есть определенные обязанности связанные с определенными привилегиями, которыми они могут пользоваться, – наконец, не торопясь, сказала она, в то время как Бранденфльд даже не удостоил К. своим ответом и только возмущенно выдохнул, а женщина продолжила, хихикнув, – но это не потому, что в Замке не хватает горячей воды. Но господин Брандефельд, как мне кажется, сам хотел задать вам этот вопрос, не так ли?»

«Я переночевал у Герстекеров, а утром попал сюда совершенно случайно, – его слова, которые он хотел выговорить твёрдо и решительно – показывая, что он ничуть не боится ни Бранденфельда ни его даже неофициального, как тот выразился, допроса – прозвучали сейчас слабо и неуверенно, как будто он и сам в них сомневался.

«И Герстекеры могут подтвердить ваши слова? – Бранденфельд, как опытный чиновник, сразу поймал слабину в голосе К., – неужели, они вдвоём провели с вами эту ночь, не спуская с вас глаз?»

«При чем здесь это? – удивился К., повязка начинала ему мешать; он не то чтобы мечтал наяву узреть Бранденфельда (женщина интересовала его гораздо больше), но всё-таки непросто с кем-то разговаривать, находясь в полной темноте, – мать Герстекера расспрашивала меня весь вечер, сын молчал, потом я заснул, – голос К. снова стал неуверенным, но здесь уже потому, что он сам не помнил толком этого момента, – а утром в доме никого уже не было, они куда-то, наверное, уехали, и не стали меня будить». Хотя, кто его знает, подумалось ему, может они не спускали с него глаз, пока К. спал, это уж точно останется тайной, пока Герстекер не привезёт мать обратно, да, и то они вряд ли ему об этом расскажут, если не захотят.

«Что ж, значит, вам придётся в любом случае дождаться их возвращения, – Бранденфельд, шумно заплескался и зашевелился, судя по всему, неуклюже вылезая из лохани, – если вы были вечером все вместе, как вы настаиваете, то задавать вопросы вам без очной ставки сейчас смысла нет, ваши утверждения могут быть легко подвергнуты сомнению другой или третьей стороной. Но ждать этого у меня времени нет, все часы, которые я провожу здесь тщательно расписаны по минутам безо всякого отдыха, как бы вам господин землемер, не казалось это сейчас неправдоподобным, поэтому в нужное время вы получите соответствующее предписание об явке к моему секретарю».

Он так же шумно начал вытираться и с бряцаньем надевать на себя одежду, как будто собираясь облачиться в мундир кавалериста, а не в форму чиновника. Впрочем, это были только предположения К. – как именно мог одеться Бранденфельд – так как у него самого глаза были по-прежнему закрыты повязкой, которая, откровенно сказать, ему уже изрядно поднадоела и к тому же промокла насквозь.

«Прощайте, фройляйн… М-м-м, – голос Бранденфельда доносился до К. уже издалека, – а вас, господин землемер, прошу быть осмотрительнее в своих речах и поступках, особенно таких, какие я имел несчастье слышать и наблюдать сегодня. Впрочем, моё личное отношение к этому не имеет никакого значения, я только имел в виду, что каждый должен находится на своём месте, и не появляться там, где его совершенно не ожидают, и ежели такое нарушение будет продолжать иметь место, то это лицо, без сомнения, понесёт серьёзную ответственность».

Конец его тирады завершил стук каблуков и скрипнувшая, а затем громко стукнувшая дверь. К. ощутил лицом и голыми плечами порыв холодного воздуха и непроизвольно поёжился от сквозняка.

«Начали мерзнуть? – участливо спросила женщина и поводила рукой в воде, – да, надо вам, господин землемер, немного согреться.»

Он не успел толком ничего ответить, как услышал лёгкий шелест, за ним негромкий плеск, а затем две уже знакомые К. руки вдруг притянули его к горячему женскому телу, от которого чувствовался такой жар, будто в воду рядом с К. вылили ведро горячей донельзя воды.

«Не могла дождаться, пока исчезнет этот Фридрих, – прошептали К. на ухо обжигающие теплом губы, – а ты, мой милый дерзкий, землемер, который осмеливается ерепениться перед чиновниками, надеюсь, тоже ждал меня?»

Огорошенный К. несколько мгновений даже и не знал, что ему говорить или делать, так неожиданно всё произошло, но тело его приникшее к другому телу, как пуансон к матрице, ответило само очень быстро, и ему уже не пришлось вслух озвучивать свой ответ. Охваченный пришедшим телесным желанием, он потянул было надоевшую повязку с глаз, жаждая увидеть, кого он только что заполучил в свои объятия, но женщина прервала его попытку решительным жестом.

«А вот это я тебе делать запрещаю, милый землемер, – смеясь, но твёрдо сказала она, – это совершенно лишнее, – она снова засмеялась, – вернее, совершенно необходимое»

Он нехотя подчинился её капризу и они вдвоём с шумом заворочались в остывающей воде, но К. не чувствовал прохлады, он ощущал жар женщины и в нём рос ответный жар. Всё было так же как с Фридой, но одновременно и не так, женщина всё равно была другой, но у К. на глазах была повязка, но теперь он сам не спешил её срывать. Пока он не видел, а только ощущал своим телом, он мог представлять, что в его руках дрожит в любовной страсти его невеста, которая не бросила его и не оставила ради чужого человека, ибо К. всё равно тосковал по Фриде, даже обладая в эту секунду совсем другой женщиной. Но та, кого он сейчас сжимал в своих отчаянных объятиях обретения, всё же была не той, по кому он бесплодно томился: с иным телом, иными губами, иным запахом шеи и волос. И К. всё сильнее стискивая в своих объятьях эту отдающуюся ему женщину, всё сильнее сжимал и свои веки, чтобы вернуть, хоть ненамного свои прошедшие, но не потерянные переживания и чувства.

Но когда К. уже почти вернувший себе Фриду, готов был уже взорваться и раствориться в ней окончательно, женщина одним хищным движением сорвала с него промокшую насквозь повязку так, что он даже вздрогнул от боли у корней волос.

«Ты изменил своей невесте, землемер, – хохоча, закричала она, и её белые зубы блестели от влаги и смеха, а черные волосы плавали вокруг её лица как комки речных водорослей, – и теперь ты мой, окончательно мой», – она мощно стиснула К. своими бедрами и он излился в неё с тоской и чувством только что совершённой непоправимой ошибки.

Глава 28 (3)

Матильда

К. долго, с изумлением, словно боясь поверить своим глазам смотрел на лицо молодой женщины; закрыв глаза, она совершенно обнажённая, умиротворенно покоилась перед ним в воде покрытой мыльными разводами; лишь кисти рук её плавно шевелились, будто она безмятежно плыла на спине по глубокому спокойному озеру, а не лежала в остывающей лохани в доме у Лаземана. Но К. никак не мог поверить в то, что видел перед собой.

«Это ты, Анна?» – наконец, спросил он её неожиданно охрипшим голосом. Мысли у него спутались в один лохматый заверченный клубок, из которого он не мог вытянуть ни одной нужной ему нити. Женщина утомлённо лежавшая перед ним, никак не могла быть матерью Ханса и женой Брунсвика, это просто совершенно не совпадало с окружающей К. реальностью или должно было быть сном. Но он не спал, и это была она, ибо К., хоть и сомневаясь, но узнавал эту женщину, вспоминая её голос и черты лица, что незаметно всплывали в его памяти, как мыльные пузырьки в воде. Он знал и чувствовал, что его влечет к ней с первой же их встречи, когда он увидел её впервые, сидящей в этой же комнате, в кресле, с отрешённым видом; его притянула её загадочность и недоступность, то, что она была в Замке, хоть бы и служанкой, но ведь это был недостижимый для него Замок, куда он так стремился попасть. Может быть, он бы даже предпочёл её Фриде, тем более, что К. познакомился с ней раньше, но здесь уже вступили в силу непреодолимые тогда для него обстоятельства, а именно Лаземан с Брунсвиком, буквально вынесшие К. на своих плечах из дома, так что он успел перекинуться с ней всего лишь парой слов. А потом Фрида затмила, конечно, всё, и К. провалился в любовный омут почти до самого дна, и до сих пор не может из него, как выясняется, толком вынырнуть. Но тогда К. конечно же не знал, что она жена Брунсвика, да ещё и мать Ханса; при мысли о них обоих, у К. сейчас же зашевелились на голове волосы; узнав о том, что здесь произошло, Брунсвик, даже без помощи Лаземана, вынесет К. из дома, причём не до улицы, а прямо до деревенского кладбища, поэтому К. даже не узнает насколько его возненавидит Ханс, что, хоть в какой-то мере, явится для К. утешением. Ему подумалось, что стало быть, не зря Брунсвик так яростно охраняет свою жену; видимо, в Замке нравы у женщин намного свободнее, чем в Деревне, а здесь его жена, выходит, не может удержать себя в рамках приличий, так что ему приходится вовсю проявлять свою предусмотрительность и находчивость, чтобы не оказаться в нелепом положении обманутого супруга.

В этот момент у женщины дрогнули и поднялись веки и она взглянула на К. холодными голубыми глазами.

«Я Матильда, – спокойно сказала она тихим голосом, – сестра Анны, – и поскольку К. всё ещё смотрел на неё остолбеневшим взглядом, добавила, – мы близнецы».

Уже почти простившийся с жизнью от рук Брунсвика К. испустил глубокий облегчённый вздох, и не в силах даже сидеть от упавшего на него счастья, повалился спиной на противоположный край лохани; только сейчас он заметил, что лежит уже в остывшей воде весь покрытый гусиной кожей.

«Ты думал, что был с Анной, – усмехнулась женщина, подтягивая к себе свои красивые длинные ноги, – не ты первый впадаешь в эту ошибку, хотя надо сказать, что в подобных обстоятельствах, наверное всё же первый, – она потрогала кончик языка зубами и внимательно посмотрела на К., – и ты мог бы осенить себя лаврами первопроходца, если бы ты не принял меня за другую после того как всё это, – она слегка раздвинула ноги, – закончилось. И мне даже интересно, за кого ты меня принимал или представлял на моём месте К., – может быть, свою несостоявшуюся невесту или кого-то ещё из Деревни или Замка? Всё же надеюсь, не хозяйку гостиницы «У моста»?».

Но К. был настолько счастлив, что не обращал внимания на достававшиеся ему колкости. Для него главным было то, что всё вернулось на свои места. Да и как он мог даже подумать такое про мать Ханса, мать двоих детей! Не говоря уже о том, что она лежит больная в своём доме уже несколько дней, как ему сообщила вчера мать Герстекера; совершенно немыслимо было бы представить её – больную – здесь, да ещё с этим Фридрихом, а потом ещё и плещущейся в лохани с К. Хотя, если такое с лёгкостью вытворяет её сестра близнец, то здесь стоит судить обо всём с осторожностью; как известно, от яблоньки яблоки, да ещё одинаковые, падают недалеко и катятся рядом.

«Я не видел тебя раньше в Деревне», – с облегчением сказал К., с интересом вглядываясь в её лицо, и находя в нём всё больше сходства с лицом женщины, которую он встретил здесь в первый день. Даже странно, что он успел так хорошо запомнить внешность Анны, хотя видел её совсем недолго, значит, непросто его так властно потянуло к ней, что Лаземану с Брунсвиком пришлось срочно вмешиваться. Ведь с первого взгляда запоминаешь лучше всего либо что-то прекрасное, либо наоборот отвратительное, когда оно само входит в твою душу и надолго, если не навсегда, поселяется в ней.

«Ты здесь, вообще, ничего не видишь, – пренебрежительно проронила Матильда, накручивая на палец прядь своих мокрых чёрных волос, – смотришь, да, не спорю, во все глаза, как маленький глупый щенок – но не видишь. Сослепу упасть на буфетчицу, да к тому же любовницу Кламма, это, К., надо сильно постараться, чтобы так себе навредить с самого начала».

К. рассердился, буквально каждая встречная особа женского пола упрекает его за то, что он выбрал Фриду и держался её, можно сказать, исступлённо, пока она сама его не бросила. Конечно, наверняка он совершил глупость, поступив так поспешно и необдуманно – и итог был закономерен – но разве он не спрашивал себя сам много раз: любит ли он Фриду или нет, и разве не отвечал сам себе уверенно – да, люблю, люблю даже после расставания. Оставался ли он ей верен, когда она потеряла всё – потеряла из-за него, конечно, – но тем не менее? Да, оставался и даже мысли у него не было променять свою невесту на что-то более выгодное, которое ему правда, и не предлагали, но он бы и так не взял. Неужели, здесь в Деревне всё производится по чёрствому взаиморасчёту, когда обе стороны подвергают долгому и тщательному рассмотрению положительные и отрицательные последствия своих будущих отношений? Пожалуй, выходит, что так, если даже, например, припомнить историю хозяйки постоялого двора о том, как она без любви вышла замуж за соседского конюха, только для того, чтобы вести совместное хозяйство. Конечно, К. здесь будет смотреться белой вороной, он ведь ставит чувства наперёд расчёта; неудивительно, что здешние женщины испытывают любовь, разве что, только к чиновникам из Замка, да и то скорее всего за их недоступность и иллюзии предполагаемой роскошной жизни, какими они забивают свои недалёкие головы.

«Мои отношения с Фридой никого не касаются, – сухо сказал К. и зябко передернул плечами – вода в которой они оба сидели, совсем остыла, и над ней перестал клубится даже лёгкий парок; судя по всему, всё что можно, они в этой лохани вдвоём уже сотворили, и надо было понемногу оттуда выбираться, к тому же, это был дом Лаземана, а у К. не было не малейшего понятия о том, когда вернутся хозяева, и уж тем более, ему не хотелось встречать их в таком виде.

Женщина, казалось, поняла обеспокоенность К. и усмехнувшись, одним ловким движением с всплеском выскочила из лохани, пока он сам осторожно, стараясь не поскользнуться, ещё только перекидывал ногу через край. Подойдя к комоду стоявшему в углу комнаты, Матильда вытащила оттуда две льняные простыни, одной из которых заботливо укрыла плечи К. а вторую набросила на себя. Её забота тронула К. и он перестал сердиться на неё за неприятные слова о Фриде. Его удивило, насколько она уверенно проделывала все эти действия, как будто была у себя дома, а не в чужом жилище. К тому же, она совсем не стеснялась К., вытирая своё красивое молодое тело, и даже не отворачивалась от него в сторону.

«Ты живешь здесь, в Деревне?» – снова поинтересовался К., переиначив таким образом свой первый вопрос. Он уже успел обсушить себя с помощью простыни и теперь искал свои вещи, чтобы одеться. Все они аккуратно сложенные, лежали на сундуке. К. начал торопливо одеваться, но не так открыто как Матильда, а стараясь держаться к ней стороной.

«Нет, – певуче ответила женщина, – когда мне нужно,я приезжаю сюда». «Из Замка?» – живо переспросил К, пытаясь попасть в рукава своей рубахи. «Ты просто одержим Замком, мой милый землемер, – расхохоталась Матильда – и если я скажу – да, то, что для тебя изменится?»

«В сущности, ничего», – признал К., и ему стало казаться, что женщина как-то понемногу начинает отдаляться от него, хотя ещё несколько минут назад они были близки настолько, насколько могут быть близки два слившихся в одно существа.

«Или ты хочешь, чтобы я взяла тебя с собой туда как своего любовника? – подтрунила над ним Матильда, – но ведь, говоря по правде, ты же сначала подумал, что я Анна, не так ли? А о ком ты думал, пока у тебя на глазах была повязка, сказать вообще затруднительно, хотя по этому поводу я могу строить обоснованные догадки».

Слушая её, К. сам был готов теперь провалиться под землю от неловкости, но пол в доме Лаземана был слишком прочный. Женщина умело вскрывала К. своими словами как ножом устрицу, открывая всему миру его распутство и ничтожность. Он как будто был для неё книгой раскрытой на самых тайных страницах, которые и он сам-то боялся читать. Выходит, что К. неосторожно дал волю своему любострастию, а Матильда, воспользовавшись своим телом как оружием, одержала над ним лёгкую и безоговорочную победу. Теперь он был полностью в её власти.

«Я сам не могу понять, что на меня нашло, – он сделал слабую попытку защититься, – всё случилось слишком быстро». «Ну, я бы так не сказала, – задумчиво произнесла Матильда, дотрагиваясь пальцами до своего подбородка, – мне показалось, ты был вполне целеустремлён в своих действиях. Впрочем, я не виню тебя, вы мужчины по природе своей, довольно слабые создания в этом смысле, и ты лишь подтверждаешь правило, ничем не отличаясь от местных, хотя и прибыл, как ты говоришь издалека. Есть ли у вас невеста или нет, нравится ли вам другая девушка, но если вдруг выпадает удачный случай, вы бросаетесь на свежую добычу, как голодный пёс на кусок мяса и не можете удовлетвориться, пока не сожрёте его целиком. Но благодаря этому вы становитесь уязвимыми и вами легко управлять. Только я вот не пойму сама, зачем мне управлять тобой, К.?»

Мысленно К. тут же поймал её на противоречии; если он был ей совсем не нужен, то зачем она потащила его в лохань? Тут ещё можно было поспорить, кто здесь был только что голодным псом, а кто отмытым и чистеньким куском мяса. Правда, говорить это вслух было бы слишком неосмотрительно, поэтому К. сказал, что управлять им вовсе необязательно, но в ответ на хорошее отношение, он сам готов оказать любые нужные ей услуги в рамках, конечно, разумного.

«Так, значит, услуги в рамках разумного? – усмехнулась Матильда и подойдя ближе, мягко погладила его по щеке; К. показалось, что её расположение к нему стало меняться в лучшую сторону, – пожалуй, я это приму, но имей в виду, что эти рамки, как ты говоришь, разумного, я буду определять сама».

К. приняв вид неизбежной покорности судьбе, лишь молча кивнул в ответ, что, дескать, он на всё согласен, радуясь внутри себя, что его перестали терзать упоминаниями о Фриде и тем более, о матери Ханса. «Значит, ты всё-таки хочешь, чтобы я взяла тебя с собой?» – благожелательно, как показалась К., переспросила женщина.

Возможность, хоть и почти невероятная, попасть в Замок таким образом сначала даже позабавила К.; сколько, оказывается, обходных тропинок к его цели может отыскаться невзначай. Прямая дорога с разрешения Центральной Канцелярии или через содействие Кламма, для него, как видно, пока совсем закрыта, хотя, может быть, в будущем ему и удастся выбраться на неё при счастливом стечении обстоятельств. Но когда он представил свое прибытие в Замок в качестве лица пусть даже просто сопровождающего Матильду, то ему стало не до смеха. Такая перспектива выглядела для него сейчас ещё более жалким и нелепым предприятием, чем его прошлая попытка попасть туда вместе с Варнавой. Что он скажет у барьера сидящим за ним чиновникам, как обоснует свои притязания? Поведает им о том, что у него сегодня приключилось с этой женщиной? Или скажет, что он её слуга? Тогда что ему нужно от чиновников? Нет, конечно, если он хочет стать посмешищем на весь Замок, а затем и на всю Деревню, а новости – как до него толково донесла мать Герстекера – распространяются здесь со скоростью лесного пожара, то да, он может пойти и таким путём. К тому же, он ничего толком не знает об этой женщине, кроме того что у неё красивое молодое тело, а этого пожалуй недостаточно, чтобы взять и положиться на неё и в других предприятиях, а не так буквально, как это только что произошло.

Тем более, если она простая служанка, как и Анна, то не так уж много выгоды может принести её содействие, хотя К. тут же пришло в голову, что он, наверное, немного зазнался, ибо ещё недавно, насколько ему помнится, он изо всех сил рвался к матери Ханса, хотя она и была именно простой служанкой в Замке. Правда, он никак не мог вспомнить, почему встреча с ней была для него такой важной; вполне вероятно, что он сейчас позабыл какие-то обстоятельства, которые делали Анну настолько значимой для него, последние дни и ночи вспоминались ему сейчас в каком-то тумане; очевидно из-за непрерывной усталости он постоянно упускал из виду важные детали. С другой стороны, пренебрегать помощью Матильды тоже не следует, не так много сейчас у К. союзников, к тому же, и он сам теперь всего лишь школьный сторож и даже недавно благодарил за помощь горничных из гостиницы, по сравнению с которыми, даже обычная служанка из Замка, выглядит как могущественное лицо.

«Я приму любую помощь, – осторожно сказал К., – но ехать сейчас в Замок для меня бессмысленно». «Ты отказываешься ехать со мной?» – нахмурилась женщина, надевая меховую шляпку. «Я хочу появиться там по праву, – тихо, но решительно, произнёс К., – как работник, который заслужил внимание и уважение за свой труд. А я сейчас никто. Хотя я прибыл сюда как землемер, у меня есть письма от Кламма, где говорится, что меня приняли на службу землемером». Он сунул руку в карман, чтобы вытащить эти письма и потрясти ими в воздухе перед лицом Матильды для пущей убедительности, но вспомнил, что они лежат во внутреннем кармане его пальто, которое осталось висеть на гвозде в доме Герстекеров, и поэтому он просто вытащил руку и рассеянно поводил ею перед собой. «Но я не могу заняться работой, ибо она никому не нужна, хотя и проводилась успешно, как заверяло меня другое письмо от Кламма, а мои помощники назначенные Замком только вредили мне». «Ты мне и другое письмо не покажешь? – спросила женщина заинтересованно следя за его руками, – любопытно было бы подержать его в руках».

«Они остались лежать в моём пальто у Герстекеров, – устало сказал К., видя, что смысл его слов, не интересует Матильду, а интересуют её, как всех женщин, просто вещички, которые можно осязать и потрогать. Вряд ли она даже будет их читать, решил он, или хотя бы даже бегло просмотрит; ей, главное, прикоснуться к бумаге, которой касался Кламм, ощутить запах чернил пера Кламма или остаток аромата его сигары, которую курил над письмом. Что ей содержание письма?

«Я всего лишь хочу, чтобы моё дело в Замке тщательно рассмотрели и приняли решение в мою пользу – всё больше разочаровываясь, произнёс он, даже уже не надеясь, что до Матильды дойдёт смысл его слов, – ведь просьба моя обоснована и подкреплена решением из Замка, что я был вызван для работы землемером».

«Но, К., если ты думаешь, что я поеду в центральную канцелярию, куда тебе не попасть даже со мной, или даже в самые низшие её отделы, где, может быть, тебя примут, поскольку там толкутся просители с ничтожнейшими делами, наподобие твоего, – пренебрежительным тоном сказала женщина, – то ты сильно ошибаешься. Во-первых, я не имею отношения ни к каким административным службам Замка, и не влияю непосредственно на их распоряжения. Во-вторых, я камеристка важной дамы, а не простая служанка, как ты мог бы подумать, и занимаюсь только её делами, и как раз сейчас я спешу в её покои. Так что ты можешь выбросить все свои возражения против поездки в Замок из головы». «Тогда, что мне там делать?» – недоумевающе спросил К, заканчивая одеваться.

Она притопнула ногами, одной за другой, чтобы проверить, насколько хорошо сидят они в сапожках.

«Пока ты будешь там моей игрушкой, – сказала Матильда, посмотрев на него оценивающим взглядом, – вдруг ты здесь где-нибудь потеряешься, так что лучше я буду держать тебя при себе, пока ты не заинтересуешь кого-то ещё, кому можно будет тебя отдать с весомой выгодой».

Он посмотрел на неё ошарашенно.

«Ну, же, К., не воспринимай всё так серьёзно, – рассмеялась женщина, – тебе ведь уже говорили, что ты всё воспринимаешь слишком близко к сердцу и тебя трудно развеселить. А на самом деле, это может совсем не иметь подобного значения, как бы ты не думал обратного».

При этих словах К. неожиданно вспомнил, что совсем недавно, точь-в-точь такие же слова говорил ему Иеремия, после того как К. его уволил. Неужели и сюда прокрались постоянно вредящие ему помощники? Куда ни сунься, везде видны их грязные следы. К тому же, Иеремия в тот раз проговорился, что второй помощник Артур сейчас в Замке и строчит там на К. жалобы. Не от него ли распространяется сейчас вредоносное воздействие, что постоянно ставит К. палки в колёса. Но может быть, если К. сейчас поедет вместе с Матильдой, то тогда ему возможно удастся отыскать Артура в неофициальной обстановке, зажать его в укромном углу и угрозами или посулами вынудить его отказаться от своих злодейских замыслов.

«Я только заберу пальто и шапку у Герстекеров», – быстро сказал К. делая шаг мимо женщины к двери.

Но Матильда остановила его жестом и настороженно прислушалась. К. напряг слух вслед за ней и ему показалось, что он слышит шум подъезжающих саней, неразборчивое восклицание кучера и даже всхрап утомившейся лошади. Лицо женщины приняло озабоченное выражение.

«Нельзя, чтобы тебя видели выходящим из дома Лаземана, – быстро сказала она, – если он узнает, это придётся ему не по нраву. Возвращайся обратно, так же как ты пришел сюда. После выходи с другой стороны дома, я буду тебя ждать в санях».

К. растерянно огляделся, почему-то беспокойство женщины передалось и ему. Действительно, он совсем не подумал, как к его пребыванию здесь, явно незаконному, отнесётся хозяин, ведь Лаземан в отличие от Герстекера даже и не собирался приглашать К. к себе в дом ещё раз и даже ясно дал это понять ещё во время их первой встречи.

Но К. было трудно отыскать обратную дорогу, которой он явился, ибо он это всё проделывал тогда с завязанными глазами. Кстати, и на кой черт от него потребовали надеть повязку, раз потом её одним махом сорвали безо всякого предупреждения. Пусть, он не увидел этого Фридриха, на что тот, вероятно, и рассчитывал, но голос ведь его К. запомнил прекрасно.

Матильда увидев, что К. лишь беспомощно оглядывается по сторонам, закатила глаза, как будто не в силах лицезреть его тупость. С каким-то горловым шипением, она резко схватила его за руку и буквально толкнула на сундук, тот самый на котором К. сидел и заснул в свой первый визит к Лаземану. Он было испугался, что Матильда хочет просто втиснуть его в ларь, чтобы избавиться от К. и уехать, но когда повинуясь её резким движениям и шипящему шёпоту, на который она почему-то перешла, он открыл сундук, то сразу же сообразил, что это и есть вход, в подпол со стороны Лаземана, откуда он выбрался пару часов назад. Сундук был без дна и там К. увидел уходящую вниз уже знакомую ему лесенку. Он споро перебрался внутрь и начал торопливо спускаться, даже не успев попросить свечу, чтобы как-то найти в темноте подпола дорогу обратно. Он только едва успел поднять голову, как увидел, что Матильда с безжалостным выражением на лице захлопывает крышку, как будто хороня его заживо в гробу. Растерянный К. едва успел пригнуться чтобы не получить твердым деревом по голове. Сундук захлопнулся над ним со страшным грохотом и К. буквально съехал в полной темноте вниз по лестнице.

«Жизнь тут у меня не из лёгких, – саркастически подумал он про себя, снова оказавшись в кромешной тьме без единой путеводной звезды, – надо снова выбираться на свет, а сделать это без, хотя бы свечного огарка, будет непросто. Кто бы мог подумать, что я за одно утро два раза окажусь в заточении под землёй».

Он осторожно встал, цепляясь за окружавшие его невидимые предметы и пытаясь вспомнить, какой дорогой он пробирался здесь в прошлый раз. Но это ему удавалось с трудом; понять куда двигаться, без освещения, было почти невозможно и К. регулярно натыкался на какие-то твердокаменные преграды, с завидным постоянством возникавшие у него на пути. Сверху до него донеслись неразборчивые голоса, похоже Матильда не успела выйти из комнаты до того, как в неё вторгся новый визитёр. Судя по грубому голосу и тому как натужно в вышине над К. заскрипели половицы, он вполне мог оказаться самим Лаземаном, хотя К. и не был безоговорочно уверен в этом, тучных людей в Деревне хватало, а голос он мог и спутать, так как тот доносился через препятствия и звучал приглушённо, да и говорил К. с Лаземаном в прошлый раз совсем мало, чтобы вот так решительно признать, что это был именно он. Но, по крайней мере, какую-то пользу от доносившихся сверху звуков извлечь было можно, К. надо было лишь только двигаться от них в противоположную сторону, что он после нескольких неудачных попыток и сделал. Голоса стали приглушеннее и в конце-концов пропали совсем, удостоверяя верность его действий, но, с другой стороны, подумал К., это могло произойти не от того, что он двигался в правильном направлении, а потому что их обладатели, либо замолчали, либо Матильда наконец-то вышла на улицу, как она, впрочем, и собиралась сделать.

Эта мысль заставила К. самого поторопиться и он вскоре нащупал наконец дверцу, ту самую, как ему показалось, разделявшую подземелья Лаземанов и Герстекеров. Дальше путь должен был оказаться полегче, главное было только не возвращаться к этой двери обратно; вряд ли из подпола Герстекеров существовал ещё и третий путь к кому-нибудь ещё из соседей, хотя, как усмехнулся про себя К, здесь ничего исключать было нельзя, понадобился же кому-то проход от Герстекеров к Лаземану, куда К. случайно и забрёл в поисках еды.

Странно, что К. раньше не задумался об этом, расслабленный лежанием в лохани с горячей водой и прочими связанными с этим событиями, ибо, если этот проход был сделан намеренно, может быть, даже ещё при строительстве дома, значит, в нём была какая-то необходимость. Но, с другой стороны, пришло в голову К., изначально дом мог принадлежать и одному хозяину, возможно именно Герстекерам, поскольку, раз уж старуха помнит чуть ли не основание Деревни, то вполне вероятно, что она и жила здесь со своим мужем с самого начала. А затем, по каким-то причинам, может быть, из-за болезни или смерти этого самого мужа, семейство в дальнейшем впало в бедность, да к тому же, ей надо было одной растить сына, большие хоромы им уже не требовались, поэтому половину дома выкупили Лаземаны – такое объяснение смотрелось со стороны довольно логично и правдоподобно.

Опять же, если староста не вводил в заблуждение К., рассказывая, что его политический оппонент Брунсвик являлся зятем старшего Лаземана, то это совершенно точно означало, что Анна, как и её сестра Матильда были родственницами самого Лаземана. Вряд ли дочерьми, если учитывать не слишком большую их разницу в возрасте на вид, и вряд ли даже младшими сёстрами, слишком уж непохожими они были на скуластого медлительного и широкоплечего хозяина дома, но они могли быть его племянницами, которые вполне имели возможность знать и пользоваться секретами жилища, где они, может быть, жили в детстве и где постоянно теперь бывали.

Выбираясь в чулан на половине Герстекеров, К. даже похвалил себя за связность и согласованность своих мыслей, ибо в последние дни, как ему, казалось он жил в каком-то непрерывном полусне, когда его вроде бы правильные и обоснованные действия, приводили его к совершенно неожиданным и непредсказуемым результатам, что путало его и ввергало в хаос, из которого он никак не мог выбраться. Поэтому обретенная им способность трезво рассуждать, показалась ему глотком чистого воздуха после затхлого подземелья, которое он только что покинул.

На половине Герстекеров было по прежнему пусто и тихо, хозяева будто испарились бесследно. К. осторожно закрыл за собой проход в подпол и дверь кладовой, так чтобы потом никто из Герстекеров не заметил, что он здесь побывал.

В комнате, где он провёл ночь, К. сразу же отыскал висящие на гвозде в углу свои пальто и шапку. Но как ни спешил он выйти из дома, он не смог отказать себе в том, чтобы хоть и торопливо, но проверить, на месте ли во внутреннем кармане его пальто письма Кламма. Как ни странно, они, аккуратно сложенные, оказались там же, где он их приберёг со вчерашнего дня, ни Герстекер, ни его мать на них не покусились. К. даже быстро, на секундочку, развернул оба письма, дабы убедиться в отсутствии подмены, но и там всё оказалось в порядке, хотя чернила уже, конечно – как он с огорчением заметил – немного выцвели.

Снова спрятав сложенные письма в кармане, К. уже хотел было выйти в сени и дальше во двор, где его уже давно должна была ждать, как обещала, Матильда в своих санях, как вдруг его внимание привлекли непонятные звуки, донёсшиеся с кухни, откуда сам К. только что вышел минуту назад. Он остановился озадаченный, ибо, в то время, когда он там находился, он ничего необычного не заметил. Звуки повторились, они явно походили на какую-то скрытую возню, и К. охватило беспокойство, к которому почему-то примешался страх. В другой комнате явно кто-то был; неужели, К. был настолько невнимателен и отвлечён своими делами, что будучи там, не заметил, рядом нечто живое – а без сомнения эти звуки издавал кто-то живой – существо. И если даже сам К. был бы настолько рассеян и погружён в свои думы, что не смотрел по сторонам, то как это – что-то или кто-то не заметил его, К.? – который с шумом вылез из подвала, хотя, может быть, именно это и разбудило незнакомца, если он, к примеру, мирно дремал где-нибудь там в уголке на печи.

К. осторожно, почти на цыпочках вернулся к полуоткрытой двери, хотя, несмотря на всю свою осмотрительность, топота своими башмаками, он наделал изрядно. Но от волнения его сердце так громко колотилось, что из-за этого он и не слышал им самим производимого шума, полагая, что крадётся он почти так же тихо как кошка. У самого дверного проёма К. остановился и сдерживая волнение прислушался, и вдруг явственно услышал чужое прерывистое дыхание, доносившееся с верха печи. Он со страхом поднял взгляд и увидел там, где, как он полагал, в тепле сегодня спали Герстекеры, глубоко в углу печи, что-то живое. Сверкающие желтоватым светом глаза уставились на него, под незнакомым лицом на карнизе печи лежали две большие круглые женские груди, всё существо, казалось, состояло из груд мягкого белого мяса, толстый длинный желтоватый хвост свисал вниз и конец его всё время скользил по щелям между кафельными плитками.

Остолбеневший от такого зрелища К., мелкими шагами, не сводя с существа взгляда, двинулся спиной назад, повторяя тихо, как молитву: «Наваждение! Это наваждение!». Добравшись до сеней, он развернулся и пулей, задыхаясь, выскочил, кое-как отперев засов, через дверь во двор на свежий морозный воздух.

На улице было пасмурно, с неба сыпал лёгкий мелкий снежок, а морозный шевелящийся воздух слабым ветерком остужал разгорячённое тело К. Он надел шапку, которую всё это время машинально сжимал в руках и огляделся. Двор был пуст, ни Матильды, ни её саней не было нигде видно, но через секунду где-то заскрипела дверь, послышались тяжёлые шаги по хрустящему снегу, и из-за угла выдвинулась массивная мощная фигура в шубе. К. сразу же признал Лаземана и замер, глядя прямо в его хмурое широкое лицо обрамлённое негустой бородой.

Лаземан с полуоткрытым ртом, как будто собираясь что-то сказать, остановился на месте и подозрительно вперился взглядом в К., явно не ожидая видеть его здесь снова. К., со своей стороны, был не так сильно удивлён, так как знал, что кто-то заходил в дом, где была Матильда, пока сам К. странствовал под землей, но он сам ещё был настолько под неизгладимым впечатлением того, что он только что узрел в доме у Герстекеров, что он тоже, остановившись и растерянно раскрыв рот, молча уставился на Лаземана.

«Стало быть, господин землемер снова пожаловал сюда в гости?» – холодно отметил Лаземан, медленно приближаясь к К. Его маленькие глазки недобро осмотрели К. с ног до головы и он даже, кажется, принюхался к К., подойдя к нему совсем близко. К. в панике подумал, что бородач сейчас унюхает запах мыла, которым не так давно мылили К. и привлечёт его к ответственности за купание в принадлежащей ему лохани. В страхе К. даже забыл на время о странном существе лежавшим на печи в доме Герстекеров, да и вообще, было ли оно, не показалось ли оно ему просто наваждением, как он непрерывно и бормотал, выбираясь на улицу после затхлого воздуха подпола. Да, и мыслимо было ли существование такой твари в действительном мире окружавшем К. здесь? Даже Матильда казалась ему сейчас менее реальной, чем это странное существо, а ведь он был с ней куда более близок; но теперь К. озирался и не мог понять, где сейчас эта женщина, где подъехавшие, как он слышал, сани и возница; двор был пуст, ворота заперты, а на заснеженной земле не было никаких следов.

Лаземан по прежнему сверлил К. своим подозрительным взглядом и поэтому он спешно ответил: «Я ночевал сегодня у Герстекеров, но сегодня они кажется уехали». Дубильщик был слегка озадачен его ответом; наверное, до этого он хотел обвинить К. в покушении на своё жилище вместе с лоханью, ибо чьи-то следы там, получается, явно были, но слова К. сбили его с толку, ему теперь придётся искать новых подозреваемых, если К. сможет обосновать свою непричастность. Но он же не мог разминуться с Матильдой, подумалось К., значит, ему и вовсе незачем подозревать меня в том, что я был у него в доме.

«А вы здесь сами только что никого не видели?» – осторожно спросил он, снова оглядываясь по сторонам, не могли же сани с людьми просто растаять в воздухе как фата-моргана. «Какое вам дело? – угрюмо пробурчал Лаземан, – мы в чужие дела не суемся, и не желаем, чтобы и в наши совались».

К. понял, что он не добьётся от дубильщика никакого осмысленного для него ответа. Жители Деревни, по прежнему, не хотели иметь с ним дела, кроме, разве что, Герстекеров, но и те куда-то таинственно подевались.

«Я и не хотел никуда соваться и никому мешать, – примирительно произнёс он, решив даже не упоминать о Матильде и тем более о том, при каких обстоятельствах произошла их встреча, – но я действительно был у Герстекеров ночью, они позвали меня для…, – он, запнулся, но сумел закончить, – для важного разговора». Лаземан презрительно усмехнулся: «Какие у этой бедноты могут быть важные разговоры, да, тем более с вами, разве что старуха совсем выжила из ума». Это мысль показалась ему вполне возможной и даже дельной. «Хотя вы можете ей и верить, мне дела нет». «Да беда в том, что они утром уехали, когда я спал, – продолжал допекать Лаземана К., хотя уже видел, что дубильшик стремительно теряет к нему интерес, – может вы их видели по дороге?»