Хоть, блин, вообще не ходи. Чтобы за спиной не шептались, а что я ему сделала, что он мне эту работу подкинул.
Мелькнула, спросонья, картинка девятнадцати моделей из журналов. И двадцатой – меня в задрипаном из деревни. А он идёт вдоль строя, останавливается, тыкает в меня. И остальные девятнадцать пялятся в непонятках. То есть, на меня-то – с презрением. А вот на него – в непонятках.
Потом мелькнуло, как они идут переодеваться в задрипаное. Но тут я себя одёрнула. Вскочила и начала зарядку.
Вспоминая, как это оно – вообще, шевелиться. И выясняя, что стало с мышцами за этот месяц.
Мышцам было хреново. Осилила тридцать отжиманий и рухнула. Хотя по весне падала на второй сотне.
Да, это – само собой, на кулаках, а не на ладошках. Дедова мудрость гласила, что после отжимания, пальцы должны оставаться чистыми. А на пальцах следует отжиматься на чистой поверхности типа камня. И то не на всех, чтобы было, чем серу из ушей в нос замазать.
Весной я стояла полминутки на двух… то есть на четырёх. И уже начинала осознавать, что, возможно смогу, как дед – на одном.
Короче, я поняла, что вообще не в форме.
После зарядки постояла в коридоре, послушала клацанье на кухне. Сходила в туалет, со всей дури сцепив зубы. В душ.
Переоделась в свежее. Чуточку уже удивившись, а откуда оно и как. Потому что тратилось оно вы поняли как, а стиральной машинки в квартире не было.
Ну, я перед занюхом тогда быстро пробежалась, сунув в нос в другую комнату и чулан с водогревом и прочим. В шкаф, во всю стену, в его комнате не полезла, само собой. И по ящикам не рылась. Но – стиралку не нашла.
Короче, пошла я завтракать.
Причём, внезапно – обломалась. Мерещилось, что – омлет. А оказалось – горка нарезки сыра с колбасой и хлеб. Не понимала, как это так. Пока не попробовала хлеб. Свежий. Белый. С душой. Хотя – не им печёный.
Мелькнуло любопытство узнать, а как печёт он. Выкинула.
Налепила себе бутербродов, налила чаю. Подумала, сделала кружку и ему.
Поставила – почуяла его мысленный кивок. Подбесило и напугало чутка, что – такой же, зеркальный, как я кидала вчера, когда он мне кружки ставил. Ну, напоминалочка прилетела, что я – в демоническом зеркальном лабиринте.
Задавила ярость и страх. Села есть. И дальше – книжку, чтобы не думалось. Книжку дальше – потому что, дожёвывая последний бутер, поняла, что в издательство – не сунусь. А телефона в квартире – нет, и как сдавать последние книжки, если не заносить в эту квартиру – непонятно.
От мысли про звонки внезапно, наконец, дошло… что я пятый, наверное, день, как пропала. И тётка, наверное, уже в истерике. Потому что я всегда приходила ночевать домой.
Я задавила импульс бежать что-то делать. И заставила себя думать – что.
Потом встала, подошла к его столу. Дождалась внимания. То есть он – повернулся ко мне. И мне стало неудобно. Потому что лицо было почти там, куда я обычно опускала взгляд.
Я неуютно отвела взгляд вбок. И задрала совсем неуютно вверх. Сдерживаясь, чтобы не отвернуться вообще.
И промаячила, что мне надо позвонить и пошли выйдем.
Он выдал речь. Уверенным скучающим профессиональным голосом.
«Анна Сергеевна, здравствуйте. Подскажите, Ирина Александровна у вас проживает в настоящее время?… Нет ничего особенного не случилось, не волнуйтесь. Она в реанимации с воспалением лёгких… Нет, посещения пока закрыты и передачки тоже бесполезны, потому что я строго ограничил диету и микробиолоический режим… Простите, Анна Сергеевна, как думаете, откуда я узнал Ваш телефон? Из базы КГБ? Так что подождите, пожалуйста, ещё шесть дней. Возможно, мы её выпишем долечиваться на дом. До свидания».
Я – зависла. Представляя, каково тётке. Двоюродной сестре матери. Которая, в целом, меня заселила черезнихочу. И очень тяжело посмотрела, молча, прочитав по весне мой план за лето найти работу и съехать на съёмную. Последний месяц, как брательники вернулись из лагерей, я спала на матрасе в углу тёткиной комнаты. С головой под одеялом и лицом в стенку. И меня коробило от её взглядов, что лето – вот, всё. А я – всё ещё тут.
Это – ещё пояснение, почему я пошла было под грузовик.
Короче, поняв, что я – вишу, а он – ждёт, тратя на меня время, я просто кивнула и вернулась к книжке. Отложив на потом вопрос, что мне сделать тётке. У которой муж – сидит десятку за убийство в драке, а на шее – два пацана.
Забегая… отбегая в сторону, тётке там было не до меня, потому что через день после звонка про меня, муж – вернулся. Не знаю, но вы догадались, как. И нам дальше всегда было как-то не друг до друга. Один звонок обменяться, что всё хорошо и бодро. И – пауза в пять лет. Только письма с фотками ещё двух сестрёнок от неё и всеобщее эфирное и новостное от меня. Кроме письма с благодарностью и объяснением перед премьерой «Без места играть», которое – про голод и матрасик в углу. Потому что предстояло честно рассказать, откуда у меня столько тоски и голода по своему месту в жизни.
Ладно. В тогду на ту кухню.
К обеду… борщом и мясом с картохой, к которому я нарубила салат и попробовала что такое перец…
Так.
Когда мне захотелось поесть, я – достала, поставила греться. И начала рубить салат. Почти порезалась, когда накрыло непониманием, сколько порций салата делать.
Дед – объяснял, что есть ритуал совместной еды. Но я вроде как ела без расписания.
И не понятно было… точней, было понятно, что не надо его отвлекать вопросом, сделать ли ему салат. Но было не понятно, будет ли он его. И если будет – не из желания ли не выказывать презрение моей хоть какой готовке. Ну и протренькнуло ужасом, что он – вообще не тронет салат. Вот на этом ужасе я и почти порезалась. Только рефлекторно успев убрать руку от ножа, спасибо деду за рефлексы.
Короче, через полминуты раздумий, я всё же – решилась. Нарубила побольше.
Перед тем, как наливать борщ, посверлила его спину минутку. Он – не отвлёкся от работы.
Так что налила себе. И начала есть с книжкой. А он через пару минут – ударил.
Ну, то есть встал, накидал себе салату, кинул кусок мяса и ушёл к экрану. Оставив салата мне. То есть отзеркалив мой план оставить ему доедать.
И всё это – не глядя на меня.
То есть – не вылезая, мысленно, из работы. Так же, как я.
Меня в очередной раз передёрнуло паникой от осознания зеркального лабиринта. Взяла себя в руки. Продолжила есть.
Две тарелки борща. И, всё-таки, салат с куском мяса и картохи. Хотя уже не очень лезло.
За чаем добила книгу. Встала, положила ему в лоток для бумаг.
Взяла следующую. Они так и лежали на углу длинного стола. На том углу, который ближе к компьютеру. А я сидела ближе к холодильнику. Проведя, мысленно, где-то посредине стола границу между кабинетом и кухней.
Через полчаса взревел принтер. А потом он положил передо мной подписанный акт выполненных работ и двенадцать рублей.
Подвзбесило. Ну, что он не пытается скрывать, что вот это всё – мне по блату.
Очень хотелось швырнуть дюжину рублей обратно. Ну, или хотя бы положить ему на стол с запиской «в счёт долга».
Сдержалась.
Почти не подрагивая и не притормаживая от презрения к себе, сходила в комнату и закинула в сумку подачку из милостыни убогой уродине и типа документ, её оправдывающий.
Размялась. Потянулась. Поработала ногами в воздух, громко думая, что – ему в челюсть.
Полегчало. Если можно назвать «полегчало», когда – смена ярости на стыд, что не сдержалась.
Вернулась к книжке. Без душа. Злобно нагло воняя.
Книжка – бесила.
Ну, знаете, бывает, мелкие в первом классе наслушаются мата. И начинают обезьянничать за взрослыми. Вообще без понимания, что значат эти слова. Положено обижаться на «хрюкозябра» – значит, будем его орать, чтобы обижать.
Ну вот и тут… автор где-то услышал, как кто-то разок поржал на игру слов. И взялся пытаться поиграть чуть не в каждом предложении. Очень криво. Пытаться. Не понимая, как вообще это делается.
Так что я – сорвалась. Начала на обороте листов писать, как надо в каждом случае, где оно уместно. Ну, а когда листов стало не хватать – пошла к принтеру за бумагой.
У принтера – встала… ну, под его взглядом. Подумала, что наверное, не надо брать из принтера специальную с дырочками и прострочкой для разрывов. Ткнула пальцем в бумагу, показала «дай».
И, в ярости, почти было кинула взгляд ему в глаза.
Он – встал. Подошёл к моему месту. Взял исписанный лист. Прочитал… точней, проглядел за десяток секунд, исходник. Начал читать мои заметки.
А я – стояла в ожидании. И меня – бесило. От осознания, что я – делаю правильно. И от предчувствия, что он сейчас мой порыв осадит. Ну, там, бумаги не даст и велит укладываться на обратную сторону.
Он – прочитал, сверяясь с исходником.
Подумал. Десяток очень бесивших секунд.
Ну, было понятно, что изображает обдумывание, хотя – решил сразу.
А потом спросил, вслух:
«Ты, случаем, на печатной машинке – умеешь?»
Я – не сдержалась. Взметнула взгляд. И почти было собралась было уже заорать, что нехрен спрашивать, раз знаешь.
Наткнулась на взгляд. Спокойный. Вообще без признаков игры. Искренний. Мастерский. Демонический.
И на лицо под капюшоном. Идеальное. Даже – без морщинки.
Поняла, что почти проиграла в зеркальный лабиринт. И почти наглухо потеряла лицо.
Уронила со стыда.
Потупила пару секунд.
Резко, через силу, кивнула.
Он повернулся к компу. Поклацал-потыкал. Потом махнул рукой.
Я – подошла-села. На его место. В его кресло.
Он, игнорируя, будто это вообще нормально всё, ткнул в экран и сказал:
«Просто правь. И не забывай делать вот так».
Зажал шифт и клацнул F12.
Потом показал, как стирать текст. И как гонять курсор стрелочками. И как – отменять. Откатывать.
А потом – ушёл. Оставив меня тупить от бешенства на то, как он притворяется, что не понимает, каково мне от того, что он тащит меня в демоны. Зеркалить демона. Быть им. Пытаться криво, уродливо вести себя так, как ведёт себя существо с идеальным лицом. И не только лицом.
Руки – дрожали. С трудом сдерживала желание расхерачить клавиатуру.
Потом всё-таки как-то успокоилась. Отодвинула его кресло. Поставила свой стул. Села на свой стул, посмотрела на экран. Там было начало книжки.
И я с тяжким трудом начала вспоминать, как печатать.
Печатная машинка, одна на деревню, была в школе. Дед настоял, чтобы я на ней умела. Договорился, что меня разок пустят попробовать. Потом велел сделать доску с буквами, как клавиши. И тренировал диктанты. Месяц по часу – русский. Месяц по часу – английский. Со второй недели – вслепую.
Великое счастье, что на клавиатуре буквы были там же, где на доске. Ну, почти. Правда, у меня ушёл очень нервный час на то, чтобы поймать силу нажатия.
Но потом я ощутила в полной мере, насколько экономит бумагу и время текстовый редактор. Ну и насколько экран жжёт глаза – тоже. Даже через защитку.
Кто не застал, защитка – это навесное стекло на древний монитор, якобы ловившее часть излучения. Хотя на самом деле, в основном, гасившее контрастность. Штука редкая. Висела на немногочисленных профмониторах те два года, пока мониторы не поменяли на менее глазорезные. Помниться, последний раз видела защитку лет десять назад в деревеньке у администратора центра связи.
Пуф.
Всё ж таки нервно об этом всем рассказывать в массы.
Ладно.
Через три часа я поймала себя на том, что тащусь от того, что делаю. Но больше – не могу. Глаза больше не могут смотреть на экран. Очень неудобно плавать в вонючем поту. И – аж подташнивает, как хочется прилечь.
Закрыла глаза. Погрустила, что – слабачка. Грустно вздохнула, ушла через душ в кровать.
Засыпалось плохо. Перед глазами сверкал экран текста.
А в эмоциях бурлило и шипело. Бешенство на эту тварь, которая издевается. Бешенство и презрение к себе, что не выдерживаю его игру и срываюсь, как дура, которой не место в жизни.
Хлопнула дверь.
Злобно решила не вставать, сделав вид, что сплю.
Через пять минут в комнату всунулась его рука, щёлкнула пальцем, махнула призывно. В очередной раз взбесило, что – не пытается…
