– Верно, – сказал Немо, и теперь ошибки быть не могло – Сандер увидел, как щупальца подбираются все ближе к ним. Хаген, стоявший рядом, подобрался, готовясь выхватить нож; впрочем, и он, и его товарищи понимали, что, если их захотят убить, выбраться из брюха «Лентяйки» сумеет только феникс. – Я хочу от тебя три истории, капитан Фейра. Ты можешь рассказать их сам, можешь попросить друзей; они должны быть правдивы, и никто из нас не должен их знать.
– Это справедливо, – согласился Фейра.
– А, еще кое-что. – Из темноты выскочило увесистое щупальце и ловким движением, не лишенным удивительного изящества, обняло капитана «Невесты ветра» за плечи. Магус даже не шелохнулся. – Хотя бы одна из этих историй… может, та, которую мы услышим сегодня?.. Так вот, хотя бы одна из трех историй должна быть о фениксах.
– Легко, – сказал Фейра. – Можно начинать?
– Мы слушаем, – милостиво изрек король Талассы.
– Давным-давно, – начал Фейра негромким голосом, словно рассказывая сказку ребенку, – очень далеко отсюда жил-был юноша. Он был охотником и мечтал, что когда-нибудь поймает добычу, которая ускользала от всех, даже самых искусных ловцов, – великую Огненную птицу…
– Стоп, стоп! – перебил Немо. – Я не просил рассказывать сказки! Сказок, знаешь ли, у нас вполне достаточно. Ты должен поведать о том, что произошло на самом деле, и если соврешь…
Щупальце на плечах Фейры сжало хватку.
– Все в моем рассказе правда, от первого до последнего слова, – быстро проговорил феникс, чувствуя, что его вот-вот схватят уже не за плечи, а за горло. – Надо лишь дослушать до конца! Ну хорошо, хорошо – я докажу, что не лгу… но не сейчас, а после того, как закончу рассказ.
В темноте зашумели, заворчали.
Немо выдержал паузу, во время которой Фейра с трудом балансировал на носках, а Сандер и Хаген мысленно прощались с жизнью. Наконец щупальце отпустило свою жертву и замерло, покачиваясь перед ними, словно огромный вопросительный знак.
Феникс продолжил.
– Огненная птица жила на вершине самой высокой горы во всем мире – в другом мире, не в нашем. В таком, где можно целый месяц идти в любом направлении и не наткнуться ни разу на берег океана. В таком, где в море не живут кракены и мерры, но зато на суше обитают твари, чьи названия все мы уже давным-давно забыли. В таком, где… впрочем, это неважно. Так вот, птица жила на вершине самой высокой горы, которая достигала небесного свода, Крыши мира, и один раз в неделю покидала свое гнездо, улетая на поиски пищи. Ее полет сопровождали грозовые тучи, среди которых она блистала, словно высверк алой молнии. Уронив всего лишь одно перо, она могла уничтожить целый поселок, а уж если кто-то осмеливался навлечь на себя ее гнев… Но до того прекрасна была птица, что люди не могли бороться с собственными желаниями, а желали они лишь одного – обладать этой красотой. Короли хотели посадить ее в клетку, королевы – чтобы она им пела, ученые мужи изнывали от того, что не могли как следует изучить ее и понять, отчего она горит и не сгорает, отчего пьет воду и не гаснет, как вообще такое создание может существовать. Один за другим охотники отправлялись к волшебной горе, но всех их птица обратила в пепел, который разлетелся на четыре стороны света.
Отец нашего юного охотника тоже когда-то ушел за птицей. Был он не очень-то удачлив и потому все свое охотничье снаряжение взял в долг. Когда стало ясно, что долг этот возвращать некому, кредиторы явились в дом к вдове охотника – в том, что она вдова, никто и не сомневался, – и забрали все, что только могли унести. Остались лишь четыре стены да крыша над головой, и старый нож, который охотник не взял с собой, потому что тот был ржавым.
И еще на руках у вдовы остался маленький ребенок.
Немало невзгод они испытали, пока сын охотника не вырос достаточно, чтобы отправиться в лес. Поначалу он всего лишь мастерил силки и ловил мелких птичек, которых продавал потом на рынке; потом настал черед диких кроликов и животных покрупнее. Время шло, мастерство юного охотника росло – он сумел купить себе новое оружие, хотя и об отцовском ноже не забывал. Настал наконец день, когда он прославился, прикончив хозяйничавшего в лесу вепря, который не давал покоя никому, и все заговорили, что появился новый мастер охотничьего дела. Сам король прислал юноше грамоту с оттиском королевской печати в виде вороньей головы – ведь ворон был в те времена весьма важной птицей – и надписью «Лучшему из лучших». Поглядел молодой охотник на эту грамоту, а потом взял в руки старый нож и сказал своей матери: «Я недостоин зваться лучшим из лучших до тех пор, пока жива тварь, убившая моего отца». И с этими словами он пустился в долгий путь к волшебной горе, где жила огненная птица.
Сначала он шел через густой лес, который постепенно становился все реже и реже, а в конце концов сменился чахлыми зарослями, высотой едва ли по колено. Он не боялся голода, потому что в любой момент мог поймать хоть кролика, хоть белку, однако вблизи от горы дичи было очень мало: животные словно боялись приближаться к владениям Птицы, да и воды стало не хватать – ни рек, ни озер, и даже ручьи встречались все реже и реже. Охотник, однако, был преисполнен решимости. Он настрелял дичи про запас и все шел и шел вперед, не боясь ни воцарившейся вокруг тишины, ни черного пепла, покрывавшего дорогу и кустарник, ни огненных сполохов, что каждую ночь виднелись на вершине горы.
Почти у самого ее подножия ему стали попадаться останки тех, кто пришел сюда за Птицей. Голые кости, обожженные и потрескавшиеся, и черепа, глядевшие пустыми глазницами. Они словно заклинали его: «Уходи! Ни шагу дальше! Тебя ждет смерть!» Но молодой охотник по-прежнему шел вперед. Он подумывал задержаться и предать земле своих незадачливых предшественников, однако решил, что может сделать это и на обратном пути.
Склоны горы были черны неспроста: ноги охотника скользили на камнях, покрытых слоем жирной сажи. Он устал за время долгого пути, его начали мучить голод и жажда. Однако его воля была по-прежнему сильна, и лишь она позволила ему идти дальше, не испугавшись ни полосы удушливого дыма, ни череды провалов, на дне которых плескалось жидкое пламя, ни голосов, которые умоляли его повернуть назад.
Усомнился он лишь один раз, когда из дымного облака вдруг вышел высокий человек в одежде охотника, седоволосый и со шрамом в форме полумесяца на правой щеке. Об этом шраме мать как-то обмолвилась, что не было и нет на свете луны прекрасней. Так юноша впервые увидел своего отца, за чью память пришел отомстить, и на мгновение ему стало страшно.
«Ты вырос смелым и дерзким, – сказал призрак. – Я горжусь тобой. Но этой птице не суждено пасть от руки смертного – у нее другая судьба. Не касайся этой судьбы, иначе она станет и твоей!»
«Я принял решение, – ответил юноша, – и не изменю его. А ты лишь дух, который принял облик моего отца, чтобы смутить меня. Исчезни и больше никогда не появляйся!»
«Если бы я был духом, подосланным птицей, – сказал призрак, смеясь, – я не стал бы с тобой разговаривать, а невидимкой влился бы в твои ноздри, чтобы тело твое наполнилось свинцом, чтобы разум твой затуманился, а сам ты остался здесь навсегда, как я и еще много неудачников. Оглянись! Ты видишь вокруг себя целую армию тех, кому не давала покоя огненная тень в небесах! Ты молод, силен и талантлив, тебя ждет долгая жизнь, и, наверное, где-то сейчас тоскует и плачет не только твоя мать, но и та, чье имя ты еще не знаешь. Ты хочешь его узнать? Тогда уходи, пока не поздно!»
«Я хотел отомстить за тебя, – проговорил юноша, качая головой. – Я хотел…»
«Ты лишь хотел доказать всем, какой ты умелый охотник, – перебил его призрак. – Ты хотел поймать то, чему не суждено быть пойманным. Огонь вечен, пока горит; нет такой клетки, что смогла бы удержать пламя, которое полыхало еще до начала всего и будет яриться, когда ничего уже не останется. Если ты сейчас в третий раз откажешься следовать моему совету, я уйду и не потревожу тебя больше, но знай – тогда ты погубишь себя навеки».
Юноша вгляделся в лицо привидения и понял, что оно говорит правду. Хотя черты его расплывались и сквозь них виднелись жутковатые черные склоны волшебной горы, хотя голос его напоминал дыхание ветра, что-то знакомое и близкое виднелось в потустороннем блеске глаз, в горькой полуулыбке, кривившей губы. Это и в самом деле был его отец, и все, что он говорил, было правдой.
«Прости, – сказал юноша, – но я ничего не могу с собой поделать».
«Значит, ты проклят, – прошептал призрак, медленно растворяясь в туманной мгле. – Знай – духи говорят, что Птица тоже проклята и обречена все время возвращаться на эту гору, пока не найдется место, которое больше целого мира, и туда она сразу же уйдет. Говорят, оно существует, но укрыто так надежно, что Птице никогда его не отыскать, если кто-то не укажет ей дорогу и не откроет дверь…»
И с этими словами он исчез навсегда.
Юноша отправился дальше, и я, пожалуй, не буду рассказывать о том, какие еще испытания ждали его на пути к вершине горы, достигавшей Крыши мира. Достаточно лишь знать, что путь этот занял три месяца, и к тому моменту, когда все опасности остались позади, молодой охотник сделался похож на обгорелую щепку – такой он стал черный и худой. Но ярче прежнего горела в нем жажда запретного, и о Птице он теперь мечтал каждую секунду своего бытия.
Между тем у Крыши мира вместо пепла и сажи были цветы и трава. Охотник приободрился и направился вперед, к своей цели… однако измученное тело напомнило ему, что не мешало бы хоть как-то утолить голод, раз уж окрестности стали куда приветливее и нет больше нужды сражаться за жизнь каждую секунду.
И вот он увидел ручей, на берегу которого рос высокий тростник. Чутье подсказало охотнику, что в тростниковых зарослях есть чем поживиться, и он, как следует их изучив, обнаружил гнездо какой-то птицы, в котором лежали три пестрых яйца. Поскольку вокруг не было видно ни следа иной живности, юноша, недолго думая, забрал все три яйца и, отыскав поблизости подходящее место, развел костер. Он испек добычу на углях, после чего съел все вместе с тонкой скорлупой и устроился на ночлег.
Но долго спать ему не пришлось. Едва стемнело, среди звезд появилась красная искра, которая делалась все ярче и ярче, пока не стала огромным огненным шаром. Вновь сделалось светло как днем, и очень-очень жарко. Юноша смотрел, объятый страхом, как с неба спускается Птица – та самая, за которой он пришел, и была она даже прекрасней, чем ему виделось в мечтах. Жар становился все сильней, и молодой охотник понял: Птица испепелит его до того, как он успеет натянуть тетиву или хотя бы приблизиться к ней на расстояние удара. Ему было все равно. Он стоял и смотрел точно завороженный, сжимая в одной руке лук, а в другой – старый отцовский нож.
«Неразумный! – закричала Птица, и от ее крика у охотника потекла кровь из ушей, но он продолжал слышать голос Птицы внутри своей головы. – Ты пробрался в мой дом, ты принес оружие! И ты, самый гнусный из всех воров и убийц, что приходили сюда, уничтожил моих нерожденных детей!»
Птица взмахнула крыльями – и стали они так огромны, что закрыли все небо.
«Лишь один раз в сто лет дозволено мне продолжить свой род. Ты явился сюда за день до того, как мои дети должны были появиться на свет, и сожрал их, точно глупый ненасытный зверь. Их души плачут и просят меня о возмездии!»
Глаза у Птицы сделались яркими, точно два солнца, и юноша ослеп.
«Я сожгу весь род людской из-за того, что сделал ты!»
Лишь одно мгновение понадобилось молодому охотнику, чтобы вспомнить всех людей, с которыми он встречался за свою недолгую жизнь, и все места, в которых он бывал и о которых только слышал. Он вспомнил свою мать, а также ту, чьего имени так и не спросил, зато знал, что у нее голубые глаза, ямочка на подбородке и нежный голос. Он даже вспомнил короля, отправившего ловкому охотнику грамоту с надписью: «Лучший из лучших». Весь мир теперь сгорит, понял он, весь мир превратится в пепел из-за того, что один человек не смог справиться с голодом.
«Скажи мне, Птица, – крикнул он, стоя посреди ревущего огненного урагана, – правду ли говорят, что, если найдется место, которое больше целого мира, ты уйдешь туда и покинешь эту гору навсегда?»
«Да, – ответила Птица. – Только это не спасет тебя, неразумная тварь, потому что такого места нет ни в этом мире, ни в других, а если бы оно и было, ты сам никогда не сумел бы его отыскать».
Ошибаешься, мог бы сказать ей юноша, но он лишь улыбнулся и, подняв руку с зажатым в ней отцовским ножом, вонзил его себе в грудь, одним ударом взломав реберную клетку и обнажив свое живое бьющееся сердце. Человеческое сердце, в котором есть место для всего – для добра и зла, для любви и ненависти, для сбывшегося и несбыточного.
Птица там тоже поместилась – и с той поры он носит ее с собой.
Фейра замолчал. Он сидел в напряженной позе, положив руки на колени. Очарованные морем тоже молчали. Они ждут, понял Сандер. Ждут доказательства, обещанного Кристобалем.
По лицу магуса пробежала судорога. Кривые пальцы с черными когтями сжались в кулаки, голова и плечи магуса окутались красноватым свечением.
Он закрыл глаза…
И на долю секунды, на краткий миг, за его спиной появилась необыкновенно четкая огненная птица с огромными черно-алыми крыльями, длинным изогнутым клювом и удлиненными глазами, полными нездешнего яростного пламени. Сандер видел Феникса и раньше, но еще ни разу не смог разглядеть его в таких подробностях. Когда удивительное видение погасло, темнота вокруг сделалась еще более густой и зловещей, чем раньше.
– Уходи… – глухо проговорил невидимый Немо Гансель, и впервые Сандер расслышал в его голосе боль. Он испугался, подумав, что король Талассы вряд ли хотел именно такой платы за услуги корабела, но потом увидел лицо Фейры – усталое, спокойное… удовлетворенное.
Все шло так, как хотел капитан.
Только вот чего же он на самом деле хотел?
Они выбрались из трюма «Лентяйки» и остановились, чтобы перевести дух. Фейра вдруг зашатался, и Хагену пришлось подставить капитану плечо, чтобы тот не упал у всех на глазах.
– Это было тяжелее, чем я думал… – тихо проговорил Фейра и посмотрел на свои руки. Медленно сжал и разжал пальцы, стиснул зубы от боли. – Но, кажется, все получилось.
– Ты выглядел впечатляюще, – сказал Хаген. – Полагаю, теперь никто не будет болтать о том, что в Талассу явился искалеченный и ни на что не способный феникс.
Фейра добродушно рассмеялся.
– Джа-Джинни стоит поучиться у тебя сарказму. Или, наоборот, это он тебя научил? Так или иначе, вы все – и ты, Хаген, и ты, Сандер, и Эсме, и Немо Гансель – вообще все – совершаете одну и ту же ошибку. Вам кажется, что с шаркатом должен справиться я один, и тогда, конечно, вполне закономерным выглядит предположение, что у меня ничего не выйдет. – Он помахал рукой с кривыми пальцами. – Но дело в том, что это не моя история. Точнее, не совсем моя.
– А чья же она? – удивился пересмешник.
– Возвращайся на «Невесту ветра», – сказал феникс, сделав вид, будто не услышал вопроса. – Скажи им, что все в порядке. Наш маленький принц уже вернулся – можешь разузнать, что с ним делала Марис Гансель все это время, и, если он будет говорить, что ему не понравилось, не верь… – Он с улыбкой похлопал Хагена по плечу и повернулся к Сандеру: – А мы с тобой немного прогуляемся.
– Зачем? – растерянно спросил тот. Было уже совсем поздно; если бы Фейра решил напиться в трактире, для этого лучше сгодилась бы другая компания, но что еще могло ему понадобиться в Талассе ночью?
– Не «зачем», а «куда». К докам. – Магус помедлил. – Я кое-что для тебя раздобыл, но отдам только при условии, что ты выполнишь еще одну просьбу.
Сандер кивнул, заинтригованный, и они, расставшись с Хагеном, отправились туда, где ему уже довелось побывать утром. Дорога вспомнилась легко, и на этот раз можно было не торопиться, потому что Фейра все еще не пришел в себя после призыва Огненной птицы и двигался очень медленно.
Ночью доки выглядели зловеще. Здесь на большей части палуб царила мертвая тишина и не было видно жаровен, у которых бы кто-нибудь грелся; эти фрегаты, раненые и больные, нарочно оставили в покое, чтобы они могли восстанавливаться, не отвлекаясь на людей. Кое-где, впрочем, виднелись редкие признаки жизни – навигаторы, как водится, были рядом со своими кораблями в самый трудный час. Но тот фрегат, к которому пришли они с Фейрой, покинули все.
Причем покинули давно.
– «Чокнутая»? – Сандер невольно отступил на шаг назад от борта, к которому крепились туго натянутые цепи. Серый фрегат размытым пятном маячил на расстоянии полукорпуса. – Зачем она вам, капитан?
– Не мне, – сказал Фейра. – Нам.
Он сунул руку за пазуху, вытащил что-то и протянул Сандеру. Тот был не в силах оторвать взгляд от безумного корабля и не сразу понял, что именно дает ему капитан, а когда понял, растерялся еще сильней, потому что даже не надеялся получить эту вещь так скоро.
– Возьми! – Фейра нетерпеливо сунул сирринг ему прямо в руки. – Я знаю, как тебе его не хватало все эти долгие недели. Только не спрашивай, где я его взял; он теперь твой. И мне нужно, чтобы ты сейчас внимательно послушал ее… чтобы ты запомнил ее ~песню~.
Сандер вздрогнул. Он давным-давно понял, что капитан все знает о его особом таланте, однако еще ни разу феникс не говорил об этом вслух. Даже когда они выбрались из пролива Сирен лишь благодаря тому, что Сандер сумел усилить ~песню~ «Невесты ветра», заглушив то, что пели древние твари, – даже тогда Фейра ничего не стал уточнять, а просто поблагодарил его за помощь.
Но теперь все изменилось.
– Зачем? – тихо спросил он, глядя фениксу прямо в глаза.
– «Нужно больше доверять капитану», – с кривой улыбкой процитировал Фейра, и Сандер покраснел. – Все будет хорошо, просто запомни ее.
– Запомни и повтори~.
Он кивнул и закрыл глаза. Феникс явно задумал что-то очень опасное, и еще он совершенно точно знал больше, чем говорил; ну и пусть. В конце концов, прошло уже немало лет с того дня, когда едва не погиб один безымянный матрос. Он был благодарен за каждый подаренный день, за каждый миг, и всегда знал, что однажды за это придется заплатить.
Нет, феникс спас его не потому, что рассчитывал на плату. Он просто поступил справедливо.
И Сандер не мог поступить иначе.
От ~песни~ безумного корабля у Сандера вновь участился пульс, а потом все прочие звуки, запахи – все чувства – весь окружающий мир – все растаяло в густом тумане. Диковатая мелодия вилась вокруг музыканта, кусала себя за хвост, выворачивалась наизнанку, ни на миг не умолкая. Он бесстрашно отбросил все страхи и сомнения: чтобы по-настоящему услышать и понять, о чем ~поет~ фрегат, нужно забыть о самом себе, раствориться в ~песне~, а навигаторы на такое не способны – ведь они тоже все время ~поют~, хотя сами об этом и не догадываются.
Но Сандер – он это ощущал, хотя не мог знать наверняка, – был пуст. Его заполняла тишина, и лишь благодаря этой тишине он слышал так много разных ~песен~.
Из тумана прямо на него выплыла… «Чокнутая»? Нет, этот фрегат выглядел совсем иначе. Он был серым, но не тускло-серым, цвета пепла или пыли, а серебристым, блистающим. Он был великолепен от киля до верхушки средней мачты: броневые пластины, шипы и абордажные крючья сверкали, словно отполированный металл, на раскрытых парусах не виднелось ни единого пятнышка, ни единой заплатки или шва. Идеально чистая палуба пустовала, но Сандер чувствовал, что фрегат вовсе не покинут людьми или магусами. Кто-то был на его борту. Кто-то прятался в трюме.
В ~песне~ серебристого корабля появился ритм, который становился все проще и проще, пока не превратился в гул, похожий на биение громадного сердца. Восхищение совершенством форм схлынуло – взамен пришел даже не страх, а холодный ужас. Фрегат надвигался, и его корпус постепенно делался прозрачным, будто металл превращался в чистейшее бесцветное стекло. Кубрик… камбуз… каюты… трюмы… – везде царил все тот же неимоверный порядок и везде было пусто, словно команда исчезла лишь мгновение назад, закончив грандиозную уборку. Только одно место по-прежнему оставалось скрытым от взгляда Сандера – самое неприятное и одновременно самое безопасное на любом рыбокорабле.
Там, в брюхе, пряталось что-то странное. Он чувствовал, что это не человек, не магус, не крылан и не гроган – и все-таки существо, совершенно точно разумное. Оно спало и видело сны о море и рыбах, отчасти подобные тем снам, которые иногда видели фрегаты, с одним лишь отличием.
В его снах было очень-очень много~~~~~~~~~~~~~~~
Крики в темноте.
Шорох. Шорох. Шо-
Оплеуха, которая привела Сандера в чувство, явно была не первой. Он упал на колени, уронил сирринг и на некоторое время сосредоточился на очень сложной задаче: заново научиться дышать. В груди у него что-то хлюпало и клокотало, в глазах потемнело, а шею свело так, что мышцы и сухожилия едва не полопались. Когда Сандер наконец-то смог вдохнуть и выдохнуть – горло болело, словно перед этим он глотнул кипятка, – оказалось, что «Чокнутая» светится. Верхушки ее мачт и концы рей озарились призрачным сиянием, а кормовой фонарь полыхал так ярко, словно превратился в маленькую белую звезду.
– Заступница, я никогда в жизни не видел ничего подобного… – прохрипел Сандер. – Не видел и не слышал… С ней случилось что-то очень страшное, и ее разум сломался – разбился на тысячи осколков. То место, где она застряла… не думаю, что оттуда можно вернуться.
Фейра кивнул, словно именно это и ожидал услышать.
– Ты сделал то, о чем я тебя просил?
Сандер шмыгнул носом, тыльной стороной ладони вытер лоб, и что-то на руке оцарапало кожу – от пота царапины тотчас же начало щипать. Он покопался в памяти и обнаружил безумную ~песню~ там, где ей и следовало быть, – среди всех прочих ~песен~, которые ему довелось услышать на протяжении своей второй жизни. Теперь ее оттуда не выбросить, не вырвать клещами. Теперь она будет с ним всегда.
– Да, – глухо пробормотал он.
– Очень хорошо, – просто сказал Фейра и протянул своему матросу руку, чтобы помочь подняться. Сандер чуть помедлил перед тем, как принять помощь, и феникс нахмурился.
«Я бы так не смог…» – подумал матрос.
– Надо уходить, пока никто не заметил, что с ней произошло.
«С ней. Ну конечно».
Вслух он ничего не сказал.
