– А каков он с обличья? Как выглядит? – вопросил её скригга – и Майри показалось, что старейший всё больше тревожится с каждым рассказанным дочерью Конута словом.
– Нет в нём силы десятерых и вышины с одедраугра, как глупцы пересказывают. Ростом он выше среднего, хоть и не долговяз. Статью крепок. Как тот лев – и не тощ, и лишнего нет в нём – не то, что коренастые а?рвейрны. Волосы у Аррэйнэ светлые, со слабой рыжиною от матери – но скорее как у дейвонов. А глаза зелёные будто вода в траве. И когда в ярости он, то словно у настоящего льва они сразу становятся – свирепые, хищные, без капли страха.
– И так пронзительно смотрят, что душа сама в пятки уходит? – добавил вдруг скригга.
– Да. Откуда ты это знаешь? – поражённая услышанным,спросила старейшего Майри.
– По твоим словам это видно уже, моя девочка, как ты о нём говоришь… – как-то поспешно ответил ей Эрха, словно на ходу сообразил верный ответ. Однако Майри почувствовала, что знает он это отнюдь не с её слов – а будто сам прежде видел воочию Льва – которого взрослым не видел и не встречал, не мог видеть его…
– Лицо открытое, нос прямой, – она продолжала вспоминать те мужские черты, что прочно сидели в её памяти, заставляя затрепетавшее сердце в груди защемить глухой болью, – лоб высокий, открытый. Шея крепкая, жилистая – даже нож ему нипочём оказался…
– Не горюй, моя девочка. Нет твоей в том вины, что одолеть ты его не сумела. И более отважные дейвонские мужи перед Львом А?рвейрнов теряли и всю их отвагу, и головы – а ты не убоялась убить его броситься, сама с жизнью едва не расставшись. Верно, он первейший противник всех детей Дейна – но за то, что тебя пощадил, мстить не став, я всем сердцем своим благодарен ему, нашему злейшему недругу.
Майри подала старейшему кружку. Эрха пил, долго-долго, промочая иссохшее горло.
– Нет, не из Гальдуров будет наш враг, моя милая… – покачал головой в несогласии скригга, озадачив дочь Конута разбитою ложной догадкой, – и не знаю я выживших в бойне той, учинённой в Железных Зубах… кроме может быть тех их немногих, кто в тот час был вдали, в чужих землях – но о них с той поры не слыхать, затаившихся. А единственный может быть знамый мне крови их позже родился от дочери Хёскульда, их же убийцы…
– Тогда кто же он, Аррэйнэ? – тихо спросила у скригги дочь Конута.
– Если бы знал это я, моя милая… – как-то негромко ответил ей Эрха, – но точно не Гальдур. Предки их были с юга, темнее воло?сьем – и дев из Эйрэ никто из них в жёны не брал, сколько помню я это… И угодья их были не в этих уделах на Севере, а много ближе к Воротам.
– А чьи тогда были там земли?
– Может он ошибается просто? Память детская так неверна порой часом… – пожал скригга плечами – но наитием неким дочь Конута всё же почуяла, будто он знает это, опять уходя в какой раз от прямого ответа праправнучке.
– Ты говоришь, что всем духом он а?рвейрн, и вырос верным сыном Бури Несущего. Но а?рвейрны не так искусны в воинском деле. Они упорны, яростны, но слишком прямы и неуступчивы. Таким был и Каменная Рука, мой величайший противник в Великую Распрю – и сын его Борна таков же по духу. А вот Аррэйнэ из дома Килэйд иначе сражается – и я не в силах предугадать всех деяний этого ратоводца. Он напорист как и его сородичи-а?рвейрны, но в то же время стремителен по полёту мыслей точно сын Всеотца – и превосходит и тех и других. Он в каждой сшибке, в каждом сражении словно насмехается над нами, одновременно устрашая своей неистовой храбростью и поражая непредсказуемостью, изворотливой лисьею хитростью – и редким умением годных да храбрых как сам он людей подле себя в помощь ставить. И на востоке с кочевниками Лев не единожды бился, научившись сильнейшего недруга вместо лобового удара колоть сотню жалящих раз, ослабляя до смерти. То он не страшась смерти кидает свои мор-лохрэ на превосходящего его числом противника – напролом идёт прямо, а то обманывает и запутывает – и всякий раз непредугаданно нас сокрушает.
Я, первый воитель нашего времени, не страшусь уж признаться с позором – бессилен я к старости оказался умом перед этим молодым арвеннидом, что теперь ведёт а?рвейрнов. И представить я даже не мог, что сыщется такой ратоводец, который в прах сокрушит весь мой замысел с внезапным наступом на Аг-Слейбхе… Ни Ночные Птицы Ллотура, ни вороты Сверры, ни тяжёлая конница Хугиля ему нипочём оказались – а ведь он там простым далам-лу?адэ прежде лишь был – а за собой скольких поднял!
Да что там! Меня он как будто орех раскусил, узрев самое слабое место дейвонов в начатой войне… И вот мы теперь сами встали на грани погибели, когда он внезапно привёл своё воинство – всего лишь пять тысяч каких-то! – в самое сердце Дейвоналарды. Нипочём ему оказались все когуры ёрла, все муры наших укрепей, все заслоны засек – все ратные силы дейвонов тем летом связал он средь наших уделов, дав арвенниду время не только всё воинство быстро собрать нам в отпор, но ещё и другого врага на востоке разбить в прах разгромно, нового союзника среди них получив. Без долгой осады столь прочные городища прямо с наскока брать дерзко – такое и мне не всегда удавалось в Великую Распрю, как делает Аррэйнэ.
Старик на миг смолк, хмуря брови и тяжко вздыхая.
– А как искусно в ловушку всё воинство нашего родича Фреки он выманил… Тот хоть и считался опытнейшим предводителем Ярнвегг, но в запале вслед за отступающими под его конным натиском Железной Стены а?рвейрнами ворвался в их стан из вкруг сцепленных прочно возов и воротов – понадеялся словно и прежде в той стычке с владетелем Гулгадд истребить беглецов как в норе… Да не в сам их обоз в том мешке угодил, а в круг стен, где окованные возы вторым рядом защитой стояли, меж которыми люди Льва скрылись, копьями и цепами всех конников Скороногого вместе с ним перебив, перестреляв клиньями всех в западне той в упор, и головы их воронью в корм развесив в том поле на кольях.
Скригга смолк на мгновение, тяжко вздохнув.
– Сбылось то предсказание – не услышал он голоса дочери… Но не так, как боялся немой её зрить – а не узрив самому своё чадо, что лепеча? уж нынче отца в их дому не дождётся.
За окном ветер рвал ветви близких к стерквеггу лесов, пригибая вершины к земле своим быстрым порывом. Рябью пенилась вздутая в волнах вода близлежащей реки, и густевшие тучи неслись в поднебесье в дыхании вихря, что летел над землёй, будоража затихший в полуденный зной окружающий Кручу простор.
– Как умело ушёл он от всех наших родичей, гнавших малое их истомлённое воинство точно голодные гончие волка… Из всех хитрых засад прорубился, разделяясь искусно на множество мелких заго?нов и за собой увлекая разделявшихся следом преследователей, внезапно сливаясь опять воедино, заходя сзади в спину, обманывая видом дейвонских одежд и стягов самих наших же воинств… Десяток опытных когуриров сложил головы в этой бесславной погоне за Львом, в том успеха ничуть не достигнув. Даже этой зимой не сквозь колья на реках он к югу тогда пробивался, а в самые бури поставил людей на охотничьи лыжи, и по снегам их провёл в ночи в спину засек, с обеих сторон так ударив внезапно – и так брал там стерквегг за стерквеггом, пока замёрзшими реками не дошёл до Медвежьей горы – за седмину какую всего!
Скригга тяжко закашлялся, препынив свою речь. Дочерь Конута так и молчала, внимая – не решившись его перебить.
– А один из его ратоводцев, что ростом и нравом сам схож с одедраугром, силой одной только сотни сумел дотла сжечь неприступный доселе Орлиный Утёс на той круче меж рек! Выманил хитро в погоню за ним всё их воинство, всех до единого перерубив в чистом поле – а замкнувшихся в прочных мурах не имея огнищ и припасов к снастям камнемётным его люди до угорания потравили комами из шерсти и пуха с пером подожжёнными, чем ближайшие селища были богаты по схо?ронам. Лучшие из воителей не смогли того страшного дымного смрада там выдержать, как всю твердь охватило пожарище – на мечи от безумия бросались, и со стен камнем падали в ужасе…
Вот чего я боялся всегда – такого, кого предсказать уже буду не в силах. И он не просто стал тем неожиданным недругом – сама его суть, каждое действие для меня непонятны…
– Скригга, не буду я больше речами тебя утомлять, – Майри ласково погладила старика по голове и приподнялась с постели, намереваясь уйти и дать Эрхе придти в себя после их долгого разговора, – спи пока, отдыхай – я к тебе ещё завтра приду.
– Нет, моя девочка, не уходи! – старик взволнованно взял потомицу за руку, не давая уйти той, – не знаешь ты даже, как хорошо мне с твоим появлением, как легко стало на сердце! Посиди ещё сколько сумеешь, поговори со мной! Прочие родичи думают, будто я помутился рассудком – и боятся меня точно моровой хвори, лишний раз не тревожить стараясь. Все меня нынче покинули, оставив свой век доживать в одиночестве…
– Хорошо, скригга, я останусь – раз ты просишь о том, – Майри села назад на край ложа, крепко сжав в пальцах ладони старейшего, – радо сердце моё, что тебе тем хоть легче. Сколько скажешь – я здесь буду рядом!
– Спасибо, моя девочка. Как же я тосковал по тебе… Думал, что и голые кости твои уж травой поросли где-то в Эйрэ. Посиди ещё, поговори со мной, Майри. Хоть о чём – тяжело мне теперь в одиночестве смерти так ждать.
– Не говори так, скригга! Ты ещё встанешь! – взволновалась дочь Конута, отгоняя дурные слова от старейшего.
– Я и так уж зажился на свете четырежды больше быть может за прочих достойных, – несогласно мотнул он седой головой, – и моя пора видно уже подошла. Но не бери так печаль ты до сердца, дочь Конута… Лучше поговори со мной, Майри – хоть что ещё расскажи старику.
– Скригга…– она выждала, когда Эрха умолкнет, и набравшись храбрости как будто невзначай спросила:
– Помнишь, когда мы ещё были детьми, ты всем нам собравшимся тут повествовал об истории нашего орна, про всех Несущих Кровь Дейна от самого праначала времён? Прямо здесь, в этом покое – я тогда ещё ненароком уснула вон там у окна, а ты за это не стал меня даже бранить.
– Да, – улыбнулся ей Эрха, – верно, минуло пятнадцать уж зим с той поры, как ты меня колошматила тут, козлодёрка зелёная. А теперь ты уже вот как вытянулась от земли, какая невеста достойная стала добрым женихам на загляденье… Зачем ты спрашиваешь об этом?
– Помнишь, когда ты поведывал нам о событиях Сторстрид, кто-то из малых детей тут спросил у тебя про какой-то орн Львов? Ведь не про Гальдуров речь то была, как выходит?
Старец долго не отвечал, пристально глядя на Майри – и лоб его покрылся напряжёнными бороздами морщин, точно он с тяжестью вспоминал те события прошлого.
– Да, это был младший сын Турсы Здоровяка, нынче павший при Фъяллернстейнгейрде. Но я не успел рассказать до конца, как наш Ллотур завёл разговор о годах, когда я сотворил Ночных Птиц – а теперь он и сам у горы вместе с ними стал прахом…
– Расскажи мне о них теперь, скригга… пожалуйста, – взволнованно попросила старейшего Майри, – если не львиноносные Гальдуры – то кто тогда были они, чьего дома?
– Отчего ты так заинтересовалась? Никого из них нет уж в живых к превеликой печали. Это были лучшие из ратных мужей во времена Сторстрид, равные славою нам, Дейнблодбереар. Но в нынешней распре ни одной их руке не держать уж дейвонскую сталь – разве что в воинстве павших той дикой ночной охотою подле Горящего пролетая незримо тенями над краем. Но зачем тебе знать это, милая – тех, чьи имена уж давно стали пеплом?
– Там в неволе я в ожидании смерти всю жизнь по косточкам пересеяла, обо всех событиях вспомнила. И это сказание, что ты нам тогда до конца не доплёл, тоже на память пришло мне в темнице. Расскажи о них, скригга!
Она смолкла на миг, сглотнув в горле комок и в волнении вздрогнув – вспомнив, как некогда клялась пред братом не лезть в то, что скрыто… и как опрометчиво дав это слово… сама преступая его, и не зная, что сможет найти – и принять то.
– Каких только преданий мне в детстве не рассказали, но о некоем орне Львов из числа северян – уже верно, забытом средь всех – я вовек не слыхала. Разве что краем уха однажды от старших у Хеннира в доме – да и то вот со страхом какими-то тёмными недомолвками. Ты ведь знал их – что это за люди там были? Чем они стали славны – и как сгинули?
И помолчав, снова тихо добавила:
– Почему их забвению предали вдруг все живущие? Тех же Гальдуров с прочими чаще теперь поминают. На чьей стороне они были в ту Смуту Соседей, что пожрала огнём и железом их род?
– Орн Львов… – тяжело выдохнув проговорил скригга, и вытянул уставшие руки вдоль ложа поверх одеяла, – так их прозвали в Великую Распрю. Это был славный и древний, пусть и не многочисленный людьми род, издревле живший на севере наших уделов… Знаком их были не львы, как у явившихся с по?лудня Гальдуров, и как подуматься может с их прозвища – а обагрённая алым дубина на белом средь чёрного. Мало кто сейчас помнит, но кровью они также некогда восходили к великому Дейну; их предки являлись роднёй нам, потомкам Горящего – ещё в те времена, когда наш народ только прибыл с Заокраинного Севера. Предок их, стародавний великий герой, от которого именовали тот род, прозван был Ходур Сильный, Копьё Смерти и Врагоубийца… но имя то величайше прославил иной человек – многие века спустя, на моей уже памяти – тот, кого нарекли тогда первым из Львов…
Когда почти век назад разгорелась Великая Распря, мне в первый её год исполнилось только пятнадцать. Я хоть и юн был летами, но вместе со старшими в нашем роду также отправился на войну – сперва им в помощники, за оружием и конями смотреть, а после и сам взял в ладони секиру, сражаясь со всей своей яростью и умением, что передали мне отец с взрослыми братьями.
Минул лишь один год сражений, а мне уж доверили весть под своею рукой в битву целую сотню. И так год от года, пока та война протянулась – когда в пламень горели богатые города, и мощнейшие укрепи падали ниц перед натиском воинств, гибли сражённые сталью в сражениях ёрлы и арвенниды обоих народов – в тот грозный час мои воинское умение и отвага взрастали словно молодое древо.
Это была славная пора грозных битв и далёких выправ по нашим и вражьим уделам, когда военная удача улыбалась попеременно то нам, то детям Бури Несущего. Не было конца льющейся крови и нас, и врагов, радуя взоры суровых богов двух народов. Да, множество жертв средь достойных мужей прилегло к их ногам утихавшими с прежним биением жизни сердцами… Многие числом вороты ровняли с землёй города и твердыни, копья живою стеною щетинились по полям и выкашивали ряды столкнувшихся в сшибке воителей, ливни из жалящих стрел смертью сыпались с неба, мечи рассекали живую плоть точно ножи разрезают хлеба? за столом на пиру – и бессчётное множество скорбных курганов взрастало на землях обоих народов, сошедшихся в битве на смерть – противостоя один одному и не сдаваясь. И я не страшился того – наоборот, алка?л той кровавой дурманящей браги, вёл за собою загоны сынов Всеотца, круша недругов сталью меча и вгоняя их в землю копытами наших коней. И много нас было тогда молодых и отважных блодсъёдда, что шли подле меня.
И там средь упившихся алым, усеянных смертью полей и горящих твердынь, в самом разгаре тянувшейся распри дорога моя сошлась с ним – сыном Одда из Ходуров. Младше меня на пять зим, он был мал, чтобы сразу попасть на кровавые битвы войны с зачинанья её, как того удостоился я – но отвагой во всём походил на меня – такой же удалый и дерзкий, молодой и бесстрашный.
Его земляки говорили, что когда тому было тринадцать, Ходур ехал верхом на коне ночным лесом, возвращаясь домой от родни из далёкого селища, и по пути из объятой мглой чащи в горах на него напал лев. И он – ещё только мальчишка – в одиночку сумел зарубить того хищного зверя мечом, пусть и сам был ужасно изранен когтями издохшей на нём дикой твари. И их кровь, что обильно бежала из ран, так смешалась в одну, в его жилах оставшись навеки. Неким чудом он выжил от острых клыков, а заботою матери снова воспрял, встав на ноги. И дух зверя – свирепого хищника – наделил его сердце невиданной яростью и отвагой – его, и потомков.
И повзрослев, когда родичи взяли его, ещё юного, вместе с собой на войну, сын Одда не ведал там страха. Вместе с ним мы не раз рука об руку шли по кровавой земле, позади оставляя лишь горы тел недругов, устрашая тех кличем призыва к Горящему и безжалостным лязгом мечей и секир. Как мой младший товарищ он был во всём равен – а в отваге наверное превосходил и меня… Сын Одда едва ли не с горсткою верных людей мог неистово броситься в бой, увлечь их за собой и заставить отринуть весь страх – и тем самым всему вопреки победить… Такова была львиная кровь в его сердце, полная ярости и бесстрашия.
Эрха умолк, надрывно откашливаясь и хрипя. Майри с волнением увидела в сумраке тёмных покоев старейшего, что из горла его на рубахи рукав вылетает с мокротами кровь – но промолчала, боясь говорить. Лишь ладонь её крепче продолжила стискивать пальцы их скригги, нежно гладя ладонью по взбугренной синими жилами вен сухой коже руки, коей не суждено будет сжать снова меч и повесть за собой детей Дейна к победе, как некогда было не раз уже прежде.
– Да, таков был он – Ходур Рёйрэ, Лев… – вдруг прервавшись сказал тихо Эрха, глядя вдаль сквозь окно, точно через минувшее время узрив там обличье того, о ком он говорил – так и не сказав ничего, что могло бы раскрыть ей ту тайну.
– Скригга – а что же за некий Сокрытый Знак Львов? – вновь настойчиво вопросила старика Майри – хоть и не зрившая связи имён и событий, но чувствовавшая, что на верном пути, что догадка её на сей раз не ошибочна, – что это значит?
– Странно, что ты до сих пор это помнишь, девочка, – посмотрел на неё как-то пристально Эрха, – никто того больше не знал, кроме ближайших из родичей Ходура… и меня – единственного не из их орна, кому довелось эту тайну узнать. Возможно, когда-то я сам помянул это вслух, оборонил это слово случайно при родиче Вигаре, а тот как какую-то дивную сказку, ему самому непонятную, рассказал её малому правнуку, от которого это услышала ты.
Как знак, отличавший их орн, его львиную кровь в их сердцах, Ходур сам сотворил этот символ, что нёс он – самый первый из Львов – и все дети и внуки его средь мужей их семейства. Львиный знак – символ их величайшей отваги и ярости, что жила в их сердцах. Но как и эта сокрытая храбрость, этот знак был незрим, не подобен на стяг их древнейшего дома. Даже я не постиг – как, каким неизвестным искусством Ходур смог вдавить в кожу на сердце тот символ их мужества, остававшийся там, пока смерть не возьмёт и храбрейших, и не превратит их всех в прах.
Старец умолк на мгновение, пристально глядя на вопрошавшую самим взором о том дочерь Конута.
– И многие из мужей несли знак их семейства – те, в чьих сердцах точно также кипела его не познавшая страха кровь зверя.
– Что за знак, скригга? Какой? – вновь вопросила прапрадеда Майри, когда тот замолчал вдруг.
– Этот знак… – скригга снова надолго умолк, словно был сам не в силах сказать то, забытое, пристально глядя в глаза своей юной потомице.
– Это львиная пасть, что оскалилась в рыке к восходу, в бок главных их недругов, с кем пришлось ему биться в ту пору. Скрытый знак их отваги и духа, что не зрил страха смерти. Но уже много лет как их нет средь живых – ни единого человека…
Майри молчала, не в силах произнести ни единого слова, до глубины души потрясённая услышанным – тем, что прямо сейчас ей поведал их скригга. Тем, что она ещё прежде узнала сама – учуяв на коже его этот знак в ту ненастную ночь под своими ласкавшими грудь его пальцами. Скрытый знак дома тех, кто был мёртв до последнего человека…
Знак, лежавший на сердце его – что доселе жило и неистово билось в груди Аррэйнэ из дома Килэйд.
– Но что случилось, скригга? – нашла она силы спросить, пересилив волнение, – отчего они сгинули разом? Соседская Смута их всех унесла или мор?
– Сказывают, что их взял Гнев Всеотца… – помедлив с ответом вдруг тихо промолвил старик, – известно лишь только, что одним жарким летом в ненастной ночи вся их укрепь была сожжена полыхавшими стрелами Вотина, знамениями Его гневной неистовой ярости. Все люди Рёйрэ в ту пору собрались в стерквегге у смертного ложа старейшего в доме, прощаясь с их скриггой – первым из Львов – чтобы избрать нового средь них. Не в силах живых познать волю Горящего, отчего он внезапно обрушил на них свой безжалостный гнев. Но с тех пор никто больше не слышал о Львах, хотя многие помнят ещё их забытое имя – как его помню я. Ведь мне Ходур был верным товарищем, другом. Но даже я не отваживаюсь вопрошать, отчего Всеотец вдруг забрал их – весь орн – стерев с лика мира, не оставив в живых ни единого человека… даже слуг и скота… никого… – голос старика превратился в затихающий шёпот.
Эрха умолк – очевидно поведав праправнучке всё, что известно ему самому – или же то лишь, что было позволено ей рассказать о столь страшном событии. И поняв, что пришла та пора приоткрыть их старейшему всё, что узнала она в час неволи об Аррэйнэ – и о том тайном знаке, что он носил – Ма?йри отважилась произнести это.
– Скригга… – взволнованная дочерь Конута тихо, словно боясь, что тут кто-то ещё мог услышать всё это, нагнулась к лицу измождённого хворью с расспросами предка.
– Аррэйнэ… он… он… У него на груди – тут, на сердце… – запинаясь на каждом слове она положила ладонь на вздымающуюся под тонкой рубашкой иссохшую грудь старика, – … под кожей – видимый только на ощупь – есть знак… – она перевела дух, словно сквозь силу проговорив:
– Львиная голова с распахнутой пастью… смотрящая вправо – к восходу…
В следующий миг Майри стократ пожалела, что промолвила это их скригге. Так страшен стал вид старика, поражённого тяжким недугом. Сколько муки с отчаяньем вдруг увидала она в его взоре.
– Нет… – прошептал он, взмахивая руками, точно пытался защититься от чего-то незримого, – нет… нет…
Эрха будто не мог дышать – грудь его взволнованно вздымалась и опадала под нательной рубахой, в которую он вцепился левой рукой, пытаясь разорвать душивший его тесный завязчатый ворот, что мешал говорить. В голосе послышалось отчаяние. Иссохшие губы дрожали, с трудом выговаривая слова.
– Вот она – кара Горящего…
– О чём ты, скригга? – перепугавшаяся Майри попыталась успокоить старого Эрху, метавшегося в лихорадочной дрожи всем телом, – какая кара? За что?
– За что?! – хриплое сдавленное рыдание вырвалось у него из груди, когда старик с силой схватил праправнучку за рукав, с непосильным трудом взнявшись с лода, – за то, что я сделал…
Он посмотрел ей в глаза воспалённым пронзительным взглядом.
– Даже здесь, на моём смертном ложе я лгал тебе… самому себе лгал. Лжесловил всевидящим праотцам перед их суровыми ликами… – скригга смотрел на потомицу точно безумный.
– Лгал как трус… – прошептал он сквозь силу, – …не в силах признаться в той правде содеянного…
ГОД ТРЕТИЙ "…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…" Нить 12
– Гнев Всеотца, как же?! – едва ли не выкрикнул он во весь голос, вскинув измученный взор к потолку их чертога, словно взирая сквозь потемневшие доски стрехи на Того, кто незримо скакал там верхом на своём ветрокрылом коне, что скорее земных жеребцов поднебесных уделов – на Того, чей чёрный плащ подобно грозовой туче развевался над миром, когда просторы своих владений во главе ночного дикого воинства павших объезжал он – Высочайший из всех, Гневный, Страшный – тот, чьё имя помянул сейчас скригга.
– Мои собственные гордыня и зависть – вот что сгубило всех Львов… – Эрха взнял к лицу Майри морщинистые ладони.
– Да, этими вот руками была пущена чужая злоба, истребившая их поголовно – мужей, стариков, жён с детьми – всех их… всех… И ни капли их крови не пролил я сам – но вся эта кровь багровеет на них, этих клятых руках… Так много её, что мне боязно зрить мои длани, когда память ночами кусает меня ядовитой змеёй. Как багровы они, эти руки… как кровавы…
– Смотри, моя девочка… смотри – и стыдись, что любимый твой скригга – клятвопреступник и вероломный убийца, предавший друзей с побратимами… – он схватил Майри за руку, сжав ладонь её точно в тисках.
– Едва ты о Львах лишь промолвила – как я сразу постиг, что тебе и без моих уж рассказов всё ведомо… Пусть не рассудком, но сердцем прозрила ты правду о том, кто таков он – чего я не знал прежде, но чувствовал, едва лишь впервые услышав по Огненной Ночи то имя. Это он… и он жив – он, последний из них. Он жив…
– Нет чувства страшней и презреннее зависти, девочка… – прошептал скригга, глядя прямо в глаза – а Майри показалось, что в саму глубину её сердца – до самого дна распахнув ей своё, до сих пор целиком не прозримое.
– Она губит славнейших, затмевает рассудок и мудрым, чернит злобой сердца даже кровью единых сестёр с братьями, сыновей и отцов – разделяет друзей и товарищей… И она же незрима как тихо таящийся в травах холодною тенью Шуршащего меченый молнией гад…
