Евгения Георгиевна Перова "Нарисуй мне любовь"

Нарисуй мне любовь
Евгения Георгиевна Перова

Два небольших романа о любви и предательстве, жизни и смерти, радости и печали – «Мы жили по соседству» и «Нарисуй мне любовь».

Нарисуй мне любовь

Евгения Георгиевна Перова

Художник Анна Петрова

© Евгения Георгиевна Перова, 2024

ISBN 978-5-0064-3512-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Евгения Перова

Нарисуй мне любовь

Мы жили по соседству…

Семейная хроника

Мы жили по соседству,

Встречались просто так…

Евгений Долматовский

Детство. Протасовы и Шитиковы

Вера Тарасова и Инна Протасова были подружками и сидели за одной партой. И хотя они совершенно друг на друга не походили, учителя и ученики упорно их путали, то и дело называя Инну – Тарасовой, а Веру – Протасовой. Девочки различались как позитив и негатив: тоненькая, высокая сероглазая Инна свои прямые темно-русые волосы заплетала в длинную косу, а кареглазая смуглянка Вера с трудом справлялась с непослушными рыжеватыми кудряшками и переживала из-за маленького роста и полноты. Единственный из одноклассников, кто никогда не путал девочек, был Гена Канищев. Да и как он мог перепутать, если был влюблен в Инну Протасову «с младых ногтей» – как выражалась его бабушка.

На самом деле Гена и Инна познакомились только в школе, а до этого его подругой была Вера: они родились в одном роддоме с разницей в три дня и выросли в одном бараке. Их родители работали на Холодильном комбинате, поэтому два деревянных барака, где жили комбинатские, имели общее название «Холодильник». У Гены еще были сестра и брат, оба старшие, а у Веры – младшая сестра. Семья же Протасовых обитала на соседней улице, занимая половину большого деревянного дома. Всего их было пять человек: мама, папа, бабушка, дедушка и Инна. Мама Инны, Евгения Александровна, работала участковым терапевтом в местной больнице, а папа, Владимир Алексеевич, преподавал математику в вечерней школе. Летом Протасовы сдавали часть дома с терраской, поэтому компания, резвившаяся у них на участке, иной раз бывала довольно многочисленной, включая, кроме троицы друзей, еще детей-дачников, своих и соседских.

Когда троица перешла в восьмой класс, их семьям пришлось переехать, потому что на месте «Холодильника» и окрестных улиц предполагалось провести автомагистраль. Жители бараков были счастливы перебраться в «хрущовки»: к тесноте им было не привыкать, зато какие удобства – туалет, горячая вода из крана! Заселяли народ плотно: и Тарасовы, и Протасовы получили по двухкомнатной квартире, хотя в каждой семье было по пять человек. Канищевым повезло – их было шестеро, так что им дали трехкомнатную, как раз напротив того дома, где на одной площадке второго этажа оказались Тарасовы и Протасовы. Из своих окон Гена мог видеть окна Инны, и они даже часто перекликались с балконов.

Семья Инны тяжело перенесла вынужденный переезд: бабушка с дедом сокрушались о потере сада и огорода, не зная, чем себя занять, а отец задыхался в бетонных стенах – он был слаб здоровьем. Первым сдал дед: когда Инна заканчивала девятый класс, он скончался от инфаркта. Инне тоже было непривычно и неуютно на новом месте: в старом доме у нее была своя комната, а уроки она делала не на подоконнике, а за старинным письменным столом со множеством ящичков, который не смог вместиться в новую квартиру. Большую комнату разгородили шкафом – за ним стояла кровать Инны. После смерти деда Инна переселилась в комнату бабушки, но бабушка страшно храпела, и Инна не сразу научилась засыпать под ее заливистые рулады. Родителям, конечно, стало посвободнее.

Если бы не Генка, было бы совсем невыносимо: они с Верой практически переселились к Канищевым: сестра Гены почти сразу вышла замуж и переехала к мужу, а потом ушел в армию брат, да так и остался на Дальнем Востоке, женившись на местной девушке. Так что у Гены образовалась своя отдельная комната, и он был счастлив, что Инна проводит у него все вечера. Правда, к Инне прилагалась неизменная Вера, но что тут поделаешь. К тому же Гена с детства привык опекать простодушную Веру, вечно влипавшую во всякие неприятности. Вера же искренне полагала, что они с Генкой – «тили-тили-тесто, жених и невеста!» Так их дразнили в раннем детстве. И так же искренне не замечала, что Генка по уши влюблен в Инну. Но Инна замечала все, поэтому старалась обходиться с друзьями очень осторожно, стараясь щадить их чувства. Ей даже удавалось сочувственно кивать, пряча легкую улыбку, когда Верочка с энтузиазмом планировала их будущую с Геной семейную жизнь.

Инна собиралась поступать в педагогический институт, хотя мама мечтала, что дочь пойдет по ее стопам – в медицину. Троечница Верочка на институт не замахивалась и устроилась все на тот же Холодильный комбинат. А Гене осенью предстояло идти в армию, поэтому все лето он проболтался без толку: гонял на велосипеде, купался, ловил рыбу с приятелями и был совершенно счастлив, что в это время у него дома сидела с книжками Инна, которая готовилась к вступительным экзаменам, и вечером они иной раз вместе ужинали. В один прекрасный вечер Генка осмелился и спросил:

– Ты будешь меня ждать? Из армии?

– Конечно, – ответила, не задумавшись, Инна. – Мы все тебя будем ждать с нетерпением!

– На всех мне наплевать. Ты меня будешь ждать?

Тут до Инниной затуманенной учебниками головы наконец дошло, о чем Генка ведет речь. Она встала и принялась быстро собирать свои тетради и книжки, лихорадочно думая, как бы так высказаться, чтобы не обидеть Гену – нужные слова не находились. Но тут Генка обнял ее за плечи и развернул к себе. Заглянул в глаза и попытался поцеловать, но Инна успела отвернуть голову:

– Не надо! – твердо произнесла она.

– Так, значит…

Генка отошел к окну и отвернулся. Инна вздохнула:

– Ген, я ведь никогда не давала тебе повода думать, что я… что ты… что у нас может что-то получиться! Ты для меня – самый лучший друг, почти брат! Вот Вера…

– Причем тут Вера?

– Она тебя любит.

– Но я-то тебя люблю! – закричал Гена.

– И что нам делать? – тихо спросила Инна. – Ты сам подумай: если ты не можешь заставить себя полюбить Веру, как же я могу тебя полюбить? Любовь либо есть, либо нет.

Гена молчал. Молчала и Инна, грустно глядя на его опущенные плечи.

– Ладно, проехали, – мрачно произнес Гена. – Извини, если обидел.

– Ты меня не обидел, что ты! Я пойду?

Генка кивнул. Уже в дверях Инна обернулась и тихо сказала:

– Прости меня.

Инна поступила на вечернее отделение, а работу ей нашла мамина сестра, тетя Люся – в библиотеке НИИ питания, в котором она сама трудилась. После долгого семейного обсуждения было решено, что на время учебы Инна переедет к тете Люсе, которая это и предложила. Они с дядей Лёвой жили на Смоленском бульваре – практически центр. Квартира большая, трехкомнатная, а их сын Виктор к тому времени уже учился в военном училище, решив посвятить свою жизнь армии, к великой печали родителей, прочивших ему более блестящее будущее. Инне не очень хотелось переезжать, но она понимала, что это очень практичное решение: дома тесно, толком не позанимаешься, а возвращаться домой на ночной электричке после второй пары ей и самой было страшновато. Так что переселение состоялось.

Людмила и Евгения, сестры-погодки, были очень похожи – и одновременно не похожи настолько, что можно было и засомневаться в их родстве. Обе темно-русые, сероглазые, со схожими чертами лица, они разительно отличались темпераментом и манерой поведения. Сдержанная и молчаливая Евгения была гораздо красивее резвушки и кокетки Люси, которую вполне можно было принять за младшую из сестер, хотя она как раз и была старшей. Когда-то давно грузин-поклонник дал ей прозвище «Люся Персик Жемчужные Зубки» (он произносил «пэрсик» и «жэмчуг»), и лестное прозвище прижилось. А вот Евгению все всегда называли полным именем: Инна ни разу не слышала, чтобы кто-то назвал маму – Женей, кроме тёти Люси.

Муж «Пэрсика», Лев Шитиков, был актером в одном из ведущих московских театров – звезд с неба не хватал, но пользовался популярностью, особенно у дам, поскольку был красив благородной породистой красотой, позволявшей ему блистать в ролях Паратова в «Бесприданнице» и лорда Генри в «Портете Дориана Грея». Он был добродушно снисходителен ко всем окружающим, искренне полагая себя выше прочих людишек, за которыми наблюдал с ироническим любопытством, а также замечательным рассказчиком, записным остроумцем и бонвиваном, любил делать комплименты дамам, мог легонько приобнять или погладить по спинке какую-нибудь юную красотку, а то и невзначай положить руку ей на коленку – конечно же, по-отечески, предполагая, что осчастливил этим жестом избранную особу.

Между двумя сестрами и, соответственно, двумя семьями существовало негласное соперничество: старшая стремилась во всем превзойти младшую, и ей это всегда удавалось. Только однажды Евгения обошла Люсю, когда первой вышла замуж. Дело было в Свердловске, куда девочки приехали с матерью, эвакуированной вместе с заводом. Их отец погиб на фронте еще в 1942 году, а мама умерла от воспаления легких в 1946-м. Люся пристроилась костюмершей в эвакуированный из Москвы театр, где и познакомилась с Лёвой: отец-режиссер выбил сыну – начинающему актеру – бронь от армии, и тот приехал в Свердловск вместе с отцом. Лёва был на семь лет старше двадцатилетней Люси – хорошая разница в возрасте. Но Люся не собиралась так рано выходить замуж, пока явившаяся из госпиталя сестра не огорошила ее новостью о своем замужестве.

Люся была в шоке. Она никак не ожидала такого от тихони сестры, у которой и поклонников-то никаких не было. Мужем Евгении стал один из лежавших в госпитале тяжело раненых бойцов – Владимир Протасов. Сначала Евгения ухаживала за ним как медсестра, а потом – как невеста. Поженились они весной 1947 года, а уже осенью состоялась свадьба Люси и Лёвы – не могла же она отстать от сестры. Во всех отношениях ее избранник был лучше Владимира: моложе (Владимиру уже исполнилось тридцать пять), перспективней, да еще и москвич. Красивый, здоровый, не то, что Владимир. Пусть у того вся грудь в орденах и медалях, зато и ранений не меньше. А Лёва не воевал, ну и что? Он внес свой клад в тылу, служа в театре! Через год у Люси с Лёвой родился сын, и они вернулись в Москву, а Евгения с мужем в тот же год уехали в небольшой подмосковный городок, где жили родители Владимира. Люся торжествовала: первая родила! А ее сестра никак не могла забеременеть – дочка появилась на свет только в 1953 году. Назвали ее Инессой.

О том, что она именно Инесса, девочка узнала, когда пошла в первый класс – дома ее звали Инночкой. Полное имя Инне понравилось – ни у кого такого не было. Но потом, повзрослев, она поняла, что в этой редкости нет ничего хорошего, уж очень все удивляются, и приходится объяснять, что имя дал ей отец – в честь медсестры, которая спасла ему жизнь на фронте.

Несмотря на некоторые внутренние сложности, обе семьи поддерживали родственные отношения: пока Протасовы не переехали в «хрущобу», Шитиковы бывали у них в гостях очень часто, летом почти каждые выходные, а сына и вовсе оставляли чуть не на месяц. Зимой Инна с мамой часто ездили к Шитиковым, чтобы помыться в ванной. Конечно, можно было и в баню сходить, но просушить длинные Иннины волосы там трудновато, а ехать домой на автобусе с мокрой головой в мороз и вовсе не дело. После того, как Протасовы переехали в квартиру со всеми удобствами, они стали реже встречаться с родными, собираясь в основном по большим семейным праздникам: у Протасовых тесно, а Шитиковы не особенно часто и приглашали.

Двоюродного брата Инна обожала. Виктору, конечно, было не очень интересно возиться с девчонкой: пять лет разницы в детстве – это много. Но он старался опекать ее и защищать, хотя любил заморочить голову: то расскажет историю про черную-черную руку, а то поведет подкарауливать маленьких человечков, которые якобы живут на чердаке: «Смотри – вон бежит! Эх ты, прозевала». А Инна всему верила. Виктор был очень серьезный и красивый мальчик. Он любил проводить время с Инниным папой, который был человеком сдержанным и замкнутым, но Витя как-то умел его разговорить, что не удавалось Инне, и она, открыв рот, слушала папины рассказы «о прежней жизни». Только про войну Владимир Алексеевич не любил рассказывать, хотя Витю это интересовало больше всего.

Семья Инны вообще отличалась молчаливостью – слова лишнего не скажут, не улыбнутся. Пока жили в большом деревянном доме, это было не так заметно, а когда стеснились в малогабаритной квартире, стало очевидно. Общая сдержанность усугублялась слабым здоровьем отца – его часто мучили головные боли, и тогда домочадцы передвигались на цыпочках и почти не дышали. Бабушка в редкие минуты откровенности рассказывала, что в юности была резвушкой и хохотушкой, чему Инна никак не могла поверить. Но долгая жизнь рядом с молчуном дедом и ее приучила не болтать лишнего. Только с мамой могла Инна поговорить по душам, но это случалось так редко – мама много работала, уставала, да и все ее внимание было вечно обращено на отца, так что Инна иной раз чувствовала себя лишней, поэтому старалась занимать как можно меньше места и никому не мешать.

Пожалуй, только с Виктором она могла быть откровенна – он всегда выслушивал ее недоумения и жалобы, утешал и по мере сил старался помочь. Его родители Инне, в общем, нравились, хотя и были не очень понятны: Шитиковы являлись полной противоположностью Протасовым – шумные, веселые, говорливые. Правда, чуткой Инне все-таки чудилось что-то слегка наигранное в ласковости тети Люси, которая любила ее потискать и поцеловать, приставала с глупыми вопросами и называла цыпленочком. Дядя Лёва нравился Инне больше: он не мельтешил, как тетя Люся, не приставал с глупостями, хотя тоже любил обнять и поцеловать при встрече и прощании, что Инна терпела с трудом: у них в семье такие нежности были не приняты. Именно поэтому Инне было страшновато переселяться к Шитиковым – достанут же своим сюсюканьем!

Новая жизнь. Бес попутал

Все оказалось не так страшно. Появилась отдельная комната, в которой раньше обитал Виктор и которую Инне надо было приспособить к своему вкусу; добавились новые наряды, купленные на первые заработанные деньги – у тети Люси были связи, и она с удовольствием помогала племяннице приобрести столичный лоск; образовались новые знакомства – все новое! Сама того не замечая, под влиянием Шитиковых Инна постепенно раскрепощалась, становилась более живой и кокетливой, и родители с бабушкой начинали казаться ей какими-то скучными и унылыми. Инна работала и училась, возвращаясь на Смоленский бульвар поздно ночью, а в единственный выходной – воскресенье – уезжала домой, сначала каждую неделю, потом через раз, а потом и вовсе раз в месяц: дома ей как-то нечего было делать, да и на дорогу уходило много времени, которое она с большей пользой потратила бы в библиотеке.

Родители не настаивали на ее частых приездах – Инна с легкой обидой почувствовала, что одним им лучше. Ну и ладно. И она с легким сердцем отдалась московской жизни: конечно, и лекции прогуливались ради кино и театра, тем более что дядя Лёва исправно снабжал Инну и ее друзей контрамарками, и походы в библиотеку заменялись прогулками по Москве или участием в вечеринках, которые устраивали друзья. А еще – светские приемы Шитиковых, собиравшие интересную околотеатральную публику.

Так прошло почти два года. А потом случилось столько разных событий сразу, что жизнь Инны словно вывернулась наизнанку, продемонстрировав все свои швы и узлы. Парней в педагогическом институте было мало, и они шли нарасхват, но особенно популярен был Вадик Ляпин, племянник проректора. Еще бы, такой перспективный жених, да и красавец к тому же. Инна держалась в стороне и от Вадика, и от всех этих девичьих забот: она училась и работала, какая еще любовь, когда? Да и рано ей думать о любви. Но, конечно, думалось. И если раньше эти думы имели характер романтически-возвышенный, то теперь они неожиданно для Инны приобрели более приземленный оттенок.

В семье Протасовых подобные темы не приветствовались: сплетничать никто не любил, говорить о сексе считалось постыдным, да и слово это вообще не звучало. Ровесники явно были более продвинутыми и в теории, и в практике, но расспрашивать друзей было немыслимо. Когда Инна училась в девятом классе, одна девочка из десятого родила, и это был такой позор и стыд, что трясло всю школу. А Инна даже не знала, откуда дети берутся! Когда пришло время, мама просто подсунула Инне научно-популярную брошюру о половом созревании, но никаких подробностей о сущности самого акта любви Инна там не вычитала.

И вот чистая, наивная и немного инфантильная девушка попала в круг московской богемы. Сначала она не понимала половины анекдотов, которые рассказывались во время застолий, и раскрыв глаза, смотрела на кокетничающих дам и флиртующих мужчин, причем тетя Люся и дядя Лёва были в первых рядах. Потом выяснилось, что одна дама, которую Инна принимала за жену приятеля дяди Лёвы, оказалась любовницей, и совсем не стеснялась приходить в гости к Шитиковым со своим возлюбленным, в то время как законная жена, ни о чем не подозревая, занималась детьми. «Значит, так можно?» – изумлялась Инна.

Потом ей на глаза попалась книга, которая лежала в гостиной на комоде – Инна открыла и обомлела. Хорошо еще, текст был на французском языке, потому что это оказалась Эротическая энциклопедия, изданная в конце XIX века в Париже. С картинками. Но с какими! За рассматриванием этих картинок ее и застала тетя Люся – Инна залилась краской, но Людмила Александровна только посмеялась: «Да смотри, сколько хочешь! Ничего тут такого нет». Но Инна отложила книгу.

В другой раз она увидела в коридоре на столике у зеркала пару журналов с красивыми девушками на обложках и взяла полистать, обнаружив внутри такие откровенные фотографии, что просто ахнула. Но оторваться не смогла, посмотрела всё. Она вернула журналы на место и впервые всерьез задумалась о физической стороне любви: некоторые ее сокурсницы уже были замужем, у них рождались дети, другие вовсю крутили романы, только Инна держалась особняком, сохраняя неприступность.

Ее сексуальному просвещению поспособствовала та же тетя Люся, подсунув маленькую книжечку, переведенную с польского: «Вот, почитай, ты уже совсем взрослая, должна это знать. А то мама с тобой на такие темы вряд ли разговаривает, знаю я ее». Инна книжечку прочла и впала в еще более глубокую задумчивость: ее потрясли открывшиеся тайны взаимоотношений между мужчиной и женщиной, и она с трепетом примеряла к себе прочитанное. «Это что, и мне придется ТАКОЕ делать?» – думала она с ужасом. Именно поэтому внезапные и упорные приставания Вадика Ляпина вызывали у нее брезгливость – при виде его самодовольной цветущей физиономии и нагловатой ухмылочки у Инны в голове тут же оживали странички польской книжки.

В один прекрасный майский день подруга пригласила Инну на дачу – праздновать день рождения. Среди приглашенных оказался и Вадик. Улучив момент, он увлек сопротивляющуюся Инну в куст цветущей сирени, облапил и поцеловал в губы. Инну чуть не стошнило, таким отвратительным показался ей этот первый в ее жизни поцелуй. Она вырвалась, отвесила Вадику пощечину, и тут же уехала с дачи, отговорившись головной болью. Некоторое время она злилась на Вадика, потом началась сессия, и это неприятное происшествие потихоньку стало забываться. Но после последнего экзамена Инну отозвала в сторонку та самая подруга и спросила шепотом, сделав страшные глаза:

– Ты что, правда, с Вадиком?

– В каком смысле?

– Ну, в том самом! У тебя с ним что-то было?

– Ничего не было…

– А почему ж он тогда на каждом углу звонит, что ты ему отдалась?

– Не было этого! Не было! Он пытался, но я ему врезала.

– Вот урод! Ладно, плюнь. Впереди лето, все забудут. И вообще, кому какое дело, кто с кем что делал. Правильно? Да не переживай ты. Просто забудь.

Но у Инны это не получалось. Она чувствовала себя опозоренной и грязной. И совершенно не знала, что с этим делать. Первым ее порывом было найти Вадика и еще раз съездить ему по физиономии, но он, как нарочно, ей не попадался, а может, и вправду избегал. Инна пожалела, что нет Виктора – вот он бы так врезал этому придурку, что мало не показалось бы! Но Виктор был далеко.

Зато дядя Лёва был близко. Конечно, Инна вовсе не собиралась ему о таком рассказывать. Но она так расстроилась, что ни о чем другом не могла просто думать. Вернувшись домой после разговора с подругой, она тут же побежала в душ – стояла страшная жара, необычная для середины июня, и уже потихоньку начинали гореть подмосковные торфяники, постепенно заволакивающие московское небо дымной завесой. Инна поплакала под душем, потом нацепила прямо на мокрое тело домашний халатик и пошла на кухню – несмотря на переживания есть хотелось страшно. На кухне обнаружился дядя Лёва в домашнем шелковом кимоно, которое ему подарил кто-то из друзей, побывавших в Японии. На столе перед ним стояла глубокая тарелка с холодной окрошкой, рядом – нарезанный бородинский хлеб, запотевший графинчик с водочкой и открытая баночка импортной селедки в винном соусе.

– О, красавица наша пришла! – сказал он, завидев Инну. – Что-то ты сегодня рано. Сдала? А что ж отмечать не стали?

– Сдала, – ответила Инна. – Не стали отмечать, да. Жарко.