– А кем ты хочешь стать? – спрашивала она его.
– Человеком. А кем – еще не думал. А ты, наверное, поэтом?
– Я на журналистику пойду. Давай, Дим, вместе.
Двойки по математике, физике, химии. Но на уроках истории и литературы он мог ответить так глубоко и обстоятельно, что учителя удивлялись, и рядом с многочисленными двойками появлялись пятерки.
Анна – звезда класса. Отличница. Больше всего любила литературу, хотя прежняя учительница вела уроки довольно скучно. Иногда и ошибалась, но Анне не хотелось ее исправлять или проверять, в отличие от Димы.
Дима жил в соседнем доме, поэтому домой они с Анной шли вместе. Утром она выходила раньше, стояла около своего подъезда и ждала, когда он появится. Увидев его, бежала навстречу. «Интересно, – думала она иногда, – будет ли Дима ждать меня, если выйдет раньше?» И сама себе отвечала: «Нет».
Она скрывала свое отношение к нему. У Анны хватило бы смелости, забыв о стеснительности, признаться ему в своих чувствах. Но ее сдерживало то зарождающее женское чутье, что безошибочно дает понять долю своей привлекательности для другого человека.
Дима изменился, когда в одиннадцатом классе литературу стала преподавать Ирина Сергеевна. Анна сразу заметила долгий, пристальный взгляд Димы на учительницу, и ее сердце замерло.
О писателях и их произведениях Ирина Сергеевна рассуждала увлекательно. Мягкий доверительный голос обволакивал, взгляд лучистых глаз показывал искренность ее намерений стать другом, а не ментором или лоцманом в огромном мире литературы. На первом уроке она рассказала о влиянии на нее некоторых классиков, о встречах с современными писателями в литературном клубе. А потом – о философии жизни, о том, что важны не только факты биографии и действия литературных героев, но их мысли, чувства, взаимоотношения.
– Мы общаемся с узким кругом людей. Давайте расширим его и впустим новых друзей, писателей, способных помочь нам воспринимать жизнь и поступки людей. Тогда сможем увидеть в них близких людей, к которым мы, например, зашли в гости. И захотим понять их, а они нас.
– Как же они нас поймут? – съязвил Петька. – Они уже тю-тю…
И тут Дима, не глядя на него, резко произнес:
– А ты напиши нормальное сочинение, где твои мысли, а не шпаргалки. Вот и услышат.
– А что вы думаете о современной любви? – не унимался Петька. – В книгах все так красиво, а в жизни?
– Любовь не может быть современной или древней. Она или есть, или нет. Когда она придет к вам, вы познаете прекрасные ощущения влюбленного человека. Но для каждого – это уникальное, особой красоты чувство. О ликах любви и о ее возвышающей роли вы и узнаете от классиков.
На втором уроке Дима много говорил. Анна поразилась: его голос звучал глубже и проникновеннее, чем час назад, и в его интонации она уловила нотки трогательного и заботливого внимания повзрослевшего юноши. К кому? К новой учительнице? Но ей уже двадцать семь и у нее есть ребенок!
Анна не могла унять жар, когда через месяц во время поэтической пятиминутки Дима читал:
Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
Следующие две строки он произнес, немного покраснев. Это заметила только Анна. Дима покраснел? Это болью отозвалось в груди девушки.
– И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей, – почти шепотом закончил Дима.
Возникла небольшая пауза, опасная пауза, понятная только Анне. Что-то явилось в воздухе, заволновалось, заметалось и толкнуло ее в грудь.
Анна хотела убежать из класса, чтобы никто не заметил, как она страдает, как рушится созданный ею мир и от нее уходит мальчик-мечта. Но не могла. Она не чувствовала ног, казалось, их парализовало. Анна сильно ущипнула себя за запястье, чтобы кровь отхлынула от сердца и восстановила свое течение…
Дима считал Анну другом, понимающим и верным. А она его не добивалась из гордости, хотя иногда хотелось выпалить ему все, заплакать и, прижавшись к его груди, утихомирить мятежные чувства.
По ночам порыв странных желаний не давал заснуть. И она металась в бесплодных мечтах о Диме, о его теплых объятиях, о поцелуе сухих от волнения губ до тех пор, пока вихрь не становился мягким ветерком, покачивающим и ласкающим ее.
Все это вызывало такие сны, что в школе она стыдилась смотреть на Диму до тех пор, пока он не спрашивал:
– Аннушка, ты опять всю ночь читала Голсуорси?
«Зачем добиваться человека, который тебя не любит? Не я смогу сделать его счастливым», – думала она. Герои любимого романа – Сомс и Ирэн – представали перед ней в эту минуту. Сомс-собственник владел женщиной, не любящей его. И это возмущало девушку больше всего.
Ирония жизни: гораздо позже она в какой-то степени повторит судьбу Ирэн и убежит от холода нелюбви на другое полушарие…
Анне часто казалось, что Ирина Сергеевна говорит, обращаясь только к Диме. А он читал еще больше, чтобы поразить ее знанием не только литературы, но и истории, живописи, музыки. «Наш философ», – называла она его.
Ирина Сергеевна любила Шопена и белые цветы. «Как Ирэн», – отметила Анна. Она завидовала учительнице. Это она, Анна, должна говорить о любви в произведениях Бунина, ловя внимание Димы. Это она должна читать трепетные строки Лермонтова, получая восторженные взгляды Димы. Это она должна играть Шопена, а потом слушать, как Дима читает:
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж… …
Когда он закончил читать Северянина на их первом вечере поэзии, Ирина Сергеевна села к роялю, чем удивила учеников и вызвала нескрываемый восторг в глазах Димы. Она исполняла E-dur, этюд № 3. Анна играла его в музыкальной школе и заметила, что Ирина Сергеевна начала с середины. Девушка напрягалась всем телом, когда ощущала в ее исполнении особый всплеск эмоций, и успокаивалась, когда мелодия приобретала плавное течение, словно Ирина Сергеевна опускала себя на землю, не позволяя душе парить высоко. Но почему? Чувственное очарование музыки требовало свободы выражения и трепетного восторга.
Чарующее мелодическое богатство создало в зале необычную атмосферу: величие звуков покоряло и завораживало. Свет из окна выделил темные глаза Ирины Сергеевны, придав им сияние и мягкость.
Анна восхищалась трепетностью и утонченностью этой женщины. Она испытывала перед ней восторг, но и ревность, налетевшую подобно смерчу. Она любила Ирину Сергеевну несмотря на то, что чувствовала в ней соперницу, забирающую у нее мальчика-мечту.
Анна часто вспоминала ее слова: «В людях надо видеть чистоту души. Хотя бы крупинку. Мы не судьи. Не можем выносить приговор или оправдывать. Можем только понять. Для нас самих что-то понять. Как жить в современном мире? Об этом сегодня меня спросил Петя. Действительно, стоит ли поддаваться своим желаниям и страстям, опускаться в пучину слабостей, оправдывая себя тем, что живем один раз? Или среди грязи и пыли видеть зеленый росток, среди какофонии слышать гармоничные звуки и видеть радугу в капельке воды на асфальте?»
* * *
В окно заглядывал фиолетовый закат. Только в сильные морозы можно видеть, как акварельная нежность розового переходит в прозрачный фиолетовый.
Несколько лепестков упали на светлую вязаную скатерть, и оказалось, что они и не белые вовсе, а кремовые.
Ваза с цветами теперь казалась голограммой, что образовалась в проеме окна от преломления двух источников света: заката и фонаря, вспыхнувшего слева от окна. Фиолетовый фон вскоре потемнел, и теперь розы казались выполненными из теплого оникса и в рамке окна являли собой пример изысканной инсталляции. Игра иллюзий и реальности.
Давно ушли родственники и друзья Ирины Сергеевны, а шестеро ее бывших учеников тихо разговаривали, смотрели школьный альбом. Кто-то сказал, что Ирина Сергеевна протянула им светлую нить, что в трудные минуты выводила их из лабиринта сложных ситуаций. «Это верно», – подумала Анна, вспомнив, как Ирина Сергеевна поддерживала ее в трудные моменты, умела найти нужные слова и возродить надежду.
Валя позвала Анну на кухню.
– Это тебе, Аня. Мама просила отдать, когда… – она замолчала и протянула письмо. Потом подала ей три толстые пачки, перевязанных белой лентой. – А это для Димы. Пожалуйста, передай ему.
– Я привезла Ирине Сергеевне свой сборник стихов. Он посвящен ей. Но я опоздала…
Валя, сдерживая слезы, произнесла:
– Твои книги мама перечитывала не раз. Особенно твой «Несовременный роман». И ждала книгу стихов.
И тут послышались звуки Шопена.
– Это любимый мамин ноктюрн. Дима играл его маме в последний приезд.
– Дима приезжал к Ирине Сергеевне?!
– Да, три года назад, когда узнал, что мама серьезно больна, они увиделись впервые после выпускного вечера. Он нам помог и с врачами, и с лекарствами. Баловал ее подарками. Приезжал каждый месяц. Читал маме, играл Шопена. Они много о чем-то говорили. Знаешь, Аня, сначала она не хотела видеть его, боялась показаться перед ним слабой и беспомощной. Но он сумел сделать так, что она чувствовала себя прежней, здоровой, и часто улыбалась.
Анна вернулась в комнату, встала возле окна и смотрела, как пальцы Димы осторожно касались клавиш, словно лаская их. Анне стало больно. Она понимала, кому принадлежала эта ласка, о ком он тосковал. Ей хотелось подойти и обнять его, целовать его глаза, гладить волосы с белесыми отметинами печали.
* * *
Когда Анна с Димой вышли на улицу, она оглянулась на окно – Валентина стояла возле него. Анна поежилась, но не от мороза: сердце и душа сжались в холодный комок, дыхание перехватило от понимания того, что она больше никогда не приедет в свой город детства, не обнимет Ирину Сергеевну.
«Исчезает ли любовь с уходом человека? Или она, оставаясь в пространстве, теплыми лучами согревает нас? И эти лучи, касаясь сердца, вызывают желание любить. Как электричество, как радиоволны, потоки любви окружают каждого, – размышляла Анна. – Нужно жить с постоянным пониманием хрупкости всего, что мы любим».
Словно крохотные лепестки ландышей, снежинки касались ее лица и оставались на щеках и ресницах. И только на губах быстро исчезали.
– Дим, а у тебя снежинки тают, собираются в маленький ручеек и… – Анна резко замолчала. Потом нежно погладила его по щеке, вытирая горячие струйки возле глаз. И это касание, похожее на материнское, успокаивающее, оказалось не таким, о каком она мечтала все эти годы.
Дима прижал ее к себе. И, уткнувшись в его холодную куртку, она с наслаждением слушала биение его сердца.
– Все эти годы я ей писал, – не отпуская Анну от себя, проговорил Дима. – Она ответила только на одно, первое.
– Подожди, – отстранилась Анна и, достав из сумки письма, протянула Диме. – Она ответила на все. Но не отправила.
Дима снова прижал Анну к себе, чтобы она не видела его лица.
Небо щедро сыпало белые нежные ноты, давая возможность людям записать партитуру своей мелодии любви…
Касание бесконечности…
Вспомнилось дивное небо апреля – чистое, лазурное, высокое. Хотелось воспарить и узнать, что там в вышине. И я мысленно лечу, лечу… Оно прозрачное и бесконечное. Как представить бесконечность? Можно только ощутить душой, когда сливаешься с неизмеримым, как любовь, небом. В такие минуты растворяешься в чем-то священном, наполненном таинственной энергией. Возрождается иная жизнь и пульсирует во мне.
Сегодня свинцовое небо (словно пролили серую краску) преградой повисло между мной и бесконечностью. И я чувствую себя крошечным созданием, а небо – величественным, но недоступным. Сердце замирает в ожидании божественного касания. Я в это верю.
И оно случилось. Холодная пушинка нежно опустилась на мое лицо и, став небесной слезой, скатилась по щеке. За ней вторая. Каждая снежинка, заключенная в прозрачный колокольчик, дотрагивается до его хрустальных стенок и тонко позванивает. Нежные, тающие на губах, они – как воспоминание о первом поцелуе, когда, увлекаемая воображением, среди снежного вихря я видела приближающихся к земле прекрасных эфебов на белых конях. Развевались снежные гривы снежных коней, рассыпая невесомые ажурные пушинки. И белое пространство заключало влюбленных в рождественский переливающийся шар, ласково покачивало его, пыталось скрыть и унести подальше от земли к сияющим огромным снежинкам-звездам – туда, где нет времени…
Бесконечное счастье растаявшей юности…
Теперь снег для меня как причастие, как благословение – особенно накануне Рождества. Очарованная, замираю в объятиях белой метели. Или это с неба медленно опускаются белые письмена, чтобы я успела прочесть важное послание? Вылетают из груди темные птицы печали и страха, и звучат особые слова. Это молитва Любви, что исходит из глубины души.
Небо снизошло до нас. И не понять: то ли опускается очищающий снег, то ли мы отрываемся от земли и, невесомые, возносимся и растворяемся в нем. Происходит слияние небесного и земного, а мы – маленькие снежинки в бесконечности…
Невоплощенная любовь
Я готовились к заключительному концерту в музыкальной школе. Было совсем темно, когда репетиция закончилась. Уложив скрипку в футляр, пошла на второй этаж. Музыка звучала из-за каждой двери.
Обычно Петя ждет меня, и мы идем домой вместе. Заглянула в его кабинет и увидела… Нет, не Петю, а моего Музыканта. С первого взгляда, с первого звука я поняла: это Он.
Золотистый саксофон в его руках дышал и разговаривал со мной – так мне казалось. Или это сердце мое задрожало и попыталось выскочить? Темные кудрявые волосы подрагивали на плечах, когда он немного наклонялся вперед, вытягивая тонкую мягкую мелодию. Звучал «Лебедь» Сен-Санса, а моя душа, покинув меня, обнималась с нежными звуками, сливалась с ними в неудержимом счастье. Это было счастье узнавания любви, которая приносит в душу хрустальное сияние и нежное звучание.
Это сияла моя безусловная любовь к тебе, мой Музыкант. Ты слился с музыкой, и я любила тебя, словно знала вечность.
Петька, прижимающий к груди свой альт-саксофон, тоже завороженно смотрел на учителя.
Я отпрянула от двери, приложила руки к щекам, чтобы унять жар. Стихли последние хрупкие звуки, но измененное пространство продолжало нести их на едва уловимых волнах.
– Лера, что ты сегодня молчишь? Такая загадочная…
– Нет, Петя, просто волнуюсь перед концертом.
– Так он будет только через месяц.
И Петя стал восторгаться своим новым преподавателем:
– Представляешь, ему всего двадцать один, а он уже известный музыкант.
– А почему он тогда в нашей школе преподает?
