Письма героев
Андрей Максимушкин
Грозный и кровавый 1917-й не стал трагедией, российская государственность устояла. Империя удержалась на краю пропасти. Россия наслаждается плодами побед, наращивает индустриальную мощь и богатеет под скипетром императора Алексея.Версальский мир оказался только перемирием. В Европе вспыхивает большая война.Русские армия и флот готовы остановить агрессора. Не так-то просто ущемить интересы страны. На каждый удар, на каждый вызов у императора Алексея есть ответ. Под бархатной перчаткой царя скрывается стальная латная рукавица. Танковые дивизии вступают в бой. Авианосцы под Андреевским флагом атакуют врагов империи. Так с пограничного конфликта, с топливного эмбарго, случайного потопления российского судна разгорается пламя Великой Океанской Войны. Весь мир в огне, но русских не сломить. Эта нация способна отстоять свои интересы в любой точке мира.
Андрей Максимушкин
Письма героев
Глава 1. Данциг.
28 августа 1939.
Эта история должна начаться с фразы: «Два неприметных человека за выщербленным рассыхающимся столом у окна кафе с великолепным видом на рейд обычного приморского города решали судьбы мира». Разумеется, это беспардонная наглая ложь от слова до слова!
Манеры и жуткий акцент сразу выдавали в господах за столиком иностранцев. Нет, это ныне не редкость, но бросается в глаза. Проходившего мимо с подносом кельнера аж передернуло от того, как один из гостей обозвал Вайхсель Вислой. Здесь так не говорят.
Владелец «Рульки и моря» только недавно закончил ремонт. Выщербленных столов там просто быть не могло. А вот вид из окна действительно открывался великолепный. Рейд представал во всей красе. Закатное солнце бросало лучи на приземистый угловатый увенчанный толстыми мачтами и трубами стальной утюг. Редкое зрелище старого корабля, все ровесники которого давно покоятся на дне или давно порезаны на иголки.
Разумеется, любой человек хоть раз в жизни побывавший в Данциге никогда не назовет этот удивительный город с историей «обычным». Язык не повернется, примерзнет к небу или сломается. Да и кафе находилось не в самом Данциге, а в его пригороде, чудном поместье Брозен. Но это не так уж и важно, не правда ли?
Самая наглая часть лжи заключается в том, что два иностранца за столиком кафе «Рулька и море» никогда ничего серьезного в этой жизни не решали. Прекрасные исполнители, мастера своего дела, не более того. Однако, если старательно поскрести, под слоем лжи обнаружится бриллиант истины. Не каждому доступно, не каждый поймет.
– Удачно выстроились, Джеймс, – высокий, сухой как щепка джентльмен средних лет показал в окно свернутой «Манчестер Гардиан». – Прошлое, настоящее и временное.
Ближе всех к берегу стоял броненосец под красным флагом с черным крестом и хакенкройцем в яблоке. Через хороший бинокль можно было прочитать на корме имя «Шлезвиг-Голштейн». В двух кабельтовых от немца на бочке красовалась русская «Светлана». Мористее расположился польский «Гриф». Универсальный корабль немногим моложе своего флага.
– Без будущего, Стэнли, – констатировал его собеседник.
– У них будущего нет.
Джеймс круглолицый с плебейским носом картошкой обладатель ярко-рыжей шевелюры показал на часы. Его собеседник махнул кельнеру и извлек из внутреннего кармана сюртука портмоне. Рассчитались гости марками, хотя персонал грешным делом надеялся на валюту. Приработок на обменных курсах нормальное дело для портового города, да еще с двойной юрисдикцией.
Хоть на дворе и понедельник, но кафе не жаловалось на недостаток посетителей. «Рулька и море» привлекало чистую публику, людей, желающих трапезничать или спокойно посидеть за кружкой пива в уютном заведении с хорошим видом из окон, главное – способных за это заплатить.
Часа через четыре после ухода иностранцев над портом и городом прокатился рокот взрыва. Задребезжали стекла. Двое посетителей подчиняясь рефлексам резво нырнули под столы. Над ними не смеялись, хоть с Великой войны и прошло больше двадцати лет, но многие ее еще помнили, а кое-кто успел освежить навыки выживания на других не таких знаменитых, но тоже кровавых войнах.
– Ты смотри!
Над броненосцем на рейде поднималось густое облако дыма. Во все стороны разбегались круги волн. «Шлезвиг-Голштейн» медленно кренился и садился, затем лег на правый борт и опрокинулся. По залу прокатился вздох ужаса. Люди бросились к окнам, затем толпа вырвалась на улицу.
Корабль лег надстройками на грунт. Красное днище возвышалось над водой как спина кита, сверкнула на солнце бронза винтов. Рейд огласил вопль сирен. На русском крейсере протрубили тревогу и спешно спускали на воду шлюпки.
– Быстрее гребите! Там же люди! – прокричал молодой светловолосый безусый паренек в форме гардемарина. – Боже!
Трагедия всколыхнула город. Данциг морской город, здесь жизнь каждого связана с морем. Но и слухи в порту распространяются со скоростью света. Непонятно кто первым сказал, но вскоре все знали, что «Шлезвиг-Голштейн» взорвали.
Немецкая штатсполицай быстро оцепила территорию порта и прилегающие районы. Гестапо включилось в работу одновременно с гражданскими коллегами и усердно рыло землю. Несмотря на замедленную реакцию администрации, польская полиция включилась в работу. Не по приказу даже, а по зову сердца и инстинктам ищеек.
В тот же вечер за городом на берегу нашли моторный катер, брошенные дыхательные аппараты и тело одного из подрывников. Пловца застрелили двумя выстрелами в спину, третья поля контрольная – в затылок. Здесь же обнаружились свежие следы шин. А в кустах белела газета. Недельной свежести «Манчестер Гардиан».
Опознание покойника не затянулось. В картотеке гестапо нашлись его фотографии и полный послужной список. Матеуш Циранкевич собственной персоной, засветившийся как агент Коминтерна, агент британской разведки и скромный сотрудник польских спецслужб.
Польско-немецкие отношения и так обострены до предела, по образному выражению одного русского напоминают «пьянку с перестрелкой в крюйт-камере». По обе стороны границы идет мобилизация. Переговоры о коридоре окончательно сорваны, Варшава чуть ли не открыто объявляет поход на Берлин, Германия остановила польский транзит.
Вся Европа на грани катастрофы. Именно 28 августа русский император выступил с предложением созвать международную конференцию, но его уже не услышали. Польское правительство отказалось от всяческого содействия в расследовании взрыва на броненосце.
Данциг город под двойным управлением. Демилитаризированная зона с собственным правительством, международными гарантиями и двойной юрисдикцией. Здесь вполне себе мирно уживались немецкая и польская администрация. Жизнь заставляла если не дружить, то уважать интересы противной стороны.
Так вот, на утро после трагедии польские администрация и полиция получили нагоняй из Варшавы. Приказом запрещалось любое участие в расследовании, вплоть до передачи немцам материалов по подозреваемым и свидетелям. Разумеется, все это было истолковано именно так, как должно было быть. Последний шанс на переговоры и мирное решение взлетел на воздух, похоронив с собой 217 немецких моряков.
Рано утром первого сентября по всей границе заговорили пушки, небо закрыли крылья самолетов, рыхлые порядки польских дивизий вспороли танковые клинья Вермахта. Снаряды тяжелых орудий броненосца «Шлезиен» родного брата «Шлезвиг-Голштейна» перепахивали польские укрепления на косе Хель. Уже в конце дня немцы прорвались сквозь изготовившиеся к атаке польские войска.
Через день 3 сентября сначала Британия, а затем Франция объявили войну Германии. Так началась новая большая Европейская война, плавно переросшая в Великую Океанскую. Так человечество сделало шаг от примитивных фугасных бомб до ядерных боеприпасов, испепеляющих целые города и военные базы. Так одна мина под днищем древнего учебного корабля привела к полному перекраиванию геополитической карты мира.
Случайный посетитель «Рульки и моря» ошибся: из трех стоявших на рейде военных кораблей один олицетворял будущее, а другой настоящее. А вот с несбывшимся он не промахнулся.
Уже через неделю после начала боевых действий мосты через Буг гнулись под массами людей и машин. Русские пограничники получили приказ пропускать всех, уже затем беженцев фильтровали в лагерях Красного Креста. Людям оказывали помощь, давали время прийти в себя, ведь все они потеряли родной дом, многие родных и близких, кто-то видел смерть. Что ж, почти все получили свой шанс начать все заново, многие им воспользовались.
Десятого сентября на русском берегу Буга в Брест-Литовске интернировалось польское правительство почти в полном составе. На следующий день по мосту прошел главком польской армии. Как его звали? – А это уже никому не интересно. Поражение всегда круглая сирота. Проигравшим не ставят памятники, их имена упоминаются только за списком триумфов победителей. Они никому не интересны.
Вернемся в Данциг. Профессионалы гестапо не зря ели свой хлеб и пили свое пиво. Уже вечером в день теракта ищейки вышли на след Стэнли и Джеймса, допросили кельнера, нашли арендное авто. В багажнике машины обнаружилось тело второго аквалангиста, тоже гражданин Польши человек сложной судьбы и интересной биографии. След самих иностранцев оборвался на частном аэродроме, откуда они вылетели в Виндаву.
В России Стэнли и Джеймс растворились в воздухе. Зато на их месте образовались два провинциальных мелких торговца. Выходцы из какой-то зачуханной полудикой деревеньки в Курляндии, еле говорящие по-русски, но зато в совершенстве владеющие местным диалектом немецкого. Оба сели на пароход до Гельсингфорса. Оттуда поездом поехали в Романовский порт. Русская жандармерия смогла установить, что оба сели на грузовой пароход идущий в Берген.
Дальнейший след двух путешественников совершенно случайно удалось выяснить только в 1943-м году. Неразлучная парочка опять сменила документы, превратилась в природных подданных Британской короны и отбыла из Норвегии морем. Увы, даже не к родным английским туманам, а куда дальше.
Летом 43-го года вовсю гремела большая война. Всем было не до того. Даже несчастный «Шлезвиг-Голштейн» к этому моменту уже подняли и отбуксировали в док «Шихау» на разделку. О Стэнли и Джеймсе почти все давно позабыли, кроме нескольких человек, кому что-то забывать по службе не положено. Впрочем, в Англии упомянутых джентльменов не обнаружилось. Оно и понятно, британские спецслужбы не идеальны, ошибки совершают, но такие характерные следы никогда не оставляют. Одна из старейших разведок Европы умеет подбирать кадры.
Глава 2. Крым.
18 Октября 1939. Кирилл.
Мотор звенит, тянет в сверкающие выси. Машина рвется в небо, прямо к огромному яркому солнцу. Октябрь радует редкой хорошей погодой. Прекрасная крымская осень. Ночью прошел шторм, оставил на пляжах горы водорослей и плавника. На море ровная зыбь. Над головой чистое небо, только далеко на юге редкие перистые облака. Внизу плотная густая белесая облачная пелена. Справа в разрывах видны Крымские горы. Облачная полоса закрывает море, над берегом чисто, а дальше опять проглядывает что-то темное расплывчатое.
"Курсант четвертый. Курсант четвёртый, вернись на горизонт". – Звучит в наушниках голос руководителя полетов.
Рука по привычке тянется к тумблеру рации и повисает в воздухе. Нет переключателя. На учебном "Сапсане" рация работает только на прием. Экономия, мать их так и за так!
Кирилл обернулся, покрутил головой, ведущего нет. Прапорщик Нирод явно дисциплинированно кружит над морем и костерит ведомого. Нарушаем, господин старший унтер-офицер Никифоров! А как тут не нарушить, не вырваться на вертикаль, если машина сама рвется в небо! Скучно и тяжело палубному моноплану плавно кружить по заведенному маршруту в пределах видимости наблюдателя с мостика. Мощная "звезда" мотора просит приоткрыть дроссель, ей душно в рекомендованном коридоре, триста метров над морем и до облачного горизонта.
Летчик сбрасывает обороты, толкает ручку от себя. И разворот. Машина легко слушается руля. Белые с темными прожилками, вкраплениями облачные кручи приближаются. Они кажутся заснеженными сопками, или валами распухшей ваты, или горными хребтами. Стрелка высотометра кренится в лево. Впереди белое молоко, справа и слева какие-то прожилки, тягучие струи. По бронестеклу и обшивке стучат капли.
Облачный слой заканчивается неожиданно. Раз и внизу прямо по курсу волны. Левее идут два истребителя. Справа на два румба прямоугольник палубы авианосца. От носа и кормы разбегаются пенные белые валы. Старичок дымит из обоих труб, напрягает машины.
Кирилл убавляет обороты мотора и пристраивается справа от ведущего. Радио молчит. Ненадолго эта тишина. Прилетает команда "Лидеру второму" проштурмовать авианосец. Арсений Нирод ведет свое звено к "Риону". Ведущий явно не собирается пропускать редкое зрелище – атаку истребителей на свой авианосец. Дело не в принадлежности, а в сомнительной осмысленности этого действа. Пулеметами только палубу поцарапать можно. Впрочем, в наставлениях рекомендуют обстреливать мостик, рубки и платформы зениток. Считается, так истребители облегчат атаку своим торпедоносцам и пикировщикам.
"Рион" близко. Уже хорошо заметны наклонные трубы, стойки и фермы под свесами палубы, четырехдюймовые полуавтоматы в бортовых спонсонах. Выделяются гнезда зенитных автоматов. А мостик и рубку с первого взгляда не найти. Спрятались. Вон, крыло мостика выглядывает из-под летной палубы. Там же уровнем ниже корабельная рубка. Первый и единственный в русском флоте гладкопалубный авианосец. Плод поспешных экспериментов первых послевоенных лет.
Тройка истребителей заходит на авианосец с носа. Короткая атака с пикирования. Два "Сапсана" выравниваются и уходят вправо над самой палубой. Третий мешкает и отворачивает влево. Инструктор по радио требует повторить. Выход из атаки только кажется простым маневром. Здесь важно сохранить строй.
Ага! Руководитель полетов усложняет задачу, и отнюдь не звену прапорщика Поливанова. Три истребителя на палубе выкатили на стартовые позиции и готовят к вылету. Опасное упражнение. Кто-то из палубной команды может струхнуть, выронить заправочный пистолет, дернуть не тот рычаг или забыть убрать колодки.
"Лидер третий, идите на посадочную глиссаду" – это уже в адрес тройки Нирода.
Пока все четко. Авианосец идёт против ветра. Не быстро, узлов двенадцать держит, значит всего на двенадцать узлов уменьшается посадочная скорость. Не так уж и много, но и это уже хорошо, особенно для людей второй раз в жизни сажающих «Сапсан» на авианосец. Каждый приземляющийся на маленькую, ходящую по волнам поверхность ценит эти самые выигрышные метры убегающей палубы.
Первым идет Нирод. "Сапсан" ведущего четко заходит с кормы, выпускает закрылки и буквально прижимается к палубе. К машине бросаются матросы, отцепляют трос аэрофинишера, опускают сетку барьера и руками откатывают самолет вперед и к левому борту.
Пора. Кирилл сбрасывает обороты, выпускает шасси, обеими руками вцепляется в штурвал. Корабль приближается. Это уже не маленькая коробочка на темно-синих складках покрывала, а растущая на глазах стальная махина. Из-под кормы вырываются белые буруны. Кормовой свес плавно покачивается, подрагивает. Глаз цепляется за белый осевой пунктир. Единственный ориентир, путеводная нить Ариадны. Стоит промахнуться и слетишь в холодные осенние волны. На бортовые сетки надежды мало, они могут не удержать.
От страха летчик стискивает зубы. По лопаткам пробегает холодок. Слишком близко, кажется скорость высокая, приборы врут. Сейчас машина врежется прямо в корму, или срежет крылом человека с флагами на балкончике, или промахнется перепрыгнет аэрофинишеры, зацепится колесами за барьер и перевернется. Либо уже не хватит тяги мотора и скорости чтоб уйти на второй заход.
Все получилось. Почти одновременно с взмахом флагами сигнальщика пилот выпустил закрылки и чуточку приподнял нос машины. Сбросить газ. Палуба под крылом. Штурвал от себя, буквально кожей, седалищем чувствуя, как приближается настил.
Рывок аэрофиниша чувствительно швырнул человека вперед. Ремни впились в плечи. Подголовок кресла ударил по затылку.
– На "Чайке" было проще, – пробормотал Кирилл, глуша мотор.
Самолет уже покатили. Винт замедляет вращение. Стих гул мотора. На крыло забирается матрос и отстегивает замки. Крылья складывают вручную. Дополнительной механизации не предусмотрено. Кирилл сдвигает назад фонарь, в лицо бьет свежий соленый морской воздух. Слышны команды, беззлобные матерки матросов, свист ветра. Пахнет бензином и маслами, а еще особым запахом горячего мотора.
Дима Кочкин садится третьим. Унтеру чуточку не хватает выдержки, гак цепляется только за пятый трос. Машина по инерции летит вперед, останавливается буквально в сажени от сетки. Секунда, и самолет бросает назад пружинами аэрофинишера.
Разбор полетов проводили здесь же на летной палубе. Кирилл Никифоров уже внутренне приготовился к разговору, но начальство даже не соизволило уделить внимание «оторвавшемуся» от лидера ведомому. Прапорщик Нирод только показал кулак и прищурился. Подполковник Черепов больше внимания уделил второму звену. От острого взора начальника авиакрыла не укрылось неуверенное маневрирование при штурмовке, отделяющиеся от лидера ведомые.
Летавший с первым звеном комэск штабс-капитан Оффенберг отмалчивался. Показал себя он сегодня средне. Видно было, переучивание Владимиру Сергеевичу дается нелегко. Летчики отнеслись к этому с пониманием, комэск мастерски летал на «Чайке», сросся с этим прекрасным мощным, маневренным бипланом, увы, скоропостижно устаревшим. «Сапсан» куда строже в пилотировании, не прощает потерю скорости, но зато на вертикали ему равных нет.
– Вопросы? – прозвучала традиционная фраза после разбора.
– Господин полковник, у нас на сегодня будут еще полеты? – интересуется Нирод. Прапорщик намеренно опускает приставку «под-». Принятый в армейской среде с прошлого века незатейливый подхалимаж.
– Будут, Арсений Витальевич. «Рион» идет в Севастополь. Вы через два часа летите в Саки. Там сдаете машины.
– Сдаем?! – вырвался многоголосый вопль.
– Сдаете учебные машины, – жестко произнес командир авиакрыла. – Наш «Двенадцать апостолов» проходит ходовые испытания и идет в Кольский залив. Так что, считаем, учеба на дедушке «Рионе» для вас закончена. Сдаете самолеты, едете в Москву на «Дукс». Там получаете боевые истребители и сдаете экзамен на пилотирование. Я лично попросил, чтоб вас там всех гоняли в хвост и в гриву, чтоб с летного поля не выпускали, чтоб на Ходынке дневали и ночевали.
Угроза подполковника произвела обратное действие. Даже Владимир Оффенберг повеселел. Остальные летчики, совершенно не стесняясь командира, в лицах изображали как им будет тяжело над аэродромом «Дукса». В морской авиации свои представления о субординации. На земле пилоты и штурманы вели себя с командирами куда свободнее чем, то предписывалось уставами. Но в воздухе подчинялись старшим беспрекословно. Сами обер-офицеры тоже не стеснялись дружеских отношений с подчиненными.
Отчасти объяснялось это тем, что в специфической среде палубной авиации продвигались по службе в первую очередь сильные пилоты, способные показать класс своим людям. Немаловажно и то, что морская авиация у России немногочисленна, а палубные летчики тем более образовали своего рода спаянную касту. Далеко не каждый может хорошо летать. Далеко не каждый способен не только летать, но и думать в воздухе. Из тех, кто летает, самых толковых отбирал себе флот. А уж из этих лучших, не все оказались способны взлетать и садиться на узкую палубу авианосца. И не все один раз сумевшие посадить машину на корабль отваживались на повторный эксперимент.
Да, вот так и шел отбор в полном соответствии с постулатами Чарльза Дарвина. Хорошие отсеивались. На палубах оставались только лучшие. Не удивительно, что со своими командирами людей связывало нечто большее, чем простая иерархия. Тот же подполковник Черепов за свою службу успел освоить больше дюжины машин, он летал не только на истребителях, но и на торпедоносцах. Вполне достаточно чтоб его не только любили, но и уважали все морские летчики Северного флота.
Старый учебный авианосец сменил курс. Теперь он приближался к берегам Крыма. С верхней палубы и из трюмов поднимали торпедоносцы. Техники раскладывали крылья машин, крепили распорки, проверяли моторы и оборудование. Нормальный рабочий день на палубе. Константин Черепов готовился к занятиям со своими ударными экипажами.
– Зимовать будем на северах, печально это, – молвил Арсений Нирод.
– Так переводись на Балтику! – последовал незамедлительный ответ.
Раздались смешки летчиков. Всем было известно, в составе Балтийского флота нет авианосцев. Морская авиация работает с берега.
– Зато Москву повидаем.
– Много той Москвы? Начальник же пообещал, что с летного поля вылезать не будем.
– Днем летаем, вечерами по кабакам порхаем, – заметил Кирилл. – Пока молоды надо все и везде успеть.
